Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах

— Внутри у нее шпага, — объяснил я. — Не знаю, откуда взялись такие мысли, но последние несколько минут мне отчаянно хочется достать ее и проткнуть вас насквозь. Возможно, дело в том, что у вас немыслимо счастливый вид.

Констанция рассмеялась и забрала у меня трость.

— Я возьму ее у вас, — сказала она. — И буду хранить всю жизнь.

В ресторане «Гранд диван тэверн», поедая креветки в горшочке и запивая их прекраснейшим рислингом мистера Симпсона, мы подняли бокалы за «миссис Оскар Уайльд»:

— За миссис Уайльд, да благословит ее Господь, — сказал Оскар.

— Аминь, — ответил я.

Когда нам принесли мясо, мы подняли бокалы с бургундским (великолепное «Жевре-Шамбертен» 1884 года) за миссис Артур Конан Дойл.

— Счастливого ей дня рождения и пусть их будет еще очень много, — сказал Оскар.

— Точно, — подтвердил я.

На мгновение мне показалось, что упоминание жены Артура естественным образом вернет наш разговор к драматическим событиям утра, однако этого не произошло. Но я знал, что не стоит даже пытаться вывести моего друга на тему, которую выбирает не он. Одно из правил дружбы с Оскаром Уайльдом заключалось в том, что правила устанавливал он.

В тот день в «Симпсоне» он ел и пил, потом снова пил и громко рассуждал о том, следует ли заказать десерт, острую закуску и сыр с плесенью (с подходящим вином). Он говорил на самые разные темы, о капусте (одном из немногих блюд, которые у Симпсона не удавались) и о королях (Оскар был в восторге от того, что в Сербии на престол взошел Александр, «мальчик-король»), хотя и не упоминал об убийстве, башмаках, кораблях и сургуче.[21]

В разговорах с Оскаром поражала его непредсказуемость и размах. Во время того ленча, быстро меняя темы, он пускался в философские размышления о любви и литературе, мечте Уильяма Морриса о социалистическом государстве, об опере Шабрие «Король поневоле», о том, что он обожает маргаритки и испытывает ужас от станции метро «Бейсуотер» (пурпурного цвета). Потом речь зашла о тринадцатиэтажном здании «Такома» в Чикаго, первом в мире небоскребе.

— Пожалейте американцев, Роберт, — добавил он. — По мере того как будут расти в высоту их дома, мораль начнет падать все ниже и ниже, уж можете мне поверить.

Я часто смеялся в обществе Оскара, но далеко не всякий раз чувствовал себя непринужденно. Я всегда любил бывать с ним, но нередко испытывал страх и тревогу. Его настроения, как и темы, которые он обсуждал, отличались непредсказуемостью. Впрочем, Оскар знал о своей импульсивности и переменчивости и понимал, что эти качества делают его не таким уж приятным собеседником.

— У меня самый странный склад ума в мире, вы уж меня простите, — часто повторял он.

Когда часы пробили три, Оскар неожиданно положил ложку и вилку и отодвинул тарелку.

— Что мы здесь делаем, Роберт? Какое безумие! Моего юного друга убили, ему перерезали горло, тело несчастного исчезло, а я сижу тут и спокойно ем. Я рассуждаю о справедливости и правосудии и при этом набиваю брюхо tarte aux poires au chocolat courant.[22] Я отвратительный человек и трус. Вчера я не пошел в полицию, потому что боялся… Сегодня же, когда я достаточно опьянел, мне уже не так страшно.

Он вытащил салфетку из-за воротника, бросил ее на стол и поднялся на ноги.

— Идемте, Роберт, нам следует немедленно поехать в Скотланд-Ярд. — Оскар ухватился за мое плечо, чтобы сохранить равновесие. — Я расплачусь, потом мы остановим кэб и сделаем то, что следовало сделать три часа назад. Мы должны встретиться с инспектором Фрейзером, чем бы это ни грозило. Бросим кости, пусть судьба решает, как они упадут.

За время дружбы с Оскаром Уайльдом мне посчастливилось узнать многих выдающихся людей, но, думаю, ни один из них не оказал на мою жизнь более заметного влияния, чем Эйдан Эдмунд Феттес Фрейзер.

Первого сентября 1889 года — в тот день, когда мы с Оскаром с ним познакомились, ему исполнилось тридцать два года. Несмотря на глубоко посаженные глаза с тяжелыми веками, Фрейзер выглядел значительно моложе своих лет. Он был гладко выбрит, с четко очерченными, пропорциональными чертами лица, белой, как мел, кожей и высоким, точно вылепленным из алебастра, лбом. Темные, почти черные волосы, чуть длиннее, чем диктовала мода, инспектор Фрейзер зачесывал назад без пробора. С первого взгляда он производил невероятно сильное впечатление: высокий, худой, атлетически сложенный и одновременно угловатый. Оскару он напомнил картину Россетти[23] «Данте, рисующий ангела в годовщину смерти Беатриче», одну из его самых любимых; почти каждый красивый, бледный молодой мужчина вызывал у него ассоциации с «Данте» Россетти. Мне же показалось, что именно так должен выглядеть Шерлок Холмс, придуманный Конан Дойлом.

В тот момент Фрейзер занимал должность инспектора столичной полиции и был самым молодым среди своих двадцати двух коллег, однако, он родился джентльменом. Конан Дойл, который хорошо знал семью Фрейзера, рассказал нам, что его покойный отец унаследовал банановую плантацию в Вест-Индии, а благодаря денежным пожертвованиям двоюродного деда (брата деда Фрейзера по материнской линии) сэра Уильяма Феттеса, известного шотландского предпринимателя и филантропа, в Эдинбурге в 1870 году открылся колледж, получивший его имя. Эйдан Фрейзер был среди его первых учащихся и, разумеется, относился к числу образцовых студентов: хорошо воспитанный, высокоморальный, целеустремленный, капитан команды по крикету, потом команды по регби и, в конце концов (что не вызвало удивления или возмущения у его сверстников), капитан школы.

Только после Феттес-колледжа в «curriculum vitae»[24] Фрейзера возник элемент неожиданности. Он мог поступить в Оксфорд, в Баллиольский колледж и изучать там юриспруденцию. Но вместо этого решил остаться поближе к дому и заняться естественными науками в Эдинбургском университете. Именно там он и познакомился с Артуром Конаном Дойлом, который был на два года его младше (хотя Дойла всегда принимали за старшего из них). На целых три года они стали закадычными и неразлучными друзьями.

Дойл рассказал, что их дружба родилась из восхищения, которое оба испытывали перед спорными творениями профессора Томаса Гексли (биолога, прозванного «бульдогом Дарвина»), и укрепилась (что было вполне естественно) в те долгие часы, что они провели за игрой в гольф. Гексли приписывается изобретение термина «агностик», и Фрейзер с Конаном Дойлом — к огромному возмущению своих родных, являвшихся истинно верующими — начали открыто и с энтузиазмом защищать «агностицизм».

Еще большую тревогу у семьи Фрейзера вызвало поразившее всех заявление, которое он сделал сразу после того, как ему исполнился двадцать один год. Став совершеннолетним и будучи единственным сыном своего покойного отца, Фрейзер унаследовал состояние, превышавшее сорок тысяч фунтов, однако он поставил своих родных в известность, что после окончания обучения не собирается продолжать традицию семей Феттес и Фрейзер и заниматься коммерцией. Вместо этого он намерен уехать из Эдинбурга в Лондон и поступить на службу в недавно созданный в столичной полиции Департамент уголовного розыска.

Фрейзер объяснил, что департамент привлек его своим многозначительным адресом — Большой Скотланд-Ярд, а также перспективой делать «что-то настоящее и полезное», применяя к полицейской работе философские постулаты профессора Гексли, знаменитое высказывание которого звучало так: «Наука есть не что иное, как вышколенный и организованный здравый смысл».

Чтобы стать детективом в Скотланд-Ярде, Фрейзеру сначала пришлось служить констеблем. У него были все необходимые для этого качества. Ему исполнился двадцать один год, но было меньше двадцати семи; его рост составлял пять футов и девять дюймов без носков и обуви; он мог продемонстрировать, что умеет «хорошо читать, а также разборчиво и грамотно писать»; его посчитали «достаточно умным» и «не имеющим никаких жалоб на здоровье». Учитывая преимущества полученного Фрейзером образования, неудивительно что он без усилий поднимался по служебной лестнице, получая повышение каждый год.

В тот день, когда мы с ним познакомились, Фрейзер как раз начинал службу в новой должности — детектива-инспектора, отвечающего за координацию всех оперативных действий Скотланд-Ярда в пяти из семнадцати дивизионов столичной полиции: А (Уайтхолл), В (Челси), С (Мэйфер и Сохо), D (Мэрилбоун), F (Кенсингтон). Как он сам сказал, исключительно из соображений алфавитного порядка, он хотел бы получить еще и дивизион Е, но, по его словам, «логика никогда не являлась сильной стороной столичной полиции», и потому Е (Холборн) оказался в одной компании с G (Кингс-Кросс) и N (Излингтон), которыми командовал его друг, тоже шотландец, инспектор Арчи Гилмор.