Сергей Степанов - Догмат крови

Столь же сомнительной выглядела «царица доказательств» — признание вора Петра Сингаевского по кличке Плис. О том, что вор якобы признался в преступлении стало известно только со слов свидетелей Сергея Махалина и Амзора Караева. В романе цитируются справки департамента полиции о том, что оба «свидетеля» являлись бывшими платными агентами киевского охранного отделения, от чьих услуг отказались ввиду «провокационной деятельности и склонности к шантажу». Крайне сомнительно, что матерый уголовник признался в убийстве двум молодым людям, которых видел первый раз в жизни. Легче предположить, что вся история с признанием была от начала до конца выдумана друзьями-провокаторами, когда охранное отделение оставило их без средств к существованию. Судя по перехваченным полицией письмам, им не удалось поправить свое финансовое положение. Амзор Караев за свои труды получил весьма скромное вознаграждение и остался очень недоволен: «Участникам розысков по этому делу выданы были и выдаются теперь большие деньги для того, чтобы можно было посвятить все время делу розысков, а не заботится приисканием занятий для пропитания… Деньги буржуев сыпется во все стороны — нужно это или не нужно, а для того, кто все сделал для дела, на ком зиждется все обвинение новых преступников, для того — нет 150 рублей…»[17].

В романе прокурор Г. Г. Чаплинский недоумевает, почему светила адвокатуры делают вид, что верят в историю о черной маске, разгуливавшей по Киеву и называвшей имена убийц. Надо полагать, что защитники Бейлиса все видели и все понимали, но на публике выступали единым фронтом. Отчасти их позиция объяснялась особенностями адвокатской профессии, хотя главная причина, на мой взгляд, заключалась в накале идейной и политической борьбы, которая развернулась вокруг ритуального обвинения. Адвокаты были людьми оппозиционных воззрений. В. А. Маклаков и Д. Н. Григорович-Барский являлись членами ЦК партии кадетов, Зарудный был народным социалистом. Кстати, любопытный факт, что четверо из пяти адвокатов, а именно: Д. Н. Григорович-Барский, О. О. Грузенберг, А. С. Зарудный и В.А.Маклаков состояли в масонских ложах. В их понимании — киевский процесс был битвой с религиозным и политическим мракобесием, для победы над которыми годились все средства. К тому же совесть никого из адвокатов явно не мучила, так как по ворам из шайки Веры Чеберяк давно плакала каторга.

Ритуальная версия

Итак, с авторской точки зрения, уголовная версия, по крайней мере в том виде, в каком она была представлена суду, не может считаться состоятельной. Как же обстоит дело с ритуальной версией?

Кровавый навет, или обвинения евреев в употреблении христианской крови имеет давнюю историю, в том числе судебную хронику. О некоторых из ритуальных дел — Дамасском, Житомирском, Велижском, Саратовском упоминается в романе. Чтобы познакомить читателя с разноголосицей мнений, я вложил рассказы об одних и тех же событиях в уста разных героев. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что к подобного рода историческим документам следует относиться критически, так как признания в совершении ритуальных убийств в подавляющем большинстве случаев были вырваны под жестокими пытками или в лучшем случае под угрозами и давлением. Если брать на веру такие признания, то придется поверить и полученным под пытками признаниям заподозренных в колдовстве, что они наводили порчу, летали по воздуху на шабаши нечистой силы и заклинаниями вызывали бури.

Мы видели, что представители киевской еврейской общины активно вмешивались в ход расследования. Киевские черносотенцы действовали точно также. В. А. Маклаков, один из защитников Бейлиса, справедливо отмечал, что «Следствие проходило под давлением, можно сказать, террором правых организаций. Свободные от занятий студенты, обанкротившиеся содержатели ссудных касс стали руководить этим делом»[18]. Не доверяя судебным властям, черносотенцы организовали собственное расследование, главную роль в котором играл студент Владимир Голубев, секретарь патриотического общества молодежи «Двуглавый орел».

Голубев был сверстником писателя Михаила Булгакова, его однокашником по Первой гимназии и ближайшим соседом по Андреевскому спуску. Рискуя вызвать гнев булгаковедов, признаюсь, что лично для меня черносотенное семейство Голубевых ассоциируется с дружной семьей Турбиных из «Белой гвардии». Тот же круг общения, то же мировоззрение. Вспомним надпись рукой на изразцовой печке: «Да здравствует Россия! Да здравствует самодержавие!», запальчивые слова Алексея Турбина: «Я… монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова социалист», наконец, выкрик опьяневшего Карася: «Жиды!» Если что и отличало Голубева от его сверстников, воспитанных в православно-монархических традициях, так это его экзальтированность и фанатизм. Он целыми днями пропадал на Лукьяновке, стараясь что-нибудь разузнать о преступлении, и первым провозгласил, что убийство было совершено на кирпичном заводе.

Лазарь Каганович, будущий партийный вождь Украины и сталинский нарком, а в ту пору молодой большевистский агитатор на Подоле, вспоминал: «Стоявший во главе черносотенцев студент Голубев был связан с высшими придворными кругами Петербурга и имел крупнейшее влияние на всю политику и поведение генерал-губернатора и полиции Киева». Представляется, что влияние студента на губернские власти, не говоря уж о его мифических придворных связях, было явно преувеличенным. Во всяком случае официальное судебное следствие отмахнулось от сведений Голубева. Прокурор киевской судебной палаты Г. Г. Чаплинский показывал: «У меня однако не укладывалось в голове, чтобы в ХХ веке в таком городе, как Киев могло бы возникнуть такое дело»[19]. Архивные документы доказывают, что в первые месяцы расследования Г. Г. Чаплинский действительно отвергал ритуальную версию как фантастическую. В скором времени прокурор изменил свою позицию.

В романе я пытался показать психологическую подоплеку, предопределившую эволюцию взглядов Г. Г. Чаплинского. На первый взгляд кажется странным, что поляк по рождению и католик по воспитанию оказался в одном стане с «истинно русскими». Однако следует учитывать, что для черносотенцев данный термин означал не этническую или религиозную, а скорее политическую принадлежность. Среди черносотенцев было немало немцев, татар, молдаван, а в черте оседлости большинство отделов Союза русского народа состояло из украинцев, или «малоросов» по терминологии того времени. Поэтому не стоит удивляться, что среди единомышленников Голубева оказались отпрыск старинного польского рода Г. Г. Чаплинский и чех с внешностью библейского патриарха В. Э. Розмитальский.

Возможно, киевские судебные власти не пошли бы на поводу у черносотенцев, если бы официальное расследование не зашло в тупик. Все версии, которые разрабатывались судебным следствием в течение трех месяцев, оказались ложными. Между тем натиск крайне правых усиливался с каждым днем. Черносотенная «Гроза» недоумевала «разве не странно — упорно плевать на указания правой и националистической печати и всего народа о ритуальном характере убийства и не арестовать ни одного жида»[20]. В ночь на 22 июля 1911 года власти арестовали еврея Менахема Менделя Бейлиса, приказчика кирпичного завода.

В романе два юриста, следователь В.И.Фененко и прокурор окружного суда Н. В. Брандорф, отказываются признать сколько-либо серьезными улики против Менделя Бейлиса. Действительно, подозрение против приказчика кирпичного завода базировалось на путанных и противоречивых показаниях супружеской пары Казимира и Ульяны Шаховских. О том, как были добыты такие показания, в романе рассказывается в точности по протоколу показаний сыщика Полищука: «Просидели мы там приблизительно до трех часов ночи и водки выпили порядочно — полторы бутылки. Шаховская довольно сильно охмелела и даже порывалась затянуть песню. Мне все никак не удавалось тогда побеседовать с ней наедине… Улучив удобную минуту, я спросил Шаховскую… Тогда Шаховская мне прямо сказала, что муж ее знает все и видел, как Мендель вместе с сыном Дувидкой повели или потащили Андрюшу к печке»[21].

Супруги Шаховские ссылались на Женю Чеберяка, однако сам мальчик категорически отрицал, что Бейлис гонялся за Ющинским. Его допрашивали много раз, но безрезультатно. Внезапная кончина Жени и его сестры в начале августа 1911 года породила множество слухов. Черносотенная пресса не сомневалась, что малолетние свидетели были погублены евреями, проводя исторические параллели: «При разборе дела Дрейфуса — этого подлого изменника, поочередно, один за другим, скоропостижно скончались одиннадцать человек свидетелей»[22]. Напротив, либеральная пресса называла преступниками самих черносотенцев: «Известно, что за дело взялся Союз русского народа. Стоит ли удивляться, что в результате получилось новое преступление. Союзу русского народа во что бы то ни стало надо доказать, что совершено ритуальное убийство»[23].