Эллис Питерс - Необычный монах

Лишь когда они выехали из леса и вступили в спящий ночной город, Кадфаэль позволил себе прервать истовые молитвы Хериберта, озадачив почтенного приора странным вопросом:

— Отец приор, имел ли кто-либо из вашей свиты оружие? Меч, кинжал или что-нибудь в этом роде?

— Нет, нет! Упаси Господи, сын мой! — воскликнул потрясенный приор. — Мы не носим оружия и не пользуемся им ни при каких обстоятельствах. Господь — наша защита, а оружие наше — молитва. Мы во всем уповаем на милосердие Всевышнего, а также на королевский мир, установленный нашим добрым государем.

— Я так и думал, — отозвался Кадфаэль, кивая как бы в подтверждение собственных мыслей.

По тому, как резко изменилось настроение Роджера Модуи, Кадфаэль догадался, что лорду доложили об исчезновении узника. Весь день до вечера Роджер пребывал в возбуждении и тревоге, явно опасаясь того, что бежавший из плена приор не только объявится на суде, но еще и выступит с обличением. В каждом встречном монахе ему мерещился приор Хериберт, спешащий в замок, дабы подать жалобу на своего похитителя. Однако время шло, но ничто не указывало на появление Хериберта в Вудстоке. У Роджера появилась надежда на чудесное избавление от грозивших ему неприятностей, и он постепенно стал успокаиваться. Монахи и служки, сопровождавшие своего приора в ночь похищения, оставались в городе и, судя по молчанию и суровым, непроницаемым лицам, по-прежнему ничего не знали о судьбе своего начальника. Модуи не оставалось ничего другого, кроме как стиснуть зубы и, стараясь сохранять спокойствие, ждать.

Прошел второй день, наступил третий, и, поскольку о приоре по-прежнему не было никаких известий, Роджер Модуи окончательно воспрял духом. В надлежащее время он явился в замок и предстал перед королевскими судьями с самоуверенной улыбкой на лице и всеми необходимыми грамотами в руках.

Аббатство должно было выступать в качестве истца, и Роджер мог рассчитывать на то, что ему даже не придется излагать свое дело, ибо, согласно закону, не явившийся на суд признавался неправым вне зависимости от причин его отсутствия. Сколь же велико было его потрясение, когда точь-в-точь в назначенный час двери распахнулись и на пороге появился маленький, невзрачный человечек в черной мешковатой бенедиктинской рясе, неловко прижимавший к груди целую охапку пергаментных свитков. Сопровождали приора также облаченные в черное орденские братья.

Кадфаэль воззрился на новоприбывшего с не меньшим интересом, нежели все прочие, ибо, хотя и прошел с ним бок о бок добрую пару миль, в ночной темноте так и не смог разглядеть его как следует. Хериберт оказался пухленьким низкорослым человеком с круглым, розовым, до крайности добродушным лицом, вовсе не таким старым, каким показался Кадфаэлю ночью. Скорее всего, ему было лет сорок пять. Весь облик отца приора говорил о скромности, простодушии и мягкости характера, однако же Роджер Модуи уставился на него так, словно узрел огнедышащего дракона.

Никто не ожидал, что отец Хериберт, с виду казавшийся доброжелательным, рассеянным простаком, сумеет изложить позицию аббатства так четко, ясно и убедительно, предоставив суду весомые доказательства своей правоты. Он предъявил договорную грамоту — точную копию той, которая, по словам Аларда, имелась у Роджера, сам отметил отсутствие в ней пункта о дальнейшей судьбе манора и указал на то, каковы, по его мнению, были причины этого упущения. Продемонстрировав скрупулезное знание всех законов, обычаев и уложений, он обратил внимание судей на то, что допущенная при составлении грамоты оплошность может служить лишь косвенным подтверждением правоты Роджера, тогда как он располагает прямыми доказательствами противного. И эти доказательства были незамедлительно предъявлены суду.

Приор огласил содержание двух писем, посланных лордом Арнульфом Модуи тогдашнему аббату Фульчериду. В них старый лорд ясно и недвусмысленно давал понять, что по его кончине манор и деревня должны быть возвращены аббатству, и выражал надежду на неукоснительное исполнение этого обязательства его сыном и наследником Роджером. Трудно сказать, счел ли Роджер Модуи имеющиеся у него доказательства недостаточно сильными в сравнении с доводами Хериберта либо же просто проявил малодушие, но свою правоту он отстаивал вяло и неубедительно. В конечном итоге суд вынес решение в пользу аббатства.

Спустя час после вынесения приговора Кадфаэль предстал перед Роджером :

— Достойный лорд, ваша тяжба пришла к завершению, а вместе с нею и моя служба. Я честно отслужил оговоренный срок, нынче же ухожу и явился сюда, чтобы попрощаться.

Мрачный, как туча, Роджер, не находивший себе места от ярости и досады, поднял глаза и одарил Кадфаэля таким взглядом, какой должен бы был свалить его с ног, однако же валлиец не только устоял, но и остался совершенно спокоен.

— Сомневаюсь, — прорычал, распаляясь, Роджер, — в том, что ты действительно служил мне честно. Кто, скажи на милость, кроме тебя, мог узнать…

Тут Модуи осекся и прикусил язык. Он вовремя спохватился, сообразив, что до сих пор никто не предъявил ему никаких обвинений, а коли ему нет нужды ни в чем оправдываться, то было бы большой глупостью затрагивать столь щекотливую тему. Должно быть, ему хотелось спросить, как Кадфаэлю удалось выведать правду, но заговорить об этом открыто не хватило духу.

— Ну что ж, ступай, коли тебе больше нечего мне сказать.

— По этому поводу, — с нажимом произнес Кадфаэль, — и вправду нечего. Дело закончено, и его можно предать забвению. — Слова валлийца могли быть восприняты как обещание не ворошить прошлое, но в них содержался и намек на нечто иное, о чем стоило поговорить. Роджер вопросительно поднял брови.

— Мой лорд, до сего дня я состоял у вас на службе и, что бы вы обо мне ни думали, худа вам не желаю, а потому советую задуматься вот о чем. Никто из сопровождавших приора Хериберта не имел никакого оружия. И сам он, разумеется, тоже. Ни у одного из пятерых не то что меча или кинжала — простого ножа и то не было.

Кажется, Роджер не сразу осознал зловещее значение услышанного, но когда наконец понял, покрылся испариной. До сих пор он искренне полагал, что был ранен одним из аббатских служек, преданно и рьяно пытавшихся защитить своего приора. Он судорожно сглотнул и растерянно заморгал, словно заглянул в пропасть, падения в которую избежал лишь чудом.

— Мой лорд, вооружены были лишь ваши люди, — добавил Кадфаэль.

Итак, в ту ночь в лесу была устроена двойная засада. Роджер Модуи охотился на ничего не подозревавшего отца Хериберта, а кто-то другой, неведомый, точно так же охотился на не чаявшего зла Роджера Модуи. А ведь ему еще не раз придется ездить по дороге между Саттоном и Вудстоком. Возможно такими же темными ночами.

— Кто? — хриплым шепотом спросил Роджер. — Который из них? Назови имя.

— Нет, — просто ответил Кадфаэль. — Я больше не состою у вас на службе и уже сказал вам все, что считал нужным. В остальном разбирайтесь сами.

Лицо Роджера посерело. Возможно, в это мгновение он вспомнил, как нежный, вкрадчивый голосок нашептывал ему на ухо казавшийся таким заманчивым, многообещающим и легко исполнимым план.

— Не покидай меня. Сейчас ты единственный, на кого я могу положиться. И ты так много знаешь. Ради Бога, помоги хотя бы благополучно вернуться домой. Проводи меня до Саттона.

— Нет, — повторил Кадфаэль. — Я предупредил вас об опасности. Теперь остерегайтесь сами.

Полагая, что этим он исполнил свой долг, ибо сообщил Роджеру достаточно для того, чтобы тот смог предпринять необходимые меры предосторожности, Кадфаэль поклонился и, не сказав больше ни слова, пошел прочь. Пошел куда глаза глядят да ноги идут, и вышло так, что привели они его прямиком в приходскую церковь. Он заглянул туда — во всяком случае, как представлялось в то время ему самому — едва ли не случайно, всего-навсего потому, что его как будто поманила открытая церковная дверь, а тут как раз еще и зазвонил колокол к вечерне Кадфаэль только что покончил со службой и имел все основания для того, что бы спокойно поразмыслить о дальнейшем, а нет места более располагающего к размышлению и спокойствию, нежели храм.

Вечерню служил маленький приор из Шрусбери. Он возносил благодарственные молитвы с истовым пылом человека, успешно справившегося с поставленной перед ним задачей и тем самым, возможно, перевернувшим еще один лист в книге своей жизни.

Кадфаэль, безмолвный и умиротворенный, отстоял всю вечерню. Богослужение закончилось, прихожане разошлись, а он так и продолжал стоять посреди опустевшего храма, в котором воцарилась тишина. Тишина, глубиною превосходящая океанскую бездну, основательностью же — земную твердь. Забыв обо всем на свете, Кадфаэль вдыхал и поглощал ее, словно вкушал хлеб святого причастия. К действительности его вернуло легкое прикосновение к рукояти меча. Он опустил глаза и увидел росточком едва доходившего ему до локтя мальчишку-псаломщика с большими, круглыми и ослепительно голубыми глазами. Вопрошающий взор ребенка был торжественным и суровым, словно у посланца небес.