Энн Перри - Предательство по любви

– Правда? – Выражение лица у ребенка стало удивленным. – А бабушка сказала, что вы повесите маму, потому что она дурная женщина. Она убила папу, а папа был хороший.

Лицо судьи окаменело.

– Пожалуйста, забудь, что тебе говорила бабушка или кто-нибудь еще, и отвечай только то, что сам считаешь правдой. Ты понимаешь, в чем разница между правдой и ложью, Кассиан?

– Да, конечно. Лгать – значит говорить неправду и быть нечестным. Джентльмены никогда не лгут, и офицеры тоже.

– Даже чтобы защитить тех, кого они любят?

– Нет, сэр. Офицер говорит только правду или молчит, когда спрашивают враги.

– Кто тебе это сказал?

– Мой отец, сэр.

– Он был совершенно прав. Теперь ты должен поклясться перед Богом, что будешь говорить нам правду. Я хочу, чтобы ты либо говорил то, что знаешь наверняка, либо молчал. Ты так сделаешь?

– Да, сэр.

– Вот и славно. Мистер Рэтбоун, вы можете привести к присяге вашего свидетеля.

Все было сделано как до€лжно, и адвокат начал задавать вопросы, стоя возле самого возвышения.

– Кассиан, ты ведь был близок со своим отцом, не так ли?

– Да, сэр, – спокойно ответил мальчик.

– Правда ли то, что года два назад он познакомил тебя с новым, тайным видом любви?

Ребенок моргнул. Он смотрел только на Оливера и ни разу не взглянул ни вверх, ни на сидящую на скамье подсудимых мать, ни на бабушку с дедушкой.

– Ему уже не повредит, если ты скажешь правду, – как можно небрежней промолвил Рэтбоун, словно ответ мальчика не имел первостепенного значения. – Зато для твоей мамы очень важно, чтобы ты был с нами откровенен.

– Да, сэр, – произнес малолетний свидетель.

– Познакомил ли он тебя с новым, очень интимным способом любви два года назад?

– Да, сэр.

– Способом тайным?

Секундное колебание – и снова все тот жеответ:

– Да, сэр.

На галерее кто-то разрыдался. Мужской голос отчетливо произнес слова проклятия.

– Было больно? – очень серьезно спросил защитник.

– Только сначала.

– Понимаю. Твоя мама знала об этом?

– Нет, сэр.

– Почему?

– Папа сказал мне, что женщинам этого не понять и чтобы я ей не говорил. – Мальчик сделал глубокий вдох, и его спокойствие вдруг улетучилось.

– Почему он велел тебе не говорить ничего маме?

Мальчик шмыгнул носом:

– Он сказал, что она перестанет меня любить, если узнает. А Буки говорит, что она меня все равно любит.

– Буки совершенно права, – поспешно подтвердил Рэтбоун срывающимся голосом. – Ни одна женщина не любит так своего ребенка, уж я-то знаю!

– Знаете? – Кассиан не сводил с него глаз, словно боялся нечаянно взглянуть на мать.

– О да! Я очень хорошо знаю твою маму. Она сказала мне, что лучше умрет, чем допустит, чтобы тебе причиняли вред. Посмотри на нее, и ты сам это поймешь.

Ловат-Смит приподнялся, потом передумал и снова сел.

Медленно-медленно ребенок повернул голову и впервые взглянул на Александру. Она попыталась улыбнуться, но черты ее лица исказились от боли.

Кассиан снова повернулся к Оливеру:

– Да, сэр.

– Занимался с тобой отец этим незадолго до своей смерти? – продолжил адвокат расспросы.

– Да, сэр.

– А кто-нибудь еще, другой мужчина, это делал?

Теперь в зале стояла тишина, нарушаемая лишь сдавленными вздохами на галерее.

– Мы знаем от некоторых людей, что это так, Кассиан, – сказал Рэтбоун. – Ты должен быть очень мужественным и правдивым. Пожалуйста, не лги нам теперь. Делал это с тобой кто-нибудь еще?

– Да, сэр.

– Кто, Кассиан?

Мальчик взглянул на судью, потом снова на Оливера:

– Я не могу сказать, сэр. Я дал слово молчать, а джентльмен всегда держит слово.

– В самом деле, – кивнул адвокат, не сумев скрыть разочарования. – Очень хорошо. Оставим пока этот разговор. Спасибо. Мистер Ловат-Смит?

Уилберфорс встал и сменил своего оппонента перед возвышением для свидетелей. Он беседовал с Кассианом простосердечно и тихо, как мужчина с мужчиной:

– Ты сказал, что не проговорился своей маме?

– Да, сэр.

– И даже ни разу ей на это не намекал?

– Нет, сэр.

– Думаешь, сама она ничего не знала?

– Нет, сэр, я никогда не говорил ей! Я же обещал! – Ребенок неотрывно смотрел на обвинителя, как перед этим смотрел на защитника.

– Понимаю. Наверное, трудно было держать от нее все в секрете? – задал Уилберфорс новый вопрос.

– Да, сэр. Но я не проговорился.

– И она сама об этом не заговаривала? Тыуверен?

– Нет, сэр, никогда.

– Спасибо. Теперь насчет других мужчин. Был он один или их было больше? Я не прошу тебя назвать их имена, просто скажи, сколько их было. Ты никого этим не предашь.

Эстер оглянулась на галерею, ища глазами Певерелла. У него было виноватое лицо. Но что это была за вина? Упрекал ли он себя за слепоту или вправду был соучастником этих мерзких дел?

Кассиан подумал, прежде чем ответить:

– Двое, сэр.

– Еще двое?

– Да, сэр.

– Спасибо. У меня всё. Рэтбоун?

– Нет, хватит, не сейчас, – покачал головой Оливер. – Но я прошу разрешения вызвать Кассиана повторно, если это поможет установить имена двух других мужчин.

– Я разрешу вам, – быстро сказал судья. – Спасибо, Кассиан. Ты пока можешь идти.

Осторожно, на дрожащих ногах, ребенок сошел с возвышения. Один раз споткнувшись, он добрался до двери, возле которой стоял ожидавший его судебный пристав. В толпе возникло движение, негодующий и соболезнующий шепот. Кто-то окликнул мальчика. Судья подался вперед, но, во‑первых, было уже слишком поздно, а во‑вторых, оклик был ободряющий. Не имело смысла останавливать процесс и искать виновного.

– Я вызываю Фелицию Карлайон, – громко произнес Рэтбоун.

Ловат-Смит не возражал, хотя в представленном адвокатом списке свидетелей она не значилась.

Толпа оживилась. Но теперь настроение ее изменилось полностью: перешептывались уже не с сочувствием, а с настороженным любопытством.

Поднявшись по ступенькам, Фелиция Карлайон гордо выпрямилась и гневно посмотрела в зал. Судья попросил ее поднять вуаль, и она подчинилась с видом оскорбленного достоинства. Голос ее звенел, когда она произносила слова клятвы.

– Миссис Карлайон, – начал Оливер, – вы приведены к присяге. Вы слышали показания предыдущих свидетелей?

– Да. Все это злобная и гнусная ложь. Мисс Бушан, старая женщина, служившая нашему дому сорок лет, покрыла здесь позором свои седины. Я и представить не могла, до чего может довести болезненная фантазия этой выжившей из ума старухи. – Фелиция сделала негодующий жест. – Могу лишь предположить, что, будучи старой девой, она излила свою желчь на нас, не в силах излить ее на мужчин, которые ею пренебрегли.

– А Валентайн Фэрнивел? – спросил Рэтбоун. – Ему вроде рановато выживать из ума. Это ведь не старый слуга, дерзнувший клеветать на хозяев!

– Фантазии подростка, – отрезала свидетельница. – Когда мальчики достигают такого возраста, у них всегда разыгрывается воображение. Предположим, кто-то действительно делал с ним то, в чем он здесь сам признался. Что ж, я могу лишь пожалеть его. Но это гадкое и неслыханное обвинение, брошенное им в адрес моего сына! Да наверняка это проделывал с ним его собственный отец, а мальчик просто хочет защитить его, сваливая все на покойника, который даже не может ему возразить!

– А Кассиан? – В голосе адвоката прозвучали угрожающие нотки.

– Кассиан, – произнесла Фелиция с презрением. – Смятенный и запуганный восьмилетний мальчик. Боже мой! Отец – убит, мать – повесят, а вы вытаскиваете малыша на публику и предлагаете рассказать правду о том, как отец любил его? Вы что, полоумный? Да он послушно повторит все, что вы захотите!

– Полагаю, ваш муж также ни в чем не повинен? – саркастически спросил Рэтбоун.

– Об этом даже не стоит говорить!

– Но вы все-таки скажите.

– Да, ни в чем!

– Миссис Карлайон, как по-вашему, почему Валентайн Фэрнивел нанес ножевое ранение генералу?

– Это одному богу известно! Мальчишка ненормальный. Если отец использовал его годами, чему тут удивляться!

– Допустим, – кивнул защитник. – И не такие люди ломались. А почему тогда ваш сын оказался в детской комнате без панталон?

– Прошу прощения? – Лицо пожилой леди застыло.

– Мне повторить вопрос?

– Нет. Нелепость какая-то! Если Валентайн это утверждает, то он лжет. Почему – не знаю и знать не хочу.

– Миссис Карлайон, рана на бедре генерала была весьма глубокой, однако его панталоны при этом остались целыми и не испачканными кровью. Значит, их просто не могло быть на нем в тот момент.

Свидетельница уставилась на Оливера с ледяным презрением, плотно сжав губы.

В толпе послышались негодующие шепотки, шорох, но потом все снова стихло.

Фелиция молчала.

– Давайте вернемся к вопросу о вашем муже, полковнике Рэндольфе Карлайоне, – продолжил Рэтбоун. – Он был прекрасным солдатом, не так ли? И он гордился своим сыном, связывал с ним надежды, верил, что мальчик вырастет и станет героем, может быть, даже генералом… И сын действительно стал им.