Александр Бушков - Аргонавт

И с той же хорошо скрытой тревогой впился взглядом в Бестужева: ну-ка, как проглотит сие белыми нитками шитое объяснение немецкий купчина?

Немецкий купчина проглотил, глазом не моргнув, разве что похохатывая про себя вовсе уж откровенно: положительно, теперь и вовсе никаких сомнений, что пташка, точно, к России не имеет ни малейшего отношения…

– Да, эти ваши гвардейские обычаи… – сказал Бестужев. – Я слышал что-то о них краем уха, но, признаться, бесконечно далек от мира военных, не говоря уж о том, чтобы знать русский язык. Он невероятно сложен для меня, хорошо еще, что мои дела никоим образом с Россией не связаны, а ведь я знаю людей, которые именно с Россией дела и ведут, и им приходится с превеликими трудами овладевать вашим языком… Простите, он настолько сложен для немца…

– О да, – с некоторым даже самодовольством произнес «полковник», теперь окончательно успокоившийся. – Европейцам бывает очень затруднительно им овладеть, язык наш самобытен и сложен…

«Ах ты, сукин кот, – ласково подумал Бестужев. – Надо же, как вошел в образ…»

И с тем же самым простодушным выражением лица, сияя самую малость дурацкой улыбкой, нанес неожиданный удар:

– Простите, господин полковник… Я наслышан о мелодичности и богатстве вашего языка… Как будет, например, по-русски «Я вас люблю»?

«Туше!»[1] – ликующе воскликнул он про себя. На лице «полковника» отразилась мгновенная растерянность, но он тут же взял себя в руки, притушил в пепельнице окурок, явно выигрывая какое-то время этим действием – чересчур уж долго и старательно тушил, с превеликим тщанием, словно сапер, возившийся со взрывным устройством…

И, подняв глаза на Бестужева, уже совсем спокойно произнес:

– Ах вы проказник! Чует мое сердце, вам эти слова понадобились не просто так… Наверняка есть какая-то русская девушка, на которую вы намерены произвести впечатление…

Бестужев старательно потупился:

– Вы угадали, господин полковник… Я хотел бы произнести это на ее родном языке…

– Она хороша? – с фривольным подмигиванием спросил «полковник».

– О да… – протянул Бестужев, мечтательно уставясь в потолок. – Через месяц, когда вернусь в Берлин, я увижу ее вновь…

При последней фразе лицо «полковника» стало вовсе уж невозмутимым.

– Запоминайте хорошенько, мой милый, – сказал он дружелюбно. – До диабля пиесья крейв. Запомнили?

– Моментально, – кивнул Бестужев.

Так-так-так. Русским мы не владеем совершенно, ваше фальшивое высокоблагородие, разве что с превеликими трудами отыскали в памяти парочку польских ругательств, но и они искажены настолько, что о поверхностном даже знании польского и речи не идет. Европейской породы пташечка…

Он видел, что «полковник» полностью потерял к нему интерес – как только убедился, что имеет дело не с британцем и не с добрым знакомым миледи. Видел краешком глаза, что странный молодой человек по-прежнему то косится на них, то с деланным безразличием отворачивается. Странно, но этот юнец чрезвычайно кого-то напоминает, вот только кого…

– Вы, быть может, хотите быть представленным леди Холдершот? – осведомился Бестужев с невинным видом.

– Я? Пожалуй, нет. Терпеть не могу спиритизма, а эта почтенная дама на нем, простите, помешана…

– Да, я заметил.

– Простите, я вынужден откланяться. Меня ждет дама…

– Приятно было познакомиться, – кивнул Бестужев.

Глядя вслед осанистому прохвосту, Бестужев вздохнул: вот бы в Шантарск его, к Мигуле при ассистировании Зыгало и Мишкина, надолго отбили бы охоту изображать из себя невесть что, не зная ни языка, ни обычаев…

Погасив папиросу, он встал и неторопливо покинул салон. Ни Штепанек, ни Луиза здесь так ни разу и не появились. Он не помнил, курит ли американка – со столь эмансипированной девицы станется – но инженер дымил, как паровоз, значит, теоретически рассуждая, может здесь появиться. С тем же успехом объявиться может в турецкой бане, в одном из ресторанов или кафе, на палубах… но ведь не разорвешься же!

Прихватив с собой купленную у стюарда газету, Бестужев направился на шлюпочную палубу, где еще не был – в надежде, что там, может, и повезет. Ничего другого не оставалось: болтаться там и сям в надежде на счастливый случай, на чудо…

Интересно! Очень быстро он обнаружил за собой, если можно так выразиться, слежку. Настолько неискусную, что происходящее и не заслуживало столь серьезного обозначения… Просто-напросто молодой человек из курительной последовал за Бестужевым – старательно выдерживая некую дистанцию, то ускоряя шаг, то замедляя, опять-таки держась чрезвычайно неуклюже. Разумеется, возникни такое желание, от этого чудака можно было избавиться вмиг, проделав это столь искусно, что юнец и не понял бы происшедшего, остался бы стоять с разинутым ртом, гадая, куда Бестужев мог деться. Но, с другой стороны, зачем? Никакой необходимости в том нет, наоборот, если к тебе прилепился кто-то непонятный, лучше подольше потаскать его за собой, авось что-то и прояснится…

Он поднялся на шлюпочную палубу, самую верхнюю, под открытое небо. Над головой вздымались исполинские трубы, из жерл которых сносило вправо густые шлейфы дыма, небо казалось ясным, гладь океана – безмятежной. Какое-то время Бестужев постоял у борта, меж двумя зачехленными шлюпками, бездумно глядя в море и не испытывая никаких особенных чувств от столь необычной обстановки: необозримая морская гладь, наблюдаемая с верхней точки гигантского корабля, неудержимо вспарывавшего волны, безграничный свод небес, необычно пахнущий океанской свежестью воздух… В другое время он, возможно, проникся бы поэтикой окружающего, безусловно здесь присутствовавшей, но не теперь, когда в голове досадливой занозой сидел один-единственный вопрос, на который не удавалось подыскать ответа…

Он добросовестно прошелся круговым маршрутом вдоль всей доступной пассажирам палубы – столь же неспешно, как прочие обитатели первого класса, гулявшие здесь. И не увидел среди них ни Штепанека, ни Луизы. Сплошь незнакомые лица. Уныние подкрадывалось нешуточное. Все выглядело бесполезным, нелепым, ненужным – самонадеянный мальчишка, вздумав разыгрывать великого сыщика, столь опрометчиво поднялся на борт этой громадины, где нужного человека отыскать оказалось не легче, чем иголку в стоге сена. А потом придется пересекать океан в обратном направлении, ничего не добившись, имея не один день для печальных размышлений о поражении и собственной глупости…

Он попытался взять себя в руки – как-никак пара дней еще оставалась в его распоряжении. С тоской посмотрел вперед, в сторону корабельного носа, туда, где шлюпочная палуба заканчивалась запретным для пассажиров ходовым мостиком. Там рулевая рубка, там каюты капитана и офицеров – тех, кто только и мог помочь ему в поисках, но власти над ними у Бестужева нет никакой, принудить их невозможно, а придумать какую-нибудь хитрую уловку, когда они совершенно добровольно покажут список пассажиров и дадут необходимые пояснения, представляется уже совершенно невыполнимым… Ну, что здесь можно придумать, господи?

Усевшись в оставленный кем-то у борта раскладной шезлонг, он развернул газету под названием «Атлантик дейли бюллетин». Газета была объемистая, в двенадцать страниц, и издавалась здесь же, на пароходе, благодаря все той же размашистой поступи технического прогресса. Самые свежие и интересные новости сообщались с берега посредством радиотелеграфа и ежеутренне обнародовались с помощью судовой типографии. Достаточно было выложить несколько шиллингов.

Одна маленькая закавыка: эти чертовы британцы в спеси своей как-то совершенно не задумывались над тем непреложным фактом, что по всей Европе (которую они высокомерно именовали «континентом») основным языком для общения меж представителями самых разных народов служит французский. И газету, соответственно, печатали на своем родном языке, которым Бестужев не владел совершенно. Так что он и сам толком не знал, зачем ее приобрел – разве что для дальнейшего поддержания образа беспечного, праздного путешественника; очень многие каждое утро покупали газету у стюардов, вот и он собезьянничал, машинально как-то…

Сердито хмурясь, перелистал страницы, чувствуя себя неграмотным крестьянским мужиком из какой-нибудь Олонецкой губернии, угодившим в стольный град Петербург и не способным прочитать ни единой вывески. Опознав слово «Париж», а чуть позже «Россия» и «полиция», добросовестно проштудировал, если можно так выразиться, всю заметку. Судя по всему, это были новые известия о тамошней пикантной ситуации, возникшей после разоблачения Гартунга – ну да, вот его фамилия красуется. Скандал в высших политическо-полицейских сферах явно еще бушует – но поди пойми, что тут англичане на своем наречии накорябали… Китайская грамота, и все тут…