Нина Васина - Женщина–апельсин

– Да, Прохор, ты меня просто заводишь. У меня теперь такая манера вести допрос. Ну так как, запал бы ты на меня?

Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.

– Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.

Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.

– Это апельсин, – произнесла она шепотом.

Прохор смотрел, открыв рот, и не шевелился.

– Просто апельсин, а смотри, что я делаю. – Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. – А теперь – фокус!

Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, словно в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.

Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись под животом и словно волокли его вперед за невидимую рукоятку. Он успел заметить повязку на одной ноге Евы. И странно, даже успел подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…

Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.

– Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело. Смотри, потеет, черт. А что она делает?

– Техника не доработана. Надо бы видеть всю камеру.

– В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.

– Зато здесь морда в полный рост. Раскручивает его, ишь, нервничает. Она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так ненароком… Что это у него в штанах? В чем дело?! Ищенко! В камеру! – крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.

С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в Управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялась открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.

– Он все еще стоит… Он все еще стоит, – повторял без конца охранник, стоя возле трупа, иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя.

Хорватый приехал в Управление сразу после Евы Николаевны, ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, размазывая по лицу слезы. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке «смирно» и заявила, что ей позарез нужен психолог.

Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно пошарила рукой по полу, потом поняла, что телефона у кровати нет. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.

«Какой придурок звонит? – она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах. – В полпятого утра!»

Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.

«И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет». Ева включила свет в ванной, телефон ударил в глаза ярким красным пятном на белом кафеле пола.

– И что такое случилось? – она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.

– Беда случилась у меня, детка. Большая беда, – голос был глухой и спокойный.

– Ноль два – милиция, ноль три – «Скорая помощь», – Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубкой.

«Ставлю два к одному, сейчас зазвонит снова».

Прошло пять минут.

– Два ноль в твою пользу, – сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.

Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.

– Так нечестно! – Ева быстро прошла в ванную, взяла аппарат, прижимая трубку, притащила его в кровать.

Телефон прозвонил пятнадцать раз.

– Слушай, ты кто, а? – Ева говорила ласково.

– Беда у меня, понимаешь. Друга моего застрелили. Сучара одна ментовская.

Тишина. Ева слышит громкое дыхание.

– А что ты так дышишь, простыл?

– Чего? – Голос растерялся.

– Я говорю, что ты носом так сопишь, ходишь без шапочки, лысинку простудил? Или девочку поймал под утро?

– Слушай, ты… Ты мне тут не того… Я говорю…

– Да слышала я, пристрелили твоего дружка, я даже подозреваю, что это я та самая сучара, но что поделать, нервы сдали. Вот так, дорогуша. Работа у меня нервная. Вот ты мне спать не даешь, я с утра буду злая, глядишь, еще одного твоего дружка допрашивать пойду такая расстроенная. Так что ты лучше побеспокойся о моем здоровье.

– Это кого ты пойдешь допрашивать! – Голос приобрел командные нотки и явный оттенок возмущения.

– Слушай, дорогуша, я девушка нервная, не кричи на меня, меня и так никто не любит, – Ева вполне натурально всхлипнула, – а все только и норовят потрогать.

На том конце бросили трубку.

Ева легла, раскинув руки в стороны. Она смотрела в светлеющее окно сначала напряженно и нахмурившись, потом расслабленно полуприкрыв глаза. Потом ей показалось, что утро можно потрогать руками, она помотала из стороны в сторону головой – «нет… не буду… не трону такое противное утро» – и побрела варить кофе.

В Управлении она появилась бодрая, с легким официальным макияжем. Расписавшись в журнале, процокала каблучками по паркету, словно заколачивая секунды – не спеша и с достоинством. На пятиминутку все собрались в кабинете старшего следователя, при ее появлении притихли, мужчины озабоченно уткнулись в свои папки, две женщины бальзаковского возраста смотрели на нее во все глаза.

– Демидов! Гена Петрович, дружок, что-то ты не выспался.

– Курганова, я бы вас попросил. Что за панибратство?

– Да я только хотела поинтересоваться, тебя, что ли, назначили старшим в комиссии по расследованию?

Демидов машинально провел по седому ежику на голове и огляделся: все присутствующие с интересом уставились на них.

– Сейчас будет пятиминутка, вам все объяснят.

– Да я и так все поняла. Я тебя, Демидов, сразу узнала, ты так характерно посапываешь, когда меня видишь, ну, знаешь, так…

Ева увлеченно засопела, скорчив смешную заячью мордочку.

В кабинет вошел Хорватый, заметил тишину и странный интерес к паре в углу комнаты и не торопился начинать собрание, хотя Демидов и посмотрел на него с надеждой.

– Ты, Демидов, даже по телефону на меня западаешь, – не могла остановиться Ева, – сразу начинаешь сопеть, и потом, что это за жаргон такой – «сучара», ты походи на допросы, просто для интереса, послушай, как ругаются наши подопечные, если уж хочешь изобразить прожженного уголовника. А то все по комиссиям ошиваешься. Ты когда на захват последний раз выезжал?

– Ева Николаевна, вы не волнуйтесь так, я по голосу слышу, вы опять чем-то расстроены, а нам пора начинать собрание, – Хорватый решил прекратить представление. – Вдруг разнервничаетесь, чего доброго, пальнете пару раз, – он призывно усмехнулся, оглядывая собравшихся. Никто не засмеялся. – Я вижу, все уже настроились работать, и сообщаю, что создана комиссия по расследованию убийства, совершенного Евой Николаевной Кургановой на допросе. Старшим в комиссии назначен Демидов Геннадий Петрович.

После пятиминутки Еву догнал в коридоре Николаев.

– Тебя отстранили от дел?

– Не должны были, ведь все ясно…

– Ясно-то ясно, но комиссия может и три месяца разбираться, как там все было. Ты не в курсе, а они туда двух психологов ввели, там одних тестов на неделю, потом неделю на компьютере обрабатывают, да и Демидов знаешь как любит заседать и расследовать подобные вещи… «Вы, случайно, не имели личного предвзятого сугубо интимного отношения к подсудимому?..» – Николаев изобразил Демидова, сопя и причмокивая. Ева засмеялась.

– Ладно, не тяни, чего ты хочешь?

– Отдай мне дело Слоника. Лучше уж мне, а то ведь – сменят следователя, все испортят.

– Да ты!.. – Ева замахнулась папками на Николаева. – Не попадайся ты мне под руку с такими словами, я два года его пасу, я его, родного, уже полюбила, не сегодня-завтра его возьмут.

– Что ты орешь?! – Николаев толкнул Еву к лестнице и прижал к стене. – Ну ты же не дура, ну прикинь, кому его отдадут, ну?! А я с тобой всегда смогу поговорить по-дружески, обсудить, когда, где и зачем, понимаешь. Я все знаю, ты провела расследование блестяще, ну поставлю тебе бюст в подъезде, но мы же с тобой одной крови, пойми. Я, кроме тебя, могу еще троих назвать, кто работает не за деньги, а за интерес. Ладно. Расслабься. Подумай. – Николаев убрал руки, которыми он упирался в стену, задерживая Еву. – У тебя и так трудный день сегодня. Слушай, ты что, выше меня? – Он отошел на шаг и улыбнулся растерянно, оглядывая ее сверху вниз.

– Метр восемьдесят плюс-минус пять сантиметров, – гордо объявила Ева.

– А это… плюс-минус, это как? Это если распрямишься?

– Ну ты, сыскарь, шевели мозгами быстрей, – Ева уходила. – Это каблуки всего лишь. Всего лишь каблуки! – прокричала она уже с верху лестницы.