Николай Леонов - Профессионалы

– Ничего, доктор, – Гуров записал диагноз. – Абсолютно ничего. Я по своей наивности, учитывая специфику вашей работы, полагал, что мы посильно должны помогать друг другу. Я вечером должен допрашивать мать девочки. Не хотите присутствовать?

– С какой стати?

– Правильно. У вас здоровые инстинкты.

По дороге на Петровку за рулем своего бывалого «жигуленка» Гуров рассуждал. Может, частично обоснованы анекдоты о том, что психические заболевания заразны, а врачи лишь люди и ни от чего не застрахованы? Или милиция обидела кого-то из друзей или близких врача? Такое случается.

Защитник прав человека. А какие у него основания подозревать, что я покушаюсь на эти права? Никаких. И как он себе представляет работу уголовного розыска? Мы узнаем предполагаемый диагноз и начинаем допрашивать больных людей? А ведь он сейчас наверняка гордится собой, одернул, поставил на место полицейского, защитил своих подопечных. Возможно, и предполагаемый диагноз дал умышленно неправильный.

А что я себя накручиваю? – подумал Гуров. – Основа моей профессии – умение разговаривать с людьми, быстро установить контакт. Люди должны взяться за руки, создать неразрывную цепь взаимопомощи. Как просты и азбучны истины на словах, и как сложно их воплощение. Недоверие, каждый человек считает себя гуманным, умным и правым. Все зло и неправота происходят от соседа. На нем рвется цепь. Вот я же абсолютно убежден, что прав, а врач – нет. А ведь с работой не справился я, мне нужна была помощь, я не сумел ее получить в полном объеме. Оправдывая свой непрофессионализм, напридумывал бог знает что: врач либо заразился от больных, либо обозлен на милицию. А на самом деле майор Гуров просто сработал скверно, контакта не установил, цепь разорвана.

Светлов и Крячко, злые и молчаливые, сидя друг против друга, писали рапорта о проделанной работе. Гурову стало неловко за свою свежесть, белоснежную рубашку, французский одеколон, которым обрызгивала его Рита. Он подумал, что похож на отутюженного штабиста, приехавшего на передовую, где пот, грязь и кровь.

Гуров поздоровался, оперативники что-то ответили. Он не стал ничего спрашивать, взял рапорта участковых и быстро просмотрел.

– Запиши, Лев Иванович, – Светлов протянул ему свой рапорт. – Этого участкового надо отметить. Запиши, забудешь. Он чуть ли не всех школьников на своем участке знает, с ума сойти можно. Мы с ним обошли пятьдесят восемь квартир. Сначала ходили до двенадцати, а потом с шести утра.

Нашли троих взрослых людей, которые видели мужчину, уведшего девочку от школы. Приметы они давали усредненные, то есть рост, возраст, сложение – все среднее. Цвет волос и глаз, естественно, неизвестен. Свидетели Гурову понравились. Когда человек рассказывает об оттенке волос, цвете глаз, кривоватой губе и коронке неизвестного, который прошел мимо на расстоянии пятнадцати метров, то вы имеете не свидетеля, а рассказчика.

– Хорошо, – сказал Гуров. – Эти трое серьезные люди. Остался пустяк, найти его. Вы большие и умные, знаете, сколько спать, сколько работать. На оперативки можете не являться, звоните Вакурову или дежурному.

Выходя из кабинета, Станислав Крячко задержался, взглянул на Гурова, хотел что-то сказать, лишь махнул рукой и закрыл за собой дверь.

Остаток дня Гуров ездил по районным диспансерам, ничего интересного не нашел и вернулся в кабинет справку писать. Он знал, что его вызовут к руководству управления, возможно, в министерство, работа работой, а документы должны быть в полном порядке. Генералы не любят слушать, предпочитают читать.

Кабинет Гурова находился рядом с кабинетом начальника отдела, и, хотя сотрудники отлично знали, что у группы нераскрытое убийство, дверь то и дело открывалась.

– Петр Николаевич не заходил?

– Где полковник?

Наконец Гуров не выдержал и огрызнулся:

– Я его за пивом послал.

– Так вы же не пьете, – удивился оперативник, сообразил, что говорит чушь, довольно хохотнул и вышел.

Когда дверь в очередной раз открылась, Гуров никак не реагировал. Боря Вакуров вошел с чемоданом и рюкзаком, бросил в угол, у сейфа, сел напротив, сказал зло:

– Пишете, Лев Иванович!

– Виноват, – Гуров отложил один документ, взял другой, но ручка лишь корябала, кончились чернила. Он достал из стола пузырек, развинтил ручку, казалось, что за столом напротив установили жаровню, таким жаром пахнуло от Бори:

– А может, вы спокойный оттого, что и не человек уже? Так, броненосец?

Гуров неторопливо зарядил ручку, аккуратно вытер перо, проверяя, расписался на листке календаря, спросил:

– А ты далеко собрался?

– Сюда! – Боря встал и пнул антикварный диван. – Я тут буду жить! Пока я его не поймаю.

– Ловят бабочек. А ты, Боря, розыскник, – Гуров уже жалел, что хотя и формально, но взвалил на Борю груз ответственности. Видимо, прав Василий Иванович Светлов, мальчику ноша не по плечу.

– Я буду здесь жить, пока эту падаль не разыщу. Глупо? Молодой я? Смешной? – Боря смотрел на начальника вызывающе. – Пусть смешной, но не равнодушный.

– Хочешь, я это дело у тебя заберу?

– Десять лет! Девочке было десять лет! – Боря опустился на диван.

Осмотр проводил Гуров, крик, вопль матери Боря тоже не слышал, у него имелись лишь фотографии. Много еще чего можно было ему сказать, но Гуров молчал.

Дверь открылась, и довольный голос произнес:

– Старик пиво притащил и нижайше просит заглянуть к нему, – вошедший оглядел Вакурова, его вещи. – Если у вас есть свободная минутка, – и скрылся.

К Орлову Гуров пришел без папки с документами. Начальник кивнул на стул, подождал, пока Лева сядет, спросил:

– Как, майор, будем жить дальше? Завтра в десять приказали доложить. Вызывают тебя, поеду я один.

Гурову хотелось поблагодарить, он даже представить не мог, как полковнику удалось прикрыть старшего группы. Когда вызывают, не скажешь, что болен и занят.

– Турилин или…

– К Константину Константиновичу я бы тебя пустил, – перебил Орлов. – Приготовь мне все для доклада.

В дальнейшем разговор складывался неинтересно.

Социально психологи утверждают, что человек сам по себе, в чистом виде, практически не существует, он постоянно находится во власти ролевого управления. Что такое, с чем это едят? Человек все время играет навязанную ему обществом роль. Вошел в троллейбус – исполняешь роль пассажира, в магазине – покупателя, в министерстве – проситель, дома – отец, муж, сын, и так до бесконечности.

В кабинете находились начальник и подчиненный, оба знали свои роли так, что текст от зубов отскакивал. Хотя и несколько формально, без души, они отыграли все до конца. Гуров поднялся, спросил:

– Разрешите идти?

– Разрешаю, – сказал полковник и позволил себе актерскую отсебятину: – У тебя мальчик в кабинете поселился, не дело.

Неожиданно для себя, тем более для полковника, Гуров сорвался. Нет, он не повысил голос, чего и делать-то практически не умел, не дерзил, но сказал неположенное:

– Как не стыдно, Петр Николаевич? Вы сами в розыске весь путь ножками прошли, от и до. А наушников в кабинет пускаете. Боря с вещами пришел четверть часа назад.

– Идите, майор, – сказал Орлов.

Умный парень Гуров, а против начальника выступил сопливо. Орлов никого не выслушивал, он подъехал на машине и увидел Борю Вакурова с рюкзаком и чемоданом. Вчера лейтенант докладывал план оперативных мероприятий, а сегодня вещи тащит. А не обрезал полковник Гурова потому, что не любил отстреливаться, патроны берег. «Ты мне еще подставишься, гений, тогда я тебе и наушников воткну», – решил Петр Николаевич. Хоть крохотное, а удовольствие. Он довольно улыбнулся. Дело в том, что Петр Николаевич безотчетно ревновал к популярности Гурова. Ведь когда-то лучшим оперативником считался он, Орлов.

Кабинеты в прокуратуре практически не отличаются от кабинетов в милиции, а притаившиеся в углах тяжелые сейфы их даже роднят. Следователь Александра Петровна Добронравова надела сегодня старое неформенное платье, волосы стянула на затылке, прижав уши и открыв высокий лоб. Гуров, сидя за столом напротив, все оценил по достоинству и подумал, что Сашенька умница.

Надо допросить мать убитой девочки, и уж перед несчастной, полуживой женщиной блистать разноцветной косметикой и пахнуть французскими духами совсем ни к чему.

Гуров сделал вид, что работает и не слышит разговора, точнее монолога Сашеньки. Он сосредоточенно писал: «Надо работать… Надо работать… Школа… Окончание уроков… Большая перемена… Сколько школ в прилегающем районе… Разозлить участковых… Задеть за живое… Инструктаж не годится. Совещание – тем более. Что делать?»

Мать, женщина без возраста, сидела ссутулившись и, судя по всему, следователя не слышала.

Саша налила из приготовленного заранее графина в два стакана, один поставила около матери, второй выпила сама, украдкой проглотив таблетку элениума, сказала: