Сергей Гомонов - Горькая полынь. История одной картины

А в один прекрасный день Алиссандро случайно узнал о том, что выданная замуж за какого-то недотепу Эртемиза живет теперь во Флоренции. Любопытство оказалось сильнее осторожности. Сандро разыскал ее новый дом и долго присматривался к его обитателям, не попадаясь никому из них на глаза. Особенно его порадовало присутствие Амбретты — он был почему-то уверен, что с нею хозяйка не пропадет даже в самом пиковом случае, как не пропала бы и с ним. Но саму Мизу ему было жалко: счастливой она не выглядела, хотя у нее уже были дети, две симпатичные девчушки, да и работа, судя по обилию заказчиков среди знатных персон, ладилась неплохо. Настораживал его только муж Эртемизы. Алиссандро казалось, что это из-за него она ходит с таким траурным лицом, да и Абра особенным весельем не отличалась, на людях еще хорохорилась, а оставаясь одна, рыдала в подушку. Вот тогда он и решился заручиться в ее лице поддержкой самого верного союзника, о каком только можно мечтать. Как в былые времена, Биажио взял да и забрался к ней в комнату через окно. Был поздний вечер, и она молилась перед сном, не услыхав шороха за спиной, а секунду спустя заколотилась шальной птицей у него в руках, когда он осторожно, но крепко зажал ей рот ладонью.

— Т-ш-ш-ш! Обещаешь не орать?

Услышав шепот, удивительно знакомый и родной, у себя возле уха, Амбретта обмякла и кивнула. Сандро ослабил хватку и позволил ей повернуть голову. Когда их глаза встретились, служанка вместо того, чтобы орать — к чему он уже изготовился, — неожиданно выскользнула из-под руки, шлепнувшись в обморок, в последний миг пойманная им у самого пола.

— Ну ты даешь, детка! Лучше б, знаешь, ты орала… — усаживая ее на стул и брызгая в лицо водой из кувшина, пробормотал Алиссандро.

Труднее всего было убедить ее в том, что он не призрак и не оживший мертвец. Во время рассказа, сопровождаемого порывами ощупать его лицо, плечи и руки ради проверки, Абра лишалась чувств еще не раз, и уж так ему это надоело, что во время очередного обморока он просто переложил ее на кровать, освободившись от обязанности ловить тело, которое так и норовило свалиться со стула.

Потом она разозлилась и спустила на него всех собак за то, что он заставил их с хозяйкой столько страдать вместо того, чтобы вернуться к ним и сказать, что жив. Усмирить ее гнев оказалось проще и приятнее, хотя и заняло целую ночь. Одеваясь перед уходом, Сандро настоятельно попросил служанку ни о чем не рассказывать Эртемизе.

— Но как же?! — расстроилась Амбретта. — Ей бы это за счастье было. Знаешь, как мы все эти годы по тебе убивались?!

— Не нужно покамест. Я скажу, когда будет можно. Сам приду. Ты не вмешивайся.

И она покорно согласилась, как соглашалась потом со всеми доводами Алиссандро, не в состоянии на него надышаться после тех страданий, что причинила ей его мнимая гибель. Сама того не зная, она была и его дополнительной осведомительницей, делясь бабскими сплетнями, услышанными от других служанок на рынке. Абра ничего не знала о второй, темной, стороне его жизни, но уже догадывалась — по повадкам, по иногда бросаемым взглядам, по нежеланию о чем-то говорить — что тот полицейский был прав: дурное семя добрых всходов не даст, и папаша Фоссомброни правдами и неправдами прорывается в проделках своего сына. Однако ей было невдомек, что страшный Шепчущий палач, о котором шла молва по всей Северной Италии, и ее грубоватый, но великодушный и знакомый с самой ранней юности возлюбленный — это одно и то же лицо. Она доверчиво рассказывала ему обо всех невзгодах хозяйки, даже не подозревая о том, какую бурю ярости в отношении идиота-Стиаттези вызывает у него этими историями. Но вместо того, чтобы открутить голову Мизиному горе-муженьку, Алиссандро всякий раз лихорадочно искал способы незаметно им помочь, однако сделать это было трудно: Эртемиза занималась всеми хозяйственными вопросами и обязательно заметила бы неучтенную статью дохода. Не раз и не два он подлавливал напившегося и проигравшегося Пьерантонио где-нибудь в темном переулке, набивая его карманы монетами, однако синьора брезговала картежными деньгами и никогда к ним не прикасалась, так что художник неизменно проигрывал их снова. Поступиться принципами Мизе пришлось лишь однажды, когда кредиторы совсем приперли их к стенке, а она, обучаясь в Академии и ожидая скорого прибавления, до смерти не хотела покидать Флоренцию. В ту ночь Алиссандро понял, что у него есть еще один сторонник, и в ту же ночь Абра едва не выдала его невольным восклицанием, увидев на пороге дома того музыканта, кантора Шеффре: уж слишком они были похожи статью с тосканским головорезом.

А потом их с Амбреттой случайно встретил в городе Хавьер Вальдес. Под личиной простака-слуги Сандро чувствовал себя достаточно хорошо замаскированным, однако с Вальдесом получилась другая история.

Вальдес видел — и запомнил! — Линуччо среди прислуги в некоторых домах, где бывал по служебным делам и где подельники Биажио потом пускали «красного петуха». Сложить два и два испанцу не составило труда. Алиссандро отошел от подруги, делая вид, будто не имеет ней отношения, и наблюдая, как Хавьер, отведя Абру в сторону, о чем-то ее расспрашивает.

— Это хахаль хозяйкин! — смеясь, успокоила его Амбретта, когда они снова сошлись на соседней улице. — Про нее спрашивал.

«Про нее спрашивал, а на меня косился», — подумал Сандро, но говорить этого не стал.

— Ты будь с ним начеку.

— Ой, да полно тебе, осмотрительный какой!

Конечно, заподозрить Алиссандро в подвигах Шепчущего палача испанец не мог, но хватало и того, что он сопоставил присутствие примелькавшегося слуги со странными возгораниями и грабежами в зажиточных поместьях герцогства. Биажио решил на время исчезнуть — «залечь на дно», как выражались в его среде. Это довело Абру до отчаяния: она подумала, что с ним что-то случилось, и была сама не своя, пока он не явился к ней в ее отсутствие и не затолкнул веточку полыни за распятие на стене. Увидев знакомое послание, служанка немного успокоилась.

Тем временем Эртемиза родила мертвых двойняшек и полностью отдалась учебе и работе, а весной из Рима пришло известие о смерти мачехи. Зная, что для Алиссандро это важно, Амбретта отыскала его, и он тайно поехал за ними на похороны — его-то Миза и увидела на отпевании Роберты в церкви, а потом и на кладбищенской дороге: Абра тогда, делая страшные глаза, дала ему понять, что он замечен хозяйкой.

Потом, уже летом, случилась эта история с дочерью ди Бернарди, о которой все думали, что она мальчик. Сандро не мог понять, что в этом «мальчике» не так, и когда уже все стало известно, до него дошло: у воспитанника доньи Беатриче всегда был запах девочки, а не мальчишки, и доверяй Алиссандро своему носу чуть больше, секрет юного Дженнаро был бы раскрыт гораздо раньше. Девчонка оказалась не промах и хорошо огрызнулась в ответ на приставания докторишки. Но, зная нравы полицейских, очень уж любивших пострелять не в тех, в кого следовало бы стрелять, Биажио забрался в дом Игнацио Бугардини и велел ему помалкивать, тогда как Фиоренца и его подруга уехали в Анкиано. Абра, которая последнее время часто чувствовала недомогание и сильные боли в ногах и спине из-за тягости, попросила его приехать за нею через день, чтобы поскорее вернуться к дочерям Эртемизы, и Сандро, поворчав для вида, мол, нашла себе возницу, послушно все исполнил.

Миза не выдержала и перебила его рассказ на полуслове:

— Не подумал ли ты, что твое дитя родится бастардом… а теперь еще и останется сиротой?

— Больше того, что подумал, мона Миза — я отговаривал ее как мог. Тогда, в Риме, после похорон Роберты хреново мне было, впору вешаться, а я еще в твоей бывшей комнате в мансарде сидел… Ну, где мы с тобой виделись в последний раз… И все как будто вчера случилось, только тебя рядом не хватало. Амбра ко мне тихонько поднялась, пожрать чего-то там принесла, а мне и кусок в горло не лезет. Она давай меня утешать, сама разревелась, кончилось тем, что уж наоборот — я ей нос вытирал, — он хмыкнул, скорчился от боли и продолжил. — Вот тогда она и завела свою песню. Стала меня жалобить. Я ей толкую: ты головой-то подумай, дуреха, меня ж не сегодня-завтра ухлопают, к чему оно тебе? Вас, Контадино, и так по пальцам не перечесть, еще моего добра там не хватало. Сама ж всегда жаловалась на дурную кровь папаши Фоссомброни. А она все одно. Ты же знаешь Амбретту: если ей что-то втемяшится, проще сделать то, что она требует…

— Просто она всегда любила тебя, болвана этакого. Всегда. Плевать она хотела на дурную кровь и на дурные твои выходки. И в глубине души тоже предчувствовала, что ты закончишь вот так.

Он не стал спорить, только вздохнул и подавил непроизвольный стон боли:

— Не о том мы сейчас говорим с тобой.

— Вот за эту гордыню по отношению к ней мне всегда и хотелось оторвать тебе голову.