Николай Леонов - Ловушка

Качалину поклясться было просто, так как сам он абсолютно никакого значения словам не придавал. Когда убеждали его, то он и не слушал, – изображая сочувствие и понимание, занимался взвешиванием, на видимых только ему весах раскладывал доходы, убытки, риск, следил за стрелкой, она и указывала, какое решение принимать. Слова же существуют для отвлечения простаков от неумолимого движения стрелки: чем больше слов, тем больше хотят отвлечь внимание. Так относился к заверениям и клятвам сам Игорь Качалин. Сидевший же напротив симпатичный верзила в слова явно верил, и не надо скупиться. Нужны реки, море слов и искренности, необходимо убедить спортсмена, что он умнее, дальновиднее и, главное, великодушнее глуповатого соседа-дельца.

– Мы строители и к Спорткомитету никакого отношения не имеем. Вы заказчики, мы исполнители. – Качалин не изучал психологию, но знал: скажи десять раз подряд правду, человек десять раз согласится, потом можно вываливать любую ложь – пройдет в белоснежных одеждах, тени подозрения не вызовет. – Я специализируюсь на строительстве спортивных объектов. Ваше начальство вижу только в приемных комиссиях. Руководитель, что сегодня утром настоял, чтобы по письму выехал Денис Сергачев, мне сват или кум? Или я ему дачу построил? Да он меня в лицо не знает.

Качалин говорил правду, одну только правду, как на святом причастии. Денис верил, постепенно успокаивался, однако спросил:

– Но почему назвали Сергачева, который живет на одной площадке с Качалиным?

– А почему я занимаюсь спортивным строительством? Почему бы мне не строить бани? У меня жена спортсменка, а Денис Сергачев – ее друг детства. И так в жизни все, петелька-крючочек, так и тянется. Сказал кто-то, где-то, – началась ложь, и Качалин заговорил беспечнее, – мол, Сергачев – имя известное, человек он с большой буквы, работает в спортивной прессе. Начальник имя знал ранее, запомнил. Порох придумали давно, зачем заново изобретать? Сергачев так Сергачев, пусть едет, в прошлом спортсмен, ныне журналист, видел тысячи спортбаз, его на мякине не проведешь – приедет, расскажет.

– И что же я должен рассказывать? Что ты мне приготовил? – Денис полагал свой удар неотразимым.

– Съезди, взгляни объективно. – Качалин достал из кейса второй экземпляр своей шпаргалки. – Ты прочти, потом ругайся, если настроение не пропадет.

Сергачев развернул листки, начал читать, ничего не понял. Сплошь цифры, кубометры грунта, тонны и погонные метры. Трубы, листовое железо, кафель – все это направлялось в одно место, попадало совсем в иное.

– Да я в этом ни в зуб. – Денис хотел бумажки вернуть, но Качалин не взял.

– Ты возьми, может, пригодятся.

– Там, говорят, одна яма…

– Так и напиши, что одна яма. Я не прошу лгать и говорить: мол, начались отделочные работы. Так ведь на основании этого, – Качалин указал на листки, – там, кроме ямы, ничего иного и быть не может. Любой строитель поймет.

– Я не строитель, черт возьми! – вспылил Денис.

– А едешь ты, старина, на строительство. Ты все напиши: мол, строители своих обязательств не выполняют, сроки непозволительно затягивают, спортивная общественность негодует. Чего я тебя учу?

– Действительно. – Денис встал, прошелся по квартире, якобы машинально взял стакан, плеснул коньяку. Последние полчаса Денис только и думал, как все это проделать естественнее. Выпил, снова налил и снова выпил и не заметил цепкого взгляда и довольной ухмылки недалекого, запутавшегося в строительной неразберихе соседа.

– Все так, – приступил к заключительной фразе Качалин. – Везде сложно и противоречиво, только у строителей все просто и ясно. Яма, она и есть яма, значит, строители разгильдяи и жулики. Напиши, напиши, фактический материал используй, будет убедительнее. Если твои цифры моих по башке трахнут, нам наконец все необходимое дадут, я тебе дворцы спортивные построю и низко в ножки поклонюсь.

Качалин ушел вконец обиженный, даже оскорбленный, из ближайшего автомата позвонил домой:

– Готов. Ты к нему не заходи, а явится, холоднее будь, он нас черт знает в чем подозревает. Друг называется. – И, довольно хохотнув, сел в машину и укатил.

Денис хлебнул забытого Качалиным коньяка и начал старательно изучать, чего строители недополучили либо получили некондицию, не получили совсем, сколько рабочей силы по указанию сверху снято на другие объекты.

«Конечно, – рассуждал Денис, – соседушка наверняка преувеличивает, но в главном наверняка прав: творится несусветное безобразие – я их выведу на чистую воду». Новичок не понимал, что только этого профессионал и добивается. В результате доклада Сергачева спортивному начальству никакой статьи в газете не появится. Факты вопиющие, докладывает человек свой, и Сергачеву поверят, но опубликовать не разрешат. Фактического материала много, молодец журналист, все раскопал, ссориться же со спортивными организациями не резон, создавать компетентную комиссию хлопотно и время потеряем. Ссоры не нужны никому, всем необходим объект. Начнутся звонки, упреки, просьбы, и тогда все замкнется на Игоре Петровиче Качалине. Вызовут в главк, покажут состряпанную им же галиматью, он разведет руками: где они подобные глупости раскопали, одному черту ведомо, с объектом можно поторопиться, необходимо немного помочь… И пойдут лимиты и сверхлимиты, дефицит и премиальные. А куда что когда-то девалось и что было, а чего не было вообще, будет похоронено и забыто.

Сергачев вернулся из командировки, написал гневную обличительную статью. Главный пожал ему руку и понес материал наверх, там тоже похвалили и гневно нахмурились, и… дальше все пошло по-качалински.

Для Дениса последняя статья оказалась и последней каплей. Самообман кончился, бывший чемпион признал свое поражение. Он подвел итоги и был вынужден признать, что журналист он никудышный, на тренерскую работу у него пороха не хватает, что он лишь Денис Сергачев – бывший… а ныне холуй при Качалиных, которые живут и процветают на неизвестные доходы. Почему неизвестные? Неизвестно, где и каким образом ворует Качалин, а что он ворует, очень даже известно, только говорить об этом в «приличном» обществе не принято. Бывший чемпион встретился с бывшими друзьями и выяснил, что о своей несостоятельности он, словно обманутый муж, узнал последним, окружающие давно и сплетничать на эту тему перестали, надоело. Что делать и кто виноват? Ведь был Денис Сергачев, не наследство получил, не по блату давали, все сам! А если бы не встретил Елену? Он отлично понимал, что вновь занимается самообманом, но не желал признать, что это он сам создал Сергачева и уничтожил Сергачева тоже самостоятельно, что он один виноват и нечего копить ненависть на первую любовь, когда не воевал за нее, – она выросла вдали от него и перед ним безвинна.

– Простите.

Лева отстранил Качалина, подошел к столу, на котором стояла бутылка.

– Остались некоторые формальности, с поминками придется немного повременить.

«А, собственно, какое я имею право здесь распоряжаться? – спросил себя Лева. – Хозяин, почему ты не поставишь меня на место? Сергачев, ты же человек сильный и решительный, почему молчишь? У тебя было время попереживать – ты обнаружил труп, вызвал милицию, ждал нашего приезда. Что ты уставился в окно, словно прячешь лицо, боишься встретиться со мной взглядом? Или я не прав, и ты просто сосед? Думай, Гуров, думай. Не увлекайся первой же версией, держи в поле зрения всех, постарайся понять каждого».

– Какое горе? Кого помянуть? – Толик удивленно взглянул на Качалина.

– Елена умерла. – Качалин вынул из кухонного шкафа другую бутылку.

– Ладно!.. – Пошарив рукой, словно слепой, Толик нашел стул и опустился на него.

Толику не было еще и тридцати, что-то несерьезное в его лице очень точно соответствовало имени, и Гуров подумал: «И в пятьдесят его тоже будут называть Толиком. Реагировал он на известие своеобразно: ни горе, ни испуг не появились у него в глазах, они лишь мгновенно стали сосредоточенными. Такой вид мог бы иметь человек, потешавший слушателей анекдотом, если бы его неожиданно прервали вопросом».

– Ладно, умерла, брось болтать. – Но он явно сразу поверил и напряженно искал ответа на какой-то важный вопрос, затем опомнился, понял – надо вести себя соответственно ситуации: – Боже мой! Боже мой! Елена! Не верю! Сердце? Попала под машину?

Если при первой реакции Толика Гуров подумал: «Вот человек, который не имеет к убийству никакого отношения», то после столь дешевой мелодраматической эскапады усомнился в поспешном выводе. Толик мог разыграть одно состояние, затем прямо противоположное, делая все крайне неумело, но в первом случае казаться очень достоверным, а во втором – выглядеть фигляром.

– Да заткнись ты! – крикнула Вера, ударила кулачком по столу. – Рад небось до смерти!

Тяжело повернулся от окна Денис Сергачев, поднял голову и болезненно поморщился Качалин, вздрогнул Толик. Быстро обменялись взглядами, хотели взглянуть на Гурова, да так и не решились. Все молчали. Лева решил ждать: он начинал получать информацию. Молчание порой может нести в себе больше информации, чем получасовая беседа. Толик на оскорбление не ответил. Качалин, как хозяин дома, вмешиваться не стал. Сосед-спортсмен должен был бы дать Вере воды, однако сидел неподвижно. Главное же – почему каждый из них хотел, но не решался посмотреть на инспектора уголовного розыска? Напрашивающийся ответ не всегда ответ неверный, и Лева сделал простой вывод. Каждый из присутствующих подумал: «Что лично для меня означает смерть Елены Качалиной?» – и увидел в этом прискорбном факте определенную выгоду. А на воре, как известно, шапка горит, и он считает, что все это видят, а уж инспектор уголовного розыска – и подавно. И Гуров, используя ситуацию, с деланным безразличием оглядел присутствующих.