Александр Прилепский - Последнее дело «ВАЛЕТОВ»

— А в полицейский мундир случалось ему рядиться? — поинтересовался Алексей.

— Чего не видел, того не видел, — ответил коридорный.

— В гости к нему полицейские приходили?

— Никак нет! Купцы приходили, господа разные. Студент один на своём рысаке приезжал. Женщины бывали, — обстоятельно доложил швейцар и прикрикнул на прыснувшую в кулак горничную. — Чего ржешь как кобыла? Они к Ивану Васильевичу по делу приходили.

— Полковница к мужчинам в номера за одним делом ходит, — притворно стыдливо потупила глаза горничная. — За энтим самым.

Алексей слушал их и, время от времени, делал в записной книжке пометки о тех, с кем встречался Щебнев.

"Зинка — полковница, лет 30. Высокая, дородная. Замарьяживала пьяных на Цветном бульваре. Сейчас содержит пивную в Малом Колосовом переулке… Студент технического училища, лет 20. Стройный красавчик. Слегка заикается. Приезжал на своём рысаке… Судейский, лет 30–35. В золотом пенсне. Высокий лоб с большими залысинами. Нервный тип — дергается левая щека…."

О Карлушке Гехте, Михае — цыгане и "жучке" Евсееве писать ничего не стал. Этих он и так знал.

— Так вы думаете, он не сыщик? — встревожено поинтересовался Малюшин, провожая Лавровского к выходу.

— Даже не сомневаюсь.

— А кто?

— Аферист. И, скажу вам по секрету, сам, — Алексей многозначительно указал пальцем куда-то вверх, — очень заинтересован в его поимке.

— Ох, страсти-мордасти, какие! А паспорт у него настоящий — я смотрел перед тем, как в участок на прописку отправить… Вы уж, Алексей Васильевич в газете ничего не печатайте… А то все жильцы от нас разбегутся.

Лавровский пообещал, взяв взамен с хозяина меблированных комнат слово — не мешкая сообщить ему, если вдруг что-нибудь новое о Щебневе узнает. От приглашения поужинать отказался:

— К сожалению, дел на вечер ещё много.

И он не лукавил. Розыск розыском, но по-прежнему каждый день надо было собирать сведения обо всех московских происшествиях. Ведь репортёра, как и волка, ноги кормят. А кроме того имелось у него особое задание, полученное от самого редактора Пастухова — в ближайшем номере "Московского листка" отчихвостить "Салошку".

… "Салошкой" или "Солёным вертепом" москвичи называли "Салон де варьете", находящийся на Большой Дмитровке, недалеко от Камергерского переулка. Заведение это представляло собой нечто среднее между театром и трактиром. Здесь можно было посмотреть французскую оперетку и канкан. Послушать венгерский хор, пострелять в тире, выпить и закусить. Притом не только в буфете, но и в зрительном зале, где вместо кресел стояли столики и стулья. Любители "клубнички" имели возможность свести знакомство с женщинами не очень строгого поведения — их хватало как среди хористок и танцовщиц, так и среди публики. Одним словом, отдых на любой невзыскательный вкус, были бы только деньги. А для тех, кто привык их не считать, имелись отдельные кабинеты, в которых хоть ванны из шампанского для приглянувшихся дам устраивай.

Николай Иванович Пастухов не ладил с хозяином "Салона де варьете" Егором Кузнецовым и частенько пробирал его в газете. Но в субботу он неожиданно отверг очередную статью, принесённую музыкальным критиком Яковым Г урвичем.

— Ну, что ты написал?! — шумел он. — Режиссура банальная… Декорации и костюмы не соответствуют показываемой исторической эпохе… Исполнительница главной роли не берёт верхнее "до"… Да кто такую галиматью читать станет?! Ты напиши, что у них кирпичи с потолка валятся, а в буфете кормят всякой дрянью! Вот тогда и прочитают, и в "Салошку" не пойдут. А то, экая невидаль, певица не берёт "до"…

Лавровского, присутствовавшего при этом разговоре, как и всегда, подвёл язык:

— А берёт она после? — самым невинным тоном поинтересовался он.

— Опять ёрничаешь? — сердито оборвал его редактор. — Больно умным, как погляжу, стал… Вот и отутюжь мне "Салошку". А то, как барин, какой, всё время на бегах и скачках.

— Почему всё? — попробовал возразить Алексей. — Я на всех пожарах бываю, на убийствах…

Но редактор его и слушать не стал:

— Экая невидаль! О пожарах и убийствах любой писать горазд. А ты попробуй про театр хорошо сочинить.

— Да ведь я не критик.

— Не критик. Ты репортёр! Вот поэтому тебе и поручаю… И чтобы в понедельник вечером был фельетон строк на сто…

Алексей взглянул на часы — четверть десятого. Самое время идти в "Салон де варьете".

Заплатив за вход рубль двадцать, Лавровский поднялся на второй этаж. Пока шел, придумал первые строчки будущего фельетона:

"Один мой давний знакомый рассказывал, что в "Солоне де варьете" на головы зрителей иногда кирпичи с потолка валятся. Не знаю, как насчет кирпичей, но крикни кто-нибудь: "Пожар!" и непременно быть беде. Поломают люди ноги, подавят друг друга на узкой крутой лестнице".

Веселье было уже в полном разгаре — залы и комнаты переполнены публикой. Мужская её часть, одетая в визитки и поддёвки, сюртуки и чуйки, принадлежала к самым различным слоям общества. А женская, судя по ярким кричащим нарядам, в лучшем случае к полусвету. Алексея сразу обдало запахом разгоряченных тел, пудры, дешёвых духов и ещё более дешёвого вина. Ну и амбре, подумал он, как в предбаннике или полтинничном борделе. Тут же нестерпимо захотелось на свежий воздух. Впрочем, нет худа без добра. Последние строчки фельетона, похоже, готовы:

Теперь дело оставалось за малым — найти, за что именно отчихвостить "Салошку".

В зале, где шла какая-то оперетка Оффенбаха ничего интересного не нашлось. Правда, декорации были ниже всякой критики. Море похоже на развешенное одеяло, а рыцарский замок — на питейный дом. Главные герои пели по-французски, а хор, непонятно с какой стати, по-русски. Но, по мнению редактора, такие "мелочи" читателям газеты ни к чему.

В тире три симпатичные девицы, одетые в костюмы тирольских крестьянок, щедро открывавших грудь и спину, без устали заряжали для всех желающих ружья "Монтекристо". Алексей никогда не мог понять, почему это мелкокалиберное ружье, изобретённое французским оружейником Флобером в России стали называть по имени героя популярного романа Дюма-отца.

Честно говоря, для стрельбы в закрытых помещениях "Монтекристо" были малопригодны. Пороховая смесь, использующаяся в капсюле, при сгорании давала едкий неприятный запах. Да и звук выстрела получался чересчур громкий. Поэтому многие тиры уже перешли на американские пневматические ружья "Куакенбуш". Вначале Алексей решил, написать об этом. Но, тут же, передумал. Оправдывайся потом перед Пастуховым, что не взял тайком денег с представителей Куакенбуша в Москве.

Внимание Лавровского привлёк молодой стройный блондин: отлично сшитый сюртук, в галстуке булавка с крупным бриллиантом. Расплачиваясь с "тиролькой" молодой человек достал из набитого бумажника сторублёвку.

— У меня со ста рублёв и сдачи нет, — растерянно хлопая глазами, сказала девица, выдавая голосом своё скорее рязанское, чем тирольское происхождение. — Подождите сударь, я сейчас сбегаю разменять.

Получив сдачу, блондин склонился к её уху и что-то зашептал. До Алексея донеслись обрывки фраз — кабриолет, "Яр", шампанское… Всё ясно — загулявшего купеческого "облома" на "клубничку" потянуло.

— Ой, ну что вы такое говорите, — явно притворно, засмущалась "тиролька". — Нам на службе нельзя… Вот, разве, когда тир закроется.

В это время какой-то рыжебородый здоровяк, в короткой поддёвке, толкнул Алексея в плечо.

— Извиняйте, сударь. Мы без умысла, — пробасил он, пробираясь к выходу из тира.

Где-то я этого рыжего видел, подумал Лавровский, да и блондина тоже.

В буфете, как говорится, дым стоял коромыслом. Буфетчик едва успевал наливать рюмки, лафитники и стаканы, а его помощница накладывать на тарелки закуски. Алексей отметил про себя, не прав был Пастухов говоря, что в "Салошке" посетителей кормят всякой дрянью. Закуски как закуски — не хуже, чем в трактирах средней руки или в вокзальных буфетах. Жаль! Ведь Алексею так хотелось попотчевать читателей "Московского листка" красочными описаниями осетрины не первой свежести и возможными последствиями её употребления. Но врать он не привык. Значит надо искать, что-то другое.

К стойке подошёл пожилой солидный купец с окладистой бородой:

— Налей-ка мне рюмку вот этой — распорядился он, указав пальцем на бутылку "Смирновской".

Выпил, брезгливо поморщился и велел:

— А теперь "вдовьих слёзок" плесни.

Буфетчик налил из бутылки, этикетка на которой сообщала, что эта водка произведена на заводе, принадлежащем вдове генерала Попова.

Купец выпил и снова поморщился: