Оливер Пётч - Дочь палача и король нищих

– Отец, прекрати! Сейчас же!

Но Бонифаций Фронвизер разошелся не на шутку.

– Знала бы только твоя мать! – не унимался он. – Да повезло, костлявая ее раньше забрала, иначе теперь померла бы со стыда. Сколько лет мы врачами за ландскнехтами таскались… Я каждый грош экономил, чтобы сыну лучше жилось и он учиться мог. А ты? Спустил в Ингольштадте все деньги и знаешься теперь с этим сбродом!

Между тем котелок в руках Симона нагрелся так, что края его обжигал ладони, но юноша все держал его над огнем, и костяшки его пальцев побелели от напряжения.

– Магдалена не сброд, – процедил он. – И отец ее тоже.

– Он чертов шарлатан и убийца, а дочь его – шлюха.

Не задумываясь, Симон сорвал котелок с очага и швырнул его в стену. Доведенная до кипения вода с шипением расплескалась по полкам, столу и стульям, по комнате заклубился пар. Бонифаций Фронвизер ошарашенно уставился на сына. Котелок едва не угодил ему в лицо.

– Да как ты смеешь… – начал он.

Однако Симон его уже не слушал, а выбежал со слезами на глазах на улицу – там уже почти рассвело. Что за бес только в него вселился? Собственного отца чуть не убил!

Он отчаянно пытался привести мысли в порядок. Нужно уезжать отсюда, подальше от этого города – здесь его задавят и окончательно превратят в лицемера. Здесь ему запрещают жениться на девушке, которую он любит, и пытаются определить каждое его действие.

По всему переулку скопились склизкие, зловонные нечистоты, сваленные в кучи. Ими провонял весь город: пометом, мочой, навозом. Симон плелся вдоль безлюдных улиц, мимо запертых дверей и ставней, а над Шонгау занимался новый, невыносимо жаркий день.

Мышь вплотную подобралась к уху Куизля. Палач почувствовал, как она проползла по его волосам и коснулась щеки крохотной мордочкой. Он старался дышать как можно тише, чтобы не спугнуть зверька. Мышь принялась обнюхивать его бороду, местами еще испачканную остатками вчерашней похлебки.

Молниеносным движением палач метнул руку к зверьку и поймал его за хвост. Мышь запищала и принялась барахтаться над лицом Куизля, пока тот задумчиво ее рассматривал.

«В ловушке, как и я. Всё брыкается, а выбраться никак…»

Якоб уже целую ночь томился в этой дыре под башней Регенсбурга. Его заперли в тесной каморке в подвале, который в иное время использовали, вероятно, в качестве кладовой. Палач сидел среди ржавых пушек и разобранных аркебуз и ждал своей дальнейшей участи.

Разыгралось ли у него воображение или за ним действительно кто-то следил? Когда его арестовывали, несколько стражников перешептывались и показывали на палача, словно бы уже знали его. Куизль то и дело вспоминал перекошенное ненавистью лицо плотогона, который наблюдал за ним всю поездку. А что насчет того крестьянина перед воротами? Уж не пытался ли он что-нибудь вызнать у палача? Что, если все они сговорились против него одного?

«А что, если это я с ума сходить начинаю?»

Якоб в очередной раз попытался вспомнить, откуда знал человека с плота. Ясным было одно: встречались они очень давно. В бою? Или подрались в трактире? А может, это один из тех, кого Куизль в далеком прошлом поставил у позорного столба, высек розгами или даже пытал? Палач кивнул. Это показалось ему наиболее вероятным. Какой-нибудь пакостник получил по заслугам, а теперь снова узнал палача. Стражники схватили его, потому что он напал на одного из них. И любопытный крестьянин был всего лишь любопытным крестьянином.

Никаких заговоров – просто несколько совпадений кряду.

Куизль осторожно опустил мышь на пол и выпустил хвост. Шустро перебирая маленькими лапками, зверек шмыгнул к стене и спрятался в норке. В следующее мгновение что-то громко скрипнуло, и Якоб вздрогнул от неожиданности. Дверь в его камеру распахнулась, и палач зажмурился от яркого света.

– Можешь идти, баварец.

В дверях стоял начальник стражи с закрученными усами и в начищенной кирасе; жестом он велел палачу выходить.

– Хватит уже за городские деньги задницу отсиживать.

– Я свободен? – удивленно спросил палач и поднялся с грязного пола.

Стражник нетерпеливо кивнул и беспокойно забегал глазами. О причинах подобного поведения Куизлю оставалось только догадываться.

– Надеюсь, поостыл теперь. Будет тебе уроком, чтобы больше не связывался со стражей Регенсбурга.

С неподвижным, словно из камня высеченным, лицом Якоб протиснулся мимо стражника, поднялся по лестнице и оказался на свободе. Стояло раннее утро, но перед воротами уже выстроилась новая очередь. С корзинами и тележками в город стекались торговцы и ремесленники.

«А плотогон со шрамами среди них есть?» – подумал Куизль и оглядел мимоходом множество лиц, но ничего подозрительного не заметил.

«Хватит выдумывать, о сестре лучше позаботься».

Ни на кого больше не оглядываясь, Куизль зашагал прочь от башни и углубился в город. Из редких писем от сестры он помнил, что Элизабет с мужем жили в купальне недалеко от Дуная, прямо у городской стены. Теперь же, шагая по широкой мощеной улице, тянувшейся от ворот, палач вдруг засомневался, будет ли такого описания достаточно. В скором времени он уже не мог толком сориентироваться в непролазной толпе. Справа и слева высились четырехэтажные дома, и извилистые переулки, что через равные промежутки отходили от главной улицы, тонули в их тени. Иногда строения теснились друг к другу настолько близко, что между крышами едва проглядывало небо. Где-то вдали слышался колокольный перезвон множества церквей. Было шесть часов утра, но народу по главной улице сновало больше, чем в Шонгау в субботний полдень. Помимо богато одетых горожан, навстречу Куизлю попадалось немало бедняков, на каждом углу сидели нищие или покалеченные ветераны и тянули руки за подаяниями. Под ногами с визгом пронеслось несколько дворняг и два поросенка. Справа показалась громадная церковь, каменный портал ее, украшенный колоннами, арками и статуями, напоминал скорее вход во дворец. На широких ступенях в ожидании дня томились батраки и бездомные. Куизль решил спросить у кого-нибудь из них дорогу.

– Купальня Гофмана, говоришь? – Заслышав растянутый говор Куизля, молодой парнишка обнажил в ухмылке два единственных зуба и потряс худым мешочком. – Нездешний, видимо? Провожу тебя, не вопрос. Но придется подкинуть пару грошиков.

Палач кивнул и протянул оборванцу несколько грязных монет. Потом резко схватил нищего за запястье и стал выворачивать, пока не послышался тихий хруст.

– Если вздумал надуть меня или улизнуть, – прошептал Куизль, – если заведешь меня в тупик, кликнешь своих дружков или хотя бы подумаешь об этом – я найду тебя и хребет сломаю. Понял?

Парень испуганно закивал и от задуманного решил все-таки отказаться.

Он повел палача прочь от церкви к следующей улице, а с нее свернул налево. Куизль в очередной раз подивился тому, сколь многолюдным был Регенсбург – даже в такой ранний час. Все куда-то спешили, словно день здесь заканчивался раньше, чем в Шонгау, и палач с трудом поспевал за своим проводником по оживленным переулкам. У него то и дело пытались стащить кошелек, но каждый раз достаточно было хмурого взгляда или хорошего пинка, чтобы впредь воришка держался от него подальше.

Наконец они добрались до искомой цели. Переулок, в котором они оказались, был шире предыдущих. В мутном ручье, медленно текущем посреди улицы, плавали экскременты и дохлые крысы. Палач принюхался. В воздухе стоял столь знакомый Куизлю едкий и гнилостный запах. По лоскутьям кожи, словно знамена развешанным под окнами и балконами, он понял, что находится на улице кожевников.

Нищий показал на высокий дом в конце левого ряда, где небольшие воротца выводили к Дунаю. Дом этот, с новой штукатуркой и свежевыкрашенным каркасом, выглядел гораздо опрятнее остальных. Над входом, словно жестяное знамя, висел, поскрипывая на ветру, герб цирюльника – зеленый попугай на золотом поле.

– Дом цирюльника Гофмана, – пробурчал юноша. – Как и обещал, костолом.

Он насмешливо поклонился и показал палачу язык, после чего скрылся в ближайшем проулке.

Приблизившись к дому, Якоб явственно почувствовал на себе чей-то взгляд – видимо, кто-то наблюдал за ним из окна напротив. Он оглянулся, но в завешанных кожей дырах ничего не увидел.

«Проклятый город, чтоб его. Вконец свихнешься тут».

Куизль постучал в массивную дверь, но она оказалась незапертой и со скрипом подалась внутрь. В доме царил полумрак.

– Лизель! – крикнул палач в темноту. – Это Якоб, твой брат! Ты дома?

Вдруг он испытал странное тоскливое чувство, на него нахлынули воспоминания детства, когда он присматривал за младшей сестренкой. Как же она рада была сбежать из Шонгау, подальше от того места, где на всю жизнь осталась бы лишь жалкой дочерью палача – какой сейчас была дочь Куизля, Магдалена. Похоже, у Элизабет все получилось. А теперь она лежала, смертельно больная, вдали от дома…