Филлис Джеймс - Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе

Тем не менее неугомонному Хэрриоту не терпелось нанести удар, пока свежи улики. Отправив письмо, он снова принялся наводить справки, и вскоре обнаружилась дополнительная информация, которая могла оказаться очень важной. У лавки Марра были замечены трое мужчин. Они находились там в течение получаса, а один непрерывно всматривался в витрину. Получили их описания. На одном, высоком, крепкого телосложения, было что-то вроде шерстяного плаща. Другой – в синем сюртуке с изрядно порванными рукавами, из-под которых торчали фланелевые. На голове – шляпа с узкими полями. Про третьего никто ничего сказать не мог. Имея такие многообещающие сведения, следовало действовать незамедлительно. 9 декабря Хэрриот печатает собственную листовку, в которой приводит описание неизвестных и обещает двадцать фунтов за их арест.

В этот день убийства перестают быть только местной новостью и перерастают в общенациональное событие. «Приводящие в ужас, ни с чем не сравнимые», – называет их вышедшая в понедельник газета «Морнинг кроникл». Ей вторит «Таймс»: «Вызывает сомнение, что в анналах преступлений найдется что-либо подобное по жестокости тому, что предстает перед нами». Картина достаточно мрачная, но «магистраты делают все возможное, чтобы отыскать убийц». Что касалось Хэрриота, то это было верно.

А вот судьи из Шэдуэлла, проведя накануне предварительное расследование, казалось, зашли в тупик и бездействовали. Весь понедельник они ждали, чтобы к ним привели подозреваемых, но никто не явился. Маркленд сел писать собственный доклад министру внутренних дел, в котором безрадостно признавал: «У нас нет улик, которые помогли бы раскрыть преступление». Окровавленный молот с выщерблиной, стамеска и отпечатки подошв едва ли казались магистратам существенными. Когда они говорили об «уликах», то подразумевали информацию из первых рук, которая навела бы на виновного. Такие сведения покупаются за деньги. «Приход Святого Георгия отпечатал плакат, в котором предлагается вознаграждение в пятьдесят фунтов тому, кто укажет на преступника, – заключает Маркленд и деликатно добавляет: – Надеюсь, правительство Его Величества упомянет об этом в «Газетт» таким образом, каким сочтет наиболее приемлемым».

Только это и удалось узнать о судьях из Шэдуэлла – в отличие от импульсивного Хэрриота они все это время вели себя как действующие из лучших побуждений дилетанты. Стори, старший из троих, был одним из первых, кто был назначен в 1792 году на оплачиваемую должность судьи. К моменту описываемых событий он был уже пожилым человеком, насколько показывают наши изыскания, в переписке с министром внутренних дел участия не принимал и к делу интереса не проявил. Более молодые коллеги оказались на своих должностях недавно. Маркленд, в прошлом магистрат без жалованья в Лидсе, работал в суде Шэдуэлла с февраля 1811 года. Кэппер, магистрат из Хертфордшира, – с марта. Они прекрасно разбирались в сельских преступлениях – таких как браконьерство, кража овец, бродяжничество. А Маркленд мог еще наказывать тех, кого озлобила промышленная революция и кто оказался в рядах армии короля Лудда. Но ни тот ни другой не разбирались в жизни трущоб Восточного Лондона и не знали обычаев матросов. Маловероятно также, чтобы они имели хотя бы какой-то опыт расследования серьезных преступлений. Эти люди просто ждали информации, которая так и не поступила, и неудивительно, что во вторник «Таймс» была вынуждена признать: «Все усилия полиции и уважаемых граждан прихода Святого Георгия на Востоке до сих пор не принесли результатов».

Однако и обещания Хэрриота двадцати фунтов за сведения о троих мужчинах, которые в роковой вечер стояли у лавки Марра, тоже ничего не дали, кроме выговора за излишнее рвение. Министерство внутренних дел мирилось с бездействием, но не терпело нарушения правил. Министр резко указал старику, что у него нет права предлагать вознаграждение. Его обязанность – охранять реку. На требование Райдера дать объяснение Хэрриот ответил тем, что можно назвать компромиссом между послушной исполнительностью и укором обиженного человека. «Досадую на себя, что в своем рвении найти жестоких убийц совершил ошибку», – писал он. Но при этом заметил, что в подобных чрезвычайных обстоятельствах магистраты вольны самостоятельно принимать решения, и потому почел за лучшее предложить награду. «В дальнейшем буду сдерживать свой пыл», – обещал он и, судя по всему, сдержал слово, что вовсе не пошло на пользу расследованию.

Тем временем тела Марра, его жены и их сына положили на кровать в спальне. А труп Джеймса Гоуэна поместили в комнату, которую до этого, вероятно, занимала Маргарет Джуэлл. Там их оставили, пока не придет время укладывать в гроб и хоронить. Тела охраняли – хотя бы в том смысле, что в доме находился полицейский. Но смотреть на них не запрещалось. И никто не ограничивал поток соседей, знакомых, любопытных и психически больных со всего Лондона, которые беспрерывно поднимались по узкой лестнице в превратившиеся в морг комнаты. Благородные дамы, подбирая юбки, расходились с мастеровыми с Рэтклифф-хайуэй и матросами и их женщинами, обитавшими в меблированных комнатах на Олд-Грейвел-лейн. На узкой лестнице царило столпотворение – любопытные пробирались из убогой комнатенки с жалким искалеченным телом Джеймса Гоуэна в спальню Марров, где их ждало еще более душераздирающее зрелище. Несмолкающий шум голосов прерывался возгласами ужаса. Смрад толпы и резкие, вездесущие запахи Вапинга девятнадцатого века перебивали тошнотворно-сладковатые признаки начинающегося разложения трупов. В мертвецах не осталось крови, а раны вызывали скорее мысли о скотобойне, но их восковые лица являли таинственный облик человеческой смерти.

Подобные посещения домов убитых не казались странными в начале девятнадцатого века. Особенно в Вапинге с многочисленными ирландскими иммигрантами, хлынувшими в Восточный Лондон, чтобы избежать еще большей бедности на родине. Они составляли значительную часть нанимаемой по случаю неквалифицированной городской рабочей силы и армии профессиональных попрошаек. Не многие из их коренных обычаев приходились по душе более респектабельным и богатым соседям, а особенную тревогу вызывали ирландские похороны. Труп человека, какова бы ни была причина его смерти, укладывали на единственную в доме кровать и не предавали земле, пока не набиралось достаточно денег, чтобы купить выпивку и еду на поминки. Деньги приносили приходящие в дом соседи. Поминки зачастую оборачивались пьянкой, случались драки, люди заражались болезнями, умирали. Но все еще было сносно до 1817 года, когда произошел самый страшный случай. Миссис Салливан уговорила приходское начальство отдать ей тело умершей в работном доме дочери-проститутки, чтобы, как она выразилась, достойно похоронить. К сожалению, власти пошли у нее на поводу. Мать трижды устраивала сборы и все средства потратила на спиртное и гулянку. «Достойные похороны» задержались так надолго, что двадцать шесть человек из тех, что подходили к трупу, заболели лихорадкой и шестеро из них умерли. В итоге девушку предал земле приход. Нам неизвестно, воспользовался ли брат Марра возможностью собрать деньги, чтобы компенсировать затраты на похороны, хотя показательно, что погребение на неделю задержали. Очень вероятно, что кто-то из посетителей, особенно ирландцев, тронутый состраданием и в должной мере проникнувшийся ужасом от кошмарного зрелища, мог, выходя из спальни, бросить монету-другую в кружку. Деньги бы приняли. Счета за перестройку лавки Марра еще не были оплачены, а он оставил так мало средств, что хватало отдать кредиторам всего по девятнадцать шиллингов за фунт.

Среди любопытных, явившихся из трущоб у реки посмотреть на трупы, оказался немецкий матрос Джон Рихтер, проживавший в гостинице «Грушевое дерево» мистера и миссис Вермилло. Он поднялся по лестнице в спальню, взглянул, на что пришел посмотреть, и, никем не замеченный, удалился, не сказав в «Грушевом дереве», где побывал.

Предварительное дознание по делу проводилось во вторник 10 декабря в гостинице «Веселый моряк», которая находилась на Рэтклифф-хайуэй почти напротив лавки Марра. Хозяйка в ожидании необычайного наплыва посетителей бегала от стойки на кухню, а хозяин соответствующим образом готовил самую большую из своих комнат. Коронера ждал внушительный стол со свечами, готовыми немного расцветить мрачный декабрьский день. Для присяжных поставили два больших стола, на свидетельском месте установили стул. В очаге разожгли сложенные высокой горкой дрова. Снаружи слышались говор и шум возни множества людей.

К полудню стали собираться присяжные, а вскоре после двух явился коронер Джон Анвин. Он прежде всего перешел с присяжными через дорогу и осмотрел владения Марра и четыре трупа. В «Веселый моряк» они вернулись явно потрясенные, с мрачными лицами, и дознание началось.