Эллис Питерс - Эйтонский отшельник

— Скорее всего дело в обыкновенном человеческом небрежении, — строго сказал длинноносый приор Роберт. — Либо твоем небрежении, либо твоих соседей.

— Отец приор, за много лет моего пребывания на службе в аббатстве еще не было случая, чтобы моя работа вызывала нарекания, — раздраженно сказал Эйлмунд со всей прямотой человека, знающего себе цену и знающего, что она известна аббату, перед которым он, собственно, и должен был держать ответ. — Я обхожу посадки каждый день, и по ночам тоже, но я не могу заставить дождь прекратиться и не могу быть повсюду одновременно. Столько бед сразу — такого со мной еще не бывало! И я не могу вменить это в вину Джону Лонгвуду. Он всегда был добрым соседом, о таком приходится только мечтать.

— Это чистая правда, — твердо сказал аббат Радульфус. — У нас есть все основания быть благодарными ему за его добрую волю и нет причин сомневаться в ней. И я ни в коем случае не подвергаю сомнению твои достоинства лесничего и твое усердие. В этом не было нужды прежде, и я не усматриваю необходимости ныне. Превратности судьбы посылаются нам затем, чтобы мы преодолевали их, и никто не должен надеяться, что ему удастся избежать эти испытания. Ущерб восполним, и ты, Эйлмунд, приложи к этому все свои силы. А если увидишь, что сам не справляешься, проси помощи и она будет тебе предоставлена.

Эйлмунд, который отлично знал свое дело и всегда гордился тем, что находится на своем месте, коротко поблагодарил аббата, но от помощи пока отказался, пообещав прислать известие, если случится что-либо еще из ряда вон выходящее. Быстрым шагом, таким же быстрым, как и пришел, он отправился обратно в лес, в свою сторожку, где жил с дочерью, и унес с собой недовольство судьбой, поскольку был не в состоянии назвать источник своих несчастий.

Таинственным образом юный Ричард прознал, по какому необычному поводу явился в аббатство Эйлмунд. Мальчик был также в курсе того, что поделывала его бабушка и все те люди, что жили и работали в окрестностях Итона. Все новости он впитывал как губка. Как бы ни был мудр и бдителен его опекун, аббат Радульфус, и как бы рачителен ни был его управляющий, Джон Лонгвуд, Ричард полагал необходимым приглядывать за своими владениями и самостоятельно. И раз уж у самых границ Итона случилась беда, он желал знать источник ее происхождения и куда более, нежели аббат, склонялся к тому, чтобы приписать эти несчастья, хоть и непонятно как произошедшие, порочности и злому умыслу людей, поскольку и самому ему не раз приходилось держать незаслуженно строгий ответ в тех случаях, когда он был почти не виноват.

И если итонские овцы забрались на ясеневые посадки в Эйтоне не по воле божьего промысла, но в результате того, что некто умышленно открыл им путь и направил их к месту желанного для них пиршества, то Ричард желал знать, кто именно это сделал и зачем. В конце концов, это его собственные овцы!

Поэтому в часы капитула мальчик внимательно приглядывался ко всем входящим и выходящим и был немало удивлен, когда два дня спустя после прихода Эйлмунда заметил у ворот монастыря юношу, уже виденного им однажды. Тот очень вежливо просил разрешения пройти в зал капитула и передать послание своего хозяина, отшельника Кутреда. Прибыл он рановато и должен был ждать, чем и занимался теперь со смирением. Это было на руку Ричарду, поскольку прогуливать уроки он не мог, а вот когда капитул закончится и Ричард будет свободен, ему наверняка удастся подстеречь этого малого и удовлетворить свое любопытство.

Всякому святому отшельнику, давшему обет одиночества, надлежало неотлучно находиться в своем скиту и на своем огороде, используя данный ему дар предвидения на благо своих соседей. Такому отшельнику давали в услужение юношу, который исполнял его поручения и передавал людям его предостережения и слова порицания. Ясно было, что этот парень находился в услужении у Кутреда уже давно, ведь он прибыл в Итон вместе с ним, покуда тот искал подходящее место для своего уединенного жительства, уготованное ему господом богом. Юноша вошел в зал капитула как-то слишком уверенно и без тени смущения пред удивленными и взыскующими взорами братьев-монахов.

Со своего обычного места, у стены, Кадфаэль с любопытством разглядывал посланца. Трудно было себе представить более неподходящего слугу для отшельника и известного в округе святого, который по давней кельтской традиции не заботился о своей канонизации. Однако в эту минуту Кадфаэль затруднялся бы четко определить, в чем именно заключалось это несоответствие. Парню было лет двадцать, — домотканая рубаха, коричневые чулки, все заношенное и не особенно чистое. В общем, ничего примечательного. Он был недурно сложен, резкие, такие же как у Хью Берингара, черты лица, пальца на четыре выше его. Юноша был строен и гибок, словно молодой олень; его длинные руки и ноги перемещались столь же грациозно, как у благородного животного. Даже в его деланном спокойствии таилась угроза мгновенно взорваться, точно у хищника, сидящего в засаде. Бег его, наверное, был быстр и бесшумен, а прыжок длинен и высок, как у зайца. Выражение лица у посланца было несколько настороженное и зловещее. Густые, цвета красного дерева вьющиеся волосы, овальное лицо, высокий лоб, длинный прямой нос с несколько оттопыренными ноздрями, что лишь усиливало сходство с диким зверем, который держит нос по ветру и чутко ловит малейшие запахи; рот его, казалось, был постоянно искривлен в полуулыбке, словно юноша втайне ото всех чему-то усмехался; желтоватые глаза с чуть вздернутыми внешними уголками, темные брови с изломом. Его горящий взгляд был несколько притушен, но не до конца, и этого огня не могли скрыть длинные, как у женщины, ресницы. Зачем старому святоше понадобилось принимать себе в услужение такое нервное и прекрасное существо?

Как бы то ни было, выждав положенное время, дабы удовлетворить любопытствующие взоры присутствующих, юноша обратил свое искреннее, по-детски невинное лицо к аббату Радульфусу и весьма галантно и почтительно поклонился.

Он не начинал говорить, пока его не попросили, и медлил, словно ожидал вопросов.

— Ты пришел от Эйтонского отшельника? — спросил аббат и мягко улыбнулся, взглядом внимательно изучая юношу.

— Да, милорд. Святой Кутред послал со мной известие. — Голос посланца был ровен и чист, даже несколько высоковат, и прозвучал под сводами, словно колокольчик.

— Как тебя зовут, — спросил Радульфус.

— Гиацинт, милорд.

— Я знавал одного епископа с таким именем, — заметил аббат, улыбаясь краешком рта, понимая, сколь мало стоящий перед ним загорелый юноша имеет общего с епископом. — Тебя назвали в его честь?

— Нет, милорд. Я не слыхал о таком епископе. Но мне как-то рассказывали старую историю о юноше с таким именем, когда поспорили два бога и проигравший убил его. Говорят, из его пролившейся крови выросли цветы. Эту историю мне рассказал один священник, — скромно ответил посланец и, неожиданно улыбнувшись, окинул взором собравшихся, словно отлично понимал, какое беспокойство у монахов вызвало его появление в аббатстве. Однако Радульфуса ответ юноши нисколько не смутил.

«Что касается этой истории, — подумал Кадфаэль, с нескрываемым удовольствием взиравший на юношу, — то ты, парень, подходишь для нее куда больше, нежели для сана епископа, и сам это отлично знаешь. Да и в слуги отшельнику тоже не годишься. Вот только где он тебя откопал и каким калачом заманил к себе?»

— Могу ли я теперь изложить суть послания? — спросил юноша, бесхитростно глядя своими золотистыми глазами прямо в лицо аббата.

— Тебе, должно быть, пришлось выучить его на память, — спросил аббат, улыбнувшись.

— Да, милорд. Это послание только для вас.

— Надежный посланник! А теперь говори.

— Это не мои слова, я лишь голос своего хозяина, — сообщил юноша вместо вступления и тут же изменил голос, так что теперь он уже не был похож на звон колокольчика, причем юноша сделал это так искусно, что заставил Кадфаэля подивиться пуще прежнего. — От итонского управляющего и от лесничего с глубоким прискорбием я услышал, — мрачно произнес отшельник устами юноши, — о тех несчастьях, что внезапно обрушились на Эйтонский лес. Я усердно молился и много размышлял, и сильно опасаюсь того, что все это лишь грозные предупреждения о грядущих, еще более тяжких бедах, которых не избежать, если не восстановить нарушенного равновесия между добром и злом. Я не знаю за вами иного прегрешения, кроме как то, что вы отказываете леди Дионисии Людел в ее праве забрать внука домой. Разумеется, тут должна быть учтена отцовская воля, но и любовь вдовой женщины к своему внуку нельзя сбрасывать со счетов, ведь леди Дионисия осталась совсем одна. Умоляю вас, милорд, во имя любви господней, обдумайте еще раз, верно ли вы поступили, ибо я чувствую, что тень зла нависла над всеми нами.

Все это необыкновенный юноша произнес суровым, мрачным голосом, который нисколько не был похож на его собственный. Надо признать, что этот ораторский прием оказал должное впечатление и вынудил кое-кого из суеверных молодых монахов испуганно оглядываться и перешептываться. Закончив речь, посланник вновь поднял на аббата свой невинный взгляд, словно суть послания нисколько не касалась его самого.