Андрей Добров - Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

А я подумал, какие смелые и верные друзья были у нынешнего профессора!

– Честно говоря, – продолжил Захар Борисович, – следствие по этому делу велось ни шатко ни валко, потому что кружок особой опасности не представлял. Никаких террористических актов они не планировали, просто собирались, обсуждали революционные идеи, произносили речи и писали прокламации. Все как обычно. Закончилось дело также без особых трагедий. Двоих отчислили из университета, а остальные отделались предупреждением. Вот и все восстание.

– А как же Красный Призрак? – спросил я.

Архипов махнул рукой:

– Обыкновенное баловство. Чтобы посторонние не мешали собираться, один из кружковцев надевал красную мантию и мелькал в окнах первого этажа с завываниями. Вот и весь ваш призрак!

– Но как они проникали в здание? Через парадный вход?

– А вот тут уже интересней, – оживился сыщик. – Судя по акту осмотра места преступления, существовал ход из соседнего дома прямо в подвал здания номер четырнадцать по Тверской улице. К сожалению, следователь был так небрежен, что даже не указал, где именно этот ход располагался! Черт-те что, а не работа!

– Но Теллер сказал мне, что в подвалах был проведен ремонт и рабочие не обнаружили никаких ходов.

Архипов пожал плечами.

– Может, пропустили при работах? Я нашел вам нынешний адрес Павла Ильича Мураховского, он сейчас в Москве – вернулся с дачи, узнав о смерти дочери. Мураховский – вдовец. Больше детей у него нет. Так что остался совсем один. Не знаю, правда, как он отнесется к вашему визиту, Владимир Алексеевич, но если хотите, запишите: Газетный переулок, дом семнадцать, квартира восемь.

Я записал. Архипов собрал со стола бумаги, извинившись, что не может оставить их у меня – документы казенные, уже то, что он ознакомил с ними постороннее лицо, было серьезным проступком. Мы попрощались, и Архипов, так и не допив квас, ушел.

Следующим утром Иван отвез меня в Газетный переулок к трехэтажному дому. Весь второй этаж снимал для своей семьи купец Захаров, в молодости начинавший со скупки всякого тряпья, старой одежды и дырявых кастрюль, а ныне владевший тремя мясными лавками, две из которых располагались неподалеку на Тверской. Профессор Мураховский жил на третьем этаже в скромной четырехкомнатной квартире. На всякий случай я попросил Ивана никуда не уезжать – опасаясь, что убитый горем Мураховский откажется меня принять. И я был почти прав. Он сам открыл мне дверь – небольшого роста, сутулый, с красивой седой прядью в темных волосах, нечисто выбритый и, кажется, не спавший этой ночью, о чем говорили его воспаленные покрасневшие глаза.

– Что вам угодно?

– Павел Ильич? – спросил я.

Мураховский кивнул.

– Меня зовут Владимир Алексеевич Гиляровский. Я журналист и писатель.

Эти слова произвели на Мураховского вполне ожидаемое впечатление. Он вскинул голову, гневно посмотрел мне в лицо и прошипел:

– Извольте пойти вон! Как вам не стыдно, в конце концов. У меня такое горе, а вы ищете тут скандальных подробностей! Уходите немедленно, или я позову моих студентов!

Он собирался уже толкнуть меня, чтобы захлопнуть дверь, что при его маленьком росте и субтильной комплекции было бы делом бесполезным. Но я решил привлечь его внимание сразу, без лишних вступлений.

– Вера не прыгала с моста, – быстро сказал я. – Она погибла совсем в другом месте. И совершенно при других обстоятельствах. Она не кончала жизнь самоубийством.

Профессор застыл. Ему требовалось время, чтобы осознать смысл сказанных мною слов. Воспользовавшись паузой, я вновь повторил, что Вера погибла не под мостом, а в другом месте.

– Откуда вы знаете? – спросил Мураховский.

– Я был свидетелем ее смерти.

Профессор недоверчиво посмотрел на меня, а потом шире открыл дверь.

– Проходите.

Через маленькую темную прихожую, где на вешалке висели зонт и две шляпы, мы прошли коридором в гостиную, служившую также библиотекой. Массивные дубовые шкафы по стенам комнаты были не просто заполнены книгами – они были ими забиты так, что некоторые тома торчали наружу, как будто у хозяина просто не хватило сил, чтобы втиснуть их глубже. В старом английском кресле сидел молодой человек с шапкой густых русых волос, длинным носом и с потухшими большими глазами. На диване неловко примостились еще двое – юноша с короткой стрижкой под бобрик, коренастый и приземистый, и довольно полная девушка с толстой светлой косой. Лицо ее было невыразительно, а скромное платье, купленное явно в магазине готовой одежды, сидело плохо, отчего девушка была похожа на прислугу.

– Друзья моей Верочки, – сказал профессор печально. – Пришли поддержать в трудную минуту.

Пара с дивана поздоровалась со мной, а юноша в кресле промолчал.

– Это Боря, жених Веры, – пояснил Мураховский. – Извините, но нам всем сейчас тяжело. – Он повернулся к паре на диване: – Я покину вас ненадолго. Мне надо поговорить с этим господином. Я буду в кабинете. Друзья мои, Боренька, Сережа, Аня, распоряжайтесь тут пока без меня. Если захотите поесть или попить – посмотрите в буфете, берите что хотите. Правда, боюсь, там осталось немного.

– Вы не беспокойтесь, Павел Ильич, – сказала полная девушка, – нам ничего не надо. Мы тут посидим, подождем вас.

– Да, да, – закивал профессор.

Я вдруг поймал себя на мысли, что воспринимаю его как глубокого старика, а ведь, судя по году рождения, он был младше меня! Сейчас ему было не больше сорока пяти. Вероятно, это горе так состарило профессора Мураховского в считаные дни.

Он провел меня в кабинет, где книг, казалось, было еще больше, а стены и гардины пропахли трубочным табаком. Плотно затворив дверь, профессор указал мне на старый венский стул, а сам, протиснувшись между этажеркой и краем стола, сел в свое рабочее кресло.

– Я не хотел, чтобы ребята услышали наш разговор, прежде чем сам не пойму, как относиться к вашим словам. Повторите, пожалуйста, еще раз, как ваше имя и отчество?

Я просто достал визитную карточку и вручил ее профессору.

– Гиляровский. Гиляровский, – пробормотал он, поднося карточку поближе к глазам. Вероятно, от постоянного чтения зрение Мураховского ослабло. – Кажется, я знаю вашу фамилию. Ведь это вы тот самый репортер, который описал каторжный труд на белильной фабрике? И Кукуевскую катастрофу? И давку на Ходынке по случаю коронации?

– Да, – кивнул я, – все верно.

– Я читал ваши репортажи в газетах. Судя по ним, вы человек честный, принципиальный и стоите на стороне простого народа.

– Спасибо.

– Угнетенного народа, – добавил Мураховский, испытующе взглянув на меня, но тут же спохватился. – Простите, все это сейчас… Почему там, на лестнице, вы сказали, что Верочка погибла совсем в другом месте? Как вы оказались свидетелем? В полиции мне сообщили, что ее тело нашли в Водоотводном канале, что она спрыгнула с моста. Конечно, это совершенно невероятно, Веруша была не таким человеком… Да и в личной жизни… Вы же видели Борю – они были прекрасной, гармоничной парой. Нет, конечно, я не лез в их отношения, я далек от домостроевских порядков. Уж поверьте, я знаю, о чем говорю – это моя специализация – древнерусское право… Впрочем, зачем это вам? Простите, у меня путаются мысли. – Он вдруг закрыл лицо руками и тихонечко всхлипнул. – Простите, такое горе! О чем я говорил? Да! Самоубийство. Я бы никогда не поверил, но в полиции сказали… Факты. Куда от них деваться?

– Это не было самоубийством, – начал я тихо.

– Как?

– Это не было самоубийством. Это был несчастный случай.

– Но полиция…

– Полиция была введена в заблуждение. Тело Веры ночью принесли к мосту и сбросили вниз. Но погибла она в другом месте.

Мураховский смотрел на меня растерянно.

– Она погибла в доме номер четырнадцать по Тверской улице, упав из ниши в стене, – сказал я, – оступилась во время погони.

– Погони? – удивился Мураховский.

Я пристально вгляделся в лицо профессора, стараясь не пропустить ни одной непроизвольной реакции, а потом произнес:

– Она изображала Красного Призрака, Павел Ильич. Красного Призрака в бывшем дворце Марии Волконской.

Вот оно! Наконец до Мураховского дошел истинный смысл того, что я хотел ему сообщить. Это было видно по глазам, в которых теперь явно прочитался ужас от только что услышанных подробностей.

– Боже мой! – прошептал он.

Профессор вскочил, выбежал в гостиную – через открытую дверь я видел, как он остановился перед креслом, в котором сидел Борис, и занес руку – как будто для удара. Молодой человек, заметив лихорадочный блеск в его глазах, судорожно сжался. Но Мураховский вдруг остановился, опустил руку и, не глядя больше ни на кого, громко сказал:

– Молодые люди! Я вам доверял. А вы предали меня. Прошу вас немедленно уйти и больше никогда не приходить.

– Что случилось, Петр Ильич?! – воскликнула полная девушка. – Что вам рассказал этот громила?