Чеви Стивенс - Похищенная

В прошлый раз вы сказали, что такие устоявшиеся рутинные процедуры, возможно, обеспечивают мне чувство безопасности. Что ж, я действительно заметила какие-то моменты, о которых вы мне иногда говорите, начиная словами «А вы никогда не задумывались…» или «Тут есть над чем поразмыслить…». Пока вы не начнете задавать мне вопросы пачками, у нас все будет в порядке, но клянусь: стоит вам как-нибудь спросить, как я себя чувствую, и мы с вами расстанемся навсегда.

Так что там все-таки насчет этих рутинных процедур? Сначала мне казалось, что вы полностью заблуждаетесь, но потом я поразмыслила и пришла к выводу: ежевечерний ритуал действительно помогает мне чувствовать себя в безопасности — что, по меньшей мере, звучит иронично. Я хочу сказать, что все то время, которое я нахожусь здесь, я никогда не была в полной безопасности. Это все равно что ехать на американских горках через преисподнюю, когда за пультом управления сидит сам дьявол. Просто мои ритуалы — это единственное, на что я могу еще рассчитывать, чтобы остаться на этом же уровне, лишь бы не хуже.

Каждый день я продвигаюсь немножко вперед, и какое-то дерьмо проще разгрести, чем другое, но есть некоторые вещи… От них никуда не деться. Вчера вечером я выпила галлон[2] чая, а потом целый час просидела в туалете — по крайней мере, мне показалось, что это был час, — пытаясь заставить себя пописать во внеурочное время. Вот-вот должна была появиться струйка, много раз должен был наступить этот благословенный момент облегчения, но в последний момент мой мочевой пузырь снова судорожно зажимался. Результатом этого эксперимента стала еще одна бессонная ночь.

На этой ноте я сегодня заканчиваю, достаточно. Я должна ехать домой и идти в туалет. Нет, я не хочу воспользоваться вашей ванной комнатой. Я бы сидела там и думала о том, что вы сидите здесь и гадаете, получится у меня пописать или нет. Нет уж, спасибо.

Сегодня по дороге сюда я остановилась у кафе на углу вашей улицы. Снаружи оно выглядит не слишком привлекательно, но зато там подают убийственный кофе «Ява» — ради него уже имеет смысл ехать в город. Я не знаю, что у вас сейчас в кружке, — насколько я понимаю, это виски, — но все же рискнула купить вам чай. Должна же быть какая-то компенсация за то, что вы заканчиваете этот день вместе со мной.

Кстати, мне очень нравятся массивные серебряные украшения, которые вы носите. Они подходят к цвету ваших волос и придают вам вид шикарной бабушки, которая еще вполне может иметь секс и получать от этого удовольствие. Не беспокойтесь, я не намекаю ни на какие детали: я знаю, что психотерапевты не любят говорить о своей жизни, да и я, во всяком случае сейчас, слишком поглощена собой, чтобы что-то выслушивать.

Возможно, ваши украшения нравятся мне потому, что напоминают о моем отце, и эти воспоминания полностью соответствуют такому сосредоточенному на себе состоянию. Дело не в том, что у него было много подобных вещей, но у него было кольцо «кладдаг»,[3] доставшееся ему от его отца. Родители моего отца приехали сюда прямо из Ирландии и открыли здесь ювелирный магазин. Это кольцо было единственным, что осталось ему от них, после того как они погибли по время пожара вскоре после свадьбы моих родителей: все остальное забрал банк. Я спрашивала маму после аварии, что случилось с этим кольцом, и она сказала, что оно потерялось.

Мне нравится думать, что, если бы мой отец был жив, он предпринял бы все от него зависящее, чтобы спасти меня, хотя на самом деле я не очень представляю, как бы он мог это сделать. Он был удивительно спокойным человеком, и в моей памяти он навсегда останется сорокалетним, в одном из своих толстых ворсистых свитеров и брюках цвета хаки. Насколько я помню, его голос становился громче только тогда, когда он рассказывал о новых поступлениях книг в библиотеку, где работал.

Там, в горах, я иногда вспоминала о нем и даже думала: интересно, следит ли он за мной сейчас? Но потом мне это надоело. Если он был моим ангелом-хранителем, как я себя уверяла, пока росла, почему он, черт побери, не прекратил все это с самого начала?

Во второй мой вечер в хижине Выродок нежно вымыл мне спину.

— Скажи, если захочешь еще горячей воды. — Он выжал мочалку, и вода с ароматом роз потекла по моим плечам и спине. — Что-то ты спокойная сегодня вечером.

Он уткнулся в мокрые волосы у меня на затылке, затем взял одну прядь в рот и пососал ее. Мне мучительно хотелось резко ударить его плечом в лицо, сломать ему нос. Но вместо этого я уставилась на стенку ванны и принялась считать, за сколько секунд очередная капля сбежит сверху вниз.

— Ты знаешь, что волосы у каждой женщины имеют свой запах? Твои, например, отдают мускатным орехом и гвоздикой.

Меня передернуло.

— Я знал, что вода недостаточно теплая. — Он на минуту открутил кран горячей воды. — Я могу только взглянуть на женщину и сказать, какая она на вкус. Некоторых мужчин вводит в заблуждение цвет волос. Можно было бы подумать, что твоя мать, с ее моложавым лицом и светлыми волосами, будет чистой и свежей, но я в поисках истины научился заглядывать глубже.

Он передвинулся, устроился впереди меня и начал аккуратно мыть мою ногу.

Я продолжала сосредоточенно смотреть на стенку ванны. Он просто пытается сбить меня с толку, и я не могла показать ему, что это работает.

— Впрочем, она красивая женщина. Я даже задумывался над тем, сколько из твоих бой-френдов хотели бы иметь секс с ней. Если, занимаясь любовью с тобой, они думали о ней.

Внутри у меня все сжалось. За много лет я уже привыкла к тому, что мои приятели пожирают глазами мою мать. Все они вечно либо из кожи лезли, чтобы попасть на один из ее обедов, либо просто пялились на ее полные чувственные губы. А один парень даже сказал, что она похожа на Тинкербелл,[4] только в более горячей, взрослой версии. Даже Люк иногда начинал запинаться в ее присутствии.

Семнадцать секунд, восемнадцать… Эта капля оказалась медленной.

— Я очень сомневаюсь, чтобы кто-то из них мог видеть, как это вижу я, что она на вкус напоминает недозрелое яблоко, которое кажется спелым, пока его не попробуешь. А вот с твоей подругой Кристиной — такая очень деловая блондинка с длинными волосами, которые она никогда не распускает, вечно подкалывает, — с ней все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Я потеряла свою каплю из виду.

— Да, я знаю и о Кристине. Она ведь тоже риэлтор, верно? Причем довольно успешный, насколько я понимаю. Интересно, зачем ты окружаешь себя людьми, которым завидуешь?

Я хотела сказать ему, что я не завистлива, что я горжусь Кристиной, мы с ней лучшие подруги еще со времен средней школы. Всему, что я знаю о торговле недвижимостью, я научилась у нее. Черт, она на самом деле научила меня еще очень многим вещам в жизни! Но я промолчала. Этот человек будет использовать все, что бы я ни сказала, чтобы поиметь меня.

— А она не напоминает тебе Дэйзи? Дэйзи была сахарной ватой, но вот Кристина… м-м-м… Кристина. Держу пари, что на вкус она, как импортные груши.

Наши взгляды встретились.

Он начал намыливать мне ступни. Меня уже тошнило от всех этих игр.

— А какова на вкус ваша мать? — спросила я.

Его ладонь на моей ступне замерла и сжалась.

— Моя мать? Так ты думаешь, что все дело в этом?

Он рассмеялся, опустил мою ногу в воду и вынул из шкафчика бритву.

На этот раз, когда он взял меня за ногу, я начала считать ряды кафельной плитки на стене. Когда холодное лезвие заскользило по моей голени, я сбилась со счета и начала снова. Когда он заставил меня встать, чтобы побрить все остальное, я стала делить плитки по количеству трещинок на стыке. Когда его руки растирали на моем теле лосьон, он напевал себе под нос, а я считала капельки воска на боковой поверхности свечей.

Я составляла мысленную опись всего, на что бы ни смотрела. Перемножала и делила в уме разные числа. Если в сознание мое просачивалась какая-то другая мысль или чувство, я тут же прогоняла это и начинала все сначала.

Когда он попытался изнасиловать меня во второй раз, я не шевелилась, не плакала, просто уставилась в стену ванной. Если я не реагировала, он не мог заставить себя возбудиться. Помощь уже должна быть на подходе, так что мне нужно просто немножко потерпеть, пока она появится. Поэтому, что бы он со мной ни делал, я только считала или думала о самолетах, лежа, словно тряпичная кукла. Он, схватив меня за подбородок, смотрел мне прямо в глаза, пытаясь вставить в меня свой вялый пенис. Я начала считать кровеносные сосуды на его белках. Член его становился все мягче. Он заорал, чтобы я назвала его по имени. Когда я этого не сделала, он с силой принялся бить кулаком по подушке прямо рядом с моим ухом, приговаривая с каждым ударом:

— Глупая, глупая сучка!

Потом удары прекратились. Дыхание его успокоилось. По дороге в ванную он уже что-то напевал.