Борис Акунин - Сокол и Ласточка

Как подобает истинной дочери Альбиона, иностранных языков тётя не знала и не очень понимала, зачем кто-то ещё упорствует в их использовании, когда так удобно и просо объясняться по-английски.

— Я всё понял. Вы прочитали письмо, и вас заинтересовало упоминание о сокровище — правда, довольно туманное.

Синтия загадочно улыбнулась.

— Всё ли ты понял, скоро станет ясно. А пока расскажи мне, знаменитый специалист по старинным документам, много ли ты уразумел из этого письма.

Но когда племянник поделился своими выводами и предположениями, снисходительности в её тоне поубавилось.

— Надо же, ты сразу догадался, что «С.-М.» — это французский город Сен-Мало. А я вообразила, будто речь идёт о швейцарском Сен-Морице. В пятьдесят девятом я каталась там на лыжах и сломала лодыжку.

— Ну что вы! Откуда в Сен-Морице арматор и как можно из Швейцарии уплыть во владения Мулай-Исмаила?

— Ну, я тогда ещё не знала, что такое «арматор» и кто таков этот Мулай. Кроме того, во втором письме упоминается Святой Маврикий (Saint Maurice) и пещера, а вокруг Сен-Морица полно горных пещер. И озеро там тоже имеется, так что упоминание о плавании меня не смутило. Но ты, конечно, прав. «С.-М.» — это Сен-Мало…

— Постойте, постойте! — перебил он. — О каком это «втором письме» вы говорите?

Тут Синтия подмигнула — это было настолько на неё непохоже, что Ника вздрогнул. Голубой глаз на миг прикрылся морщинистым веком и вновь воззрился на племянника с весёлым торжеством. Раздался дребезжащий смех. Тётя наслаждалась минутой.

— Вот об этом.

Узловатые пальцы достали из-под скатерти заранее приготовленный конверт, а из конверта листок грубой буроватой бумаги.

— Там было ещё одно письмо на английском. Точнее, фрагмент письма. Начало отсутствует. Стоило мне прочесть первую строку — и я остолбенела. — Синтия отвела руку с листком от нетерпеливых пальцев Николаса. — Сейчас, сейчас. Только, пожалуйста, читай вслух. Доставь старухе удовольствие. Я хочу слышать, как задрожит твой голос.

Голос Николая Александровича действительно задрожал. Даже сорвался. Первая строка, начинавшаяся с середины фразы, была такая: «…но главное — вот эта детская считалка. Она поможет тебе запомнить путь к тайнику».

Как же голосу было не сорваться?

Что-то зашуршало возле локтя. Фандорин оглянулся — это попугай сел на стол и смотрел, разинув клюв, словно тоже хотел послушать. Однако Нике сейчас было не до раритетных птиц.

Почерк был тот же, что в первом письме, только не такой ровный и гладкий, словно пишущий очень торопился. Ни завитушек, ни заглавных буквиц в существительных, ни изящных оборотов. Язык послания казался менее архаичным, почти современным.

Впрочем, углубиться в чтение Николас не успел. Тренькнул звонок — это батлер, согласно установленному распорядку, доставил afternoon tea.

— Давайте скажем, что нам не нужно чая! — жалобно воскликнул Фандорин. Мысль о том, что придётся прервать знакомство с интригующим документом, была невыносима. — Сейчас начнёт священнодействовать!

— Человек выполняет свою работу, — строго сказала тётя. — Надо относиться к этому с уважением. Тебе не хватает выдержки и терпения. Это не по-английски, мой мальчик. Войдите, Джагдиш!

Возглас адресовался батлеру. Улыбчивый индиец во фраке и белейших перчатках вкатил столик, на котором сверкали фарфором, хрусталём и серебром чашки, вазы, приборы, а посередине красовался кувшин с орхидеей

— Сервируйте чай на террасе, погода сегодня просто чудесная, — велела Синтия и прикрикнула на Нику. — Не подглядывай в письмо! Имей терпение! Покорми пока птичку орешками.

Попугай, который ещё пять минут назад у неё был «животным», подлежащим немедленному изгнанию, превратился в «птичку».

— На, жри, — хмуро буркнул магистр по-русски, зачерпнув в одной из вазочек арахиса.

Но пернатое создание лишь мотнуло хохластой башкой и, словно в нетерпении, топнуло по столу.

— Кушай, деточка, кушай.

Синтия попробовала запихнуть орешек прямо в клюв попугаю, но тот взлетел и сел Фандорину на плечо. При этом ещё и изогнул шею, как бы пытаясь заглянуть в листок.

— Мне не дают читать, и ты не будешь, — сказал Николай Александрович, убирая руку с письмом.

Продолжить чтение удалось минут через пять, когда батлер разлил чай, добавив тёте молока, а племяннику ломтик лимона.

Наконец пассажиры люкса остались на террасе вдвоём (если считать попугая, по-прежнему сидевшего на плече у Ники, то втроём). Магистр поспешно отодвинул чашку, развернул листок и начал сначала:

«…но главное — вот эта детская считалка. Она поможет тебе запомнить путь к тайнику.

Вкупе с вышеприведённым рисунком считалка укажет тебе, где спрятано сокровище.

Знай, моя милая Беттина, что я оставляю тебе ключ к богатству, свободе, новой жизни — всему, чего ты пожелаешь. Это мой прощальный дар. Я же удаляюсь туда, откуда, надеюсь, нет возврата. И довольно обо мне. Лучше скажу о тебе.

Ты самая добрая, щедрая и самоотверженная женщина на свете. Но самоотверженность, когда её слишком много, из добродетели превращается в грех. Любое достоинство, будучи избыточным, оборачивается своею противоположностью. Жертвовать собою ради других без остатка означает расточать собственную жизнь, а ведь она бесценный Дар от Господа!

Ах, Беттина, поверь мне! И женщина может вырваться из пут судьбы. Это даже не так трудно, Нужно лишь преодолеть страх и твёрдо знать: главный твой долг не перед кем-то или чем-то, а перед самой собою. Растоптать собственную жизнь — худшее из преступлений в глазах Всевышнего.

Меня торопят, времени больше нет.

Не сомневаюсь, что сундуки, набитые золотом и серебром, пригодятся тебе больше, чем мне. Этих богатств довольно, чтобы обеспечить свободу сотне, а то и тысяче таких, как ты. Мне же ничего не нужно. Свобода у меня теперь есть. Такая, о которой мы мечтали когда-то детьми, помнишь?

Ты, верно, думаешь, что путь к свободе полон непреодолимых препятствий? Ошибаешься. Вот что надобно сделать: заложи свои драгоценности, чтобы хватило средств на дорогу; найми верного и толкового слугу, а лучше двух или трёх; садись в карету и ни в коем случае не оборачивайся! Дорога сама поведёт тебя. Ты сядешь на корабль, приплывёшь в указанное место, отыщешь пещеру, а в ней тайник. Только и всего.

Святой Маврикий, покровитель тех, кто не оглядывается назад, поможет тебе.

Прощай, моя милая, и будь счастлива.

Всё вплоть до подписи Your most loving and assured friend Ėpine, было написано той же рукой, что первое письмо. Только внизу, явно другим почерком, кто-то приписал по-немецки: «Первая страница, где карта и рисунок, сожжена в день святой великомученицы Прасковьи во избежание соблазна». Буквы крупные и круглые, чернила более густого оттенка. В одном месте они расплылись, словно на бумагу капнула слеза.

— Кто этот Эпин? — воскликнул Фандорин и перевернул листок, но на обороте ничего не было. — В каких он был отношениях с Беттиной Мёнхле?

— Я тоже гадала, гадала, — вздохнула тётя, — но, боюсь, мы никогда этого не узнаем. Полагаю, друг детства, кузен, но вряд ли возлюбленный. В обоих письмах чувствуется искренняя приязнь, но не страсть. К тому же вряд ли в семейном архиве фон Теофельсов стали бы хранить любовную переписку замужней дамы. Я выяснила, эта Беттина между 1704 и 1720 годом произвела на свет одиннадцать детей.

— Значит, искать свободу она не отправилась… Да ещё уничтожила первую страницу. Приписка, наверное, сделана её рукой?

— Да. Там в папке есть ещё несколько писем фрау Мёнхле. Почерк тот же.

Николас ещё раз пробежал глазами последнюю строчку.

— Странный поступок: сжечь половину письма, причём именно ту, по которой можно отыскать сокровище. Зачем, почему? На одной считалке далеко не уедешь.

Синтия улыбалась — у неё было время поломать голову над этим естественным вопросом.

— Здесь удивительно не только то, что она уничтожила страницу, но и то, что сочла необходимым написать об этом.

— В самом деле! Что бы это могло значить? Постойте-ка, я сам. — Фандорин потёр лоб, попытавшись представить себе Беттину Мёнхле.

Добрая, щедрая, самоотверженная. Отказавшаяся от соблазна свободы и уронившая слезу по этому поводу. Не любившая своего коммерцсоветника, но родившая ему одиннадцать детей…

— Господин Мёнхле, судя по сохранившимся сведениям, разбогател на ссудных операциях. Легко предположить, что он был человеком алчным. Если бы нашёл в бумагах супруги письмо с ключом к сокровищу, обязательно ринулся бы на поиски. Беттина этого не хотела, потому и сожгла первую страницу, где, вероятно, подробно разъяснялось, как отыскать пещеру. Приписка предназначена мужу: мол, не ищи, всё равно не найдёшь. А вторую страницу фрау Мёнхле сохранила, ибо речь там в основном о чувствах, Должно быть, Эпин был ей очень дорог…