Артур Филлипс - Египтолог

Каковы они, мгновения конца, размышляет последний царь Египта, приступая к последнему делу. Каков вкус последнего вздоха — и того, что последует за ним?

Его руки трясутся от несуразного страха и голода. Его пальцы разбиты в кровь, распухли, сломаны в битве или во время работы с телом Владыки. Пальцы заляпаны краской, они пахнут консервантами и кишками его тестя.

Химическая обработка его ступней и ног будет мучительной, однако он уже примет отупляющие яды медленного действия, успокоится тем, что враги посрамлены, а бессмертие приближается, и сможет плотно запеленать свои ноги и ступни. Он подумает о том, сколь многого достиг в этой жизни, вышел из пропасти и добрался до самых вершин; а как высоко воспарит он в следующей, когда имя его будет звучать вечно! Обработка консервантами его паха и туловища будет почти нестерпимо болезненной. Но он все стерпит и запеленает себя до талии. Бальзамы ледяным огнем текут по щекам, испарения в носу выжигают мозг. Капли падают на обожженные губы и язык — и глотку сводит в судороге. Его глаза туманятся и тлеют, но он не останавливается. Нет времени, вскоре яды завершат свою работу, а он должен завершить свою до отбытия. Он плотно пеленает лицо и голову.

Решение последней неподатливой проблемы он разучивал в одиночестве, упражняясь вновь и вновь; решений без подвоха не бывает, но это — лучшее, что преподнесла ему Судьба: на полу лежат длинные, отмеренные куски полотна. Бальзамы жалят все немилосерднее, и он сжимает пелену в кулаке. Он ложится на пол гробницы, перекатывается с боку на бок, со всем возможным старанием наматывая пелены на руки и туловище, и заканчивает свой труд, и надеется, что оказался в самом центре камеры точно в момент отбытия.

Тьма. Смертные муки царя отступают. Его дыхание прекращается на время, которое уже не измерить. Он дрейфует в тишине. А затем он пробуждается к музыке. Первое лицо, что он видит, — лицо отца, который уже воскрес и теперь застыл над ним: кающийся, угодливый, покорный, любящий. Его нежные пальцы с любовью отверзают сыновние очи. А вот входят женщины, их миндалевидные глаза оттенены малахитовой пудрой, их медные тела облачены в прозрачные одежды. Они подходят и дарят ему нежные ласки. Они так его любят. Они распеленывают его и умащают маслом. И вот, подготовив его, они ведут ее — наконец-то! Вплывает его царица, протягивая к нему длиннопалые длани. Она здорова, бодра и предназначена одному лишь ему. Длинные столы ломятся от яств, что сошли со стен. Новоявленная, невообразимая музыка все громче, и супруга увлекает его прочь от земных страданий и одиночества. Внизу, под ним, простые люди будут каждодневно вспоминать о нем с благоговением, и повторять его имя, и медвяное дыхание их породит облака, что вознесут его прочь от сонма соперников и педантов, вознесут над бедностью и глумлением, над снобами и злодеями, охранят от врагов, сомнений и предательства. Его таинства и тайны останутся непознанными долгие тысячи лет, а потом кто-нибудь снова отыщет его, обнимет его, совьется и сольется с ним, растворится в нем, чтобы исследователь и царь обрели вечную любовь, достойную бессмертного имени, Атум-хаду и Трилипуш, Трилипуш и Атум-хаду, Трилипуш, Трилипуш, Трилипуш.

сотрудников Британского музея (в особенности — Марселя Маре, отдел Древнего Египта и Судана), Джима Форте, Нормана Фрумана, Дэниела Голднера, Публичную библиотеку округа Хеннепин, Кэтрин Кинэн, Питера Ларсона, Яромира Малека и Институт Гриффита, Росса Маллетта, Парижский цирк Морено-Борманна, Энтони Пэллисера, Стивена Квирка, Майкла Райса, Келли Росс, Криса Тайрера, Кристен Вальярдо, Кента Уикса и Фиванский картографический проект, а также мисс Вивиан Даркблум — за ее неоценимый пример;

редактора-суперзвезды Ли Будро, Джулии Бакнэлл, Тони Деннинджера, Питера Магьяра, Майка Мэттисона, ASP, DSP, FMP, ММР, несравненного агента Марли Русофф, Тоби Томпкинса, Дэниела Зелмана и, разумеется, Джен.

Пиши о том, что знаешь!

Безжалостная заповедь Хемингуэя не дает покоя писательскому сообществу и заставляет ворочаться во сне одинокого будущего романиста: в страшных ли фантазиях, в гнетущей ли действительности он все едино проклят квазипапской буллой дяди Эрнеста. «Писать о том, что я знаю? Что я знаю… — Автор страдальчески вздыхает. — А о чем писать, если я не знаю ничего?»

Даже если так, тревожиться не стоит: вам на помощь всегда придет Британский музей.

Если вы решились писать роман о том, в чем почти не разбираетесь, о науке, на изучение которой тратят годы, если действие вашей книги происходит, как ни печально, в стране, где вы были хорошо если проездом, в эпоху, которую вы представляете себе очень приблизительно по книгам, что прочли в детстве, и пожелтевшим газетным вырезкам, если вы пошли на поводу у гиперактивного и вздорного воображения, нырнули в кроличью нору и узрели там волшебные светящиеся силуэты перевернутых пирамид, безумцев в колониальных шлемах и фараонов с незаурядными пристрастиями, а заурядного и обыденного увидели всего ничего, расслабьтесь: в Британском музее вы подружитесь с экспертом, который не только знает все на свете, но и обязан — да-да, обязан — отвечать на все вопросы, которые вы шлете по электронной почте, и не важно, насколько они глупы, бестолковы, надуманны или откровенно пошлы.

У меня была идея книги. Я сдуру решил, что мне требуется прояснить пару вопросов, не больше. Странствуя по электронным тенетам, я наткнулся на сайт музея и спросил у дежурившего по Сети куратора: «Как написать „сексуально возбужденный“ в иероглифике?»

Ответ из киберхрама науки пришел быстро. «Вообще говоря… — Я живо представил себе, как у человека по ту сторону монитора взметнулась бровь. — Вообще говоря, иероглифика — это египетская письменность. А вот иероглифы вы найдете в приложенном к письму файле». Приложение явило выведенные от руки аутентичные знаки древнего алфавита, которые содержали ответ на мой вопрос — весьма, если вдуматься, логичный. Да, если бы мне (или двенадцатилетнему мальчику) понадобилось нарисовать на заданную тему картинку, она была бы именно такой.

Крышу у меня сносило точь-в-точь как у двенадцатилетнего. Далеко не сразу я осознал, сколь глубоки бездны моего невежества. Я не знал о египтологии абсолютно ничего. Мне нужно было притвориться знатоком, но это оказалось непросто. «Ах, если бы, — размышлял я, — если бы только появился какой-нибудь волшебный джинн, готовый ответить на мои вопросы…» (Не стоит благодарности, мистер Филлипс. Отвечать на вопросы — наша обязанность.) Так в моей жизни появился джинн-тоник.

Мне нужен был период истории, охваченный хаосом, в котором легко захоронить апокрифического царя (XIII династия, мистер Филлипс). Мне нужно было укромное место близ участка Картера (Дейр-эль-Бахри, мистер Филлипс). Мне нужно было… э… ну, это вот самое, которое, в общем… (картуш, мистер Филлипс). Как долго ехать на осле до (около часа), виден ли оттуда (нет), это слово так писали в 1922 году (иногда да), что случалось с помещенными в канопы органами в послежизни (их возвращали в ожившее тело, мистер Филлипс)?

Прошло несколько месяцев, крышесносный сюжет романа все чаще увлекал меня в темные и пыльные камеры неведомого, в сырые подвалы, где я переставал ориентироваться в мире, который населяли герои, и утрачивал ощущение воображаемой реальности, без которого книгу не напишешь. Но всякий раз меня встречал во тьме мой верный сотрудник Британского музея с фонариком в руке. Он был готов, не сказать «рад», поспорить со мной и персонажами (а их на временном отрезке в 3500 лет становилось все больше), дабы вернуть нас в светлые залы правдоподобия.

День за днем один и тот же человек (невидимый, виртуальный) отвечал на мои письма, в которых я просил уточнений вчерашних уточнений. Постепенно мои герои обретали почву под ногами, у них появлялись исторические познания и будничные дела. Чем реальнее становились для меня 1922 год н. э. и 1650 год до н. э., тем яснее я представлял себе клочок земли, где происходили описываемые мной диковинные события. Что было известно о XIII династии к 1922 году? Есть ли расщелины, похожие на ту, в которой предполагалось устроить гробницу Хатшепсут? Как называется последний иероглиф из тех, что вы мне прислали? (Мистер Филлипс, это иероглиф-детерминатив «извергающий семя пенис».)

Мне не довелось побывать в Британском музее, потому слух мой улавливает скрип музейных кожаных кресел, когда в них садятся фыркающие седовласые полковники с пышными усами, одышливые поэты-туберкулезники в поношенных бежевых свитерах, Карл Маркс. Теперь к этой компании присоединился некий безмятежный египтолог. Он сидит в своем уголке и качает головой, когда в электронном почтовом ящике появляется имя эксцентричного писателя — опять. И опять.