Харри Нюкянен - Ариэль

Я уже высматривал путь к бегству и сделал первые робкие шаги.

— Рабби Либштейн, — сказал мастер на все руки Кордиенский извиняющимся тоном. — Вас ждут.

Рабби не ответил, только посмотрел на меня. Мой мобильник опять принялся звонить. Либштейн кивнул и улыбнулся, хоть и слабо:

— Опять надо иди, спешка, спешка, спешка… в какой-то момент пружина лопнет, мелкие шестеренки и винтики рассыплются, и люди сойдут с ума и начнут убивать друг друга… ямим нораим.[4] Не забудь про Йом Кипур,[5] Ариэль…

Либштейн был прав: мне следовало помнить. Еврейство по рождению накладывает определенные обязательства — и не только не есть свинину. Празднование еврейского Нового года почти невозможно пропустить полностью. Новый год начинается с десяти дней покаяния, из которых последний, Йом Кипур, является самым важным. В этот день члены общины участвуют в общем богослужении, вымаливая прощение за все мыслимые грехи — от мастурбации до злословия и поношения ближнего.

Раввин распростер руки, будто бросая во Вселенную все вращающиеся шестеренки, пружины и маховики, и направился за мастером на все руки Кордиенским в антикварный магазин.

Я вздохнул с облегчением и, обходя микроавтобус, увидел свое отражение в его затемненном боковом окне. Короткие, несколько поредевшие на макушке волосы, бачки, свисающие до середины ушей, узкое лицо замкнутого человека и выпуклый высокий лоб.

Я поднял воротник своей шкиперской куртки с латунными пуговицами, сделал несколько торопливых шагов и только тогда позвонил Хуовинену.

— Ты где, Ари?

— В центре, направляюсь в Линнунлаулу.

— Ты на машине?

— Нет, но на трамвае больше времени не займет.

— Знаешь мост через железную дорогу?

Я подтвердил, что знаю.

— Ты найдешь там два абсолютно бездыханных трупа. Случай несколько необычный, сам увидишь. Одно из тел на железной дороге под мостом. Приступай к работе и сразу докладывай мне, если что-то накопаешь. Можешь не сомневаться, этим заинтересуются журналисты… Тебе неудобно разговаривать? Это не ваш там какой-нибудь праздник, куда нас, арийцев, не пускают?

Я сказал, что обследовал труп, обнаруженный в газетном ящике.

— Им займется кто-нибудь другой. Шалом! — сказал Хуовинен и нажал на отбой.

Я слишком хорошо знал Хуовинена, чтобы обижаться. Мы учились с ним на одном курсе. Он закончил училище первым номером в нашем потоке, я — четвертым на курсе, что очень удивило моих родственников. Все помнили, что мой брат Эли был главным отличником в классе и с первой попытки поступил на юридический, а у сестры Ханны оказался лучший аттестат за всю историю школы.

Тогда-то я и почувствовал всю тяжесть ноши, оставленной Эйнштейном и Оппенгеймером менее одаренным евреям, подобным мне.

Вход на мост был перетянут полицейской маркировочной лентой. Сотрудники из управления охраны общественного порядка, дежурившие тут со своими шипящими рациями, узнали меня и пропустили дальше.

Я остановился посредине моста и взглянул на город.

Железнодорожные пути внизу прорезали скалу, после которой начинались настоящие джунгли из рельсов и шпал. Они походили на разбросанные лестницы, которые упирались в стену из стекла и камня, образованную вокзалом и несколькими примыкающими к нему зданиями. Над рельсами проходила запутанная контактная сеть, предназначенная для электропоездов, тут и там горели ярко-красные предупредительные сигналы.

На самом краю высоченной скалы бесстрашно примостилась украшенная резьбой деревянная вилла, выкрашенная в белый цвет.

Со стороны центра города проследовал поезд дальнего следования с двухэтажными вагонами, крыши которых скользили буквально в паре метров под моими ногами. Я чувствовал, как содрогается мост. За перилами располагался защитный козырек из гофрированного железа метров двух шириной с желтыми табличками, предупреждающими об опасности. Я перегнулся через перила и увидел на путях нескольких полицейских в форме. На насыпи установили палатку, чтобы пассажиры проходящих поездов с утра пораньше не портили себе настроение созерцанием трупа.

— Каф… Ари! — Старший констебль Мика Симолин направлялся к месту преступления со стороны вилл Линнунлахти. — Я ходил посмотреть внизу.

Симолин был десятью годами моложе меня. В Отделе по расследованию преступлений против личности он прослужил всего полгода и относился ко мне с робким почтением.

— Застрелили его тут, — сказал Симолин и показал на лужицу крови на земле. — После этого убийца сбросил труп со склона, спрыгнул или упал с моста на крышу поезда и мгновенно погиб. Я имею в виду — предполагаемый убийца, — поправился Мика.

Труп лежал на склоне, начинавшемся сразу от края моста, почти вплотную к стальной сетке, ограждавшей пути. На забор повесили зеленое покрывало, чтобы закрыть тело от посторонних взглядов. Рядом с покойником стоял одетый в белый комбинезон криминалист Маннер.

— Туда уже можно? — спросил я.

Маннер глянул наверх:

— Ну проходи, раз уж ты здесь.

Я спустился, Симолин за мной, и в довольно неудобном положении устроился у ограды. Труп лежал на спине, частично скрытый в траве. С минуту я пытался сообразить, что же с ним произошло. Мужчина выглядел так, будто стал жертвой какого-то языческого ритуала: нос и уши отрезаны, лицо залито кровью.

Когда я начал работать полицейским, то сразу стал готовиться к первой встрече с трупом. Я учился смотреть, обходя взглядом самые страшные детали. Старался дышать через рот. Эти уловки помогали мне при посещении патологоанатомического отделения и ужасной галереи в музее криминалистики.

Знакомство с первым покойником прошло легко. Вечером под Новый год было очень холодно, но к ночи мороз стал отпускать, и посыпал снежок. Какой-то поздний гуляка наткнулся на труп, и дежурный отправил меня с напарником на место происшествия.

Покойник, сорокалетний мужчина, лежал под большим дубом, присыпанный снежной крупой, как будто натянул на себя чистейшее белое одеяло, и спал под шум ветра в ветвях. Ресницы и волосы были припудрены снегом.

Это выглядело почти красиво.

Позже мне пришлось встречаться с гораздо более страшными трупами, но я научился воспринимать смерть как часть своей работы и насилие как часть смерти.

Хотя лицо лежавшего на железнодорожной насыпи покойника и было обезображено, не вызывало сомнений, что передо мной молодой мужчина, иностранец. На нем были черные джинсы, серые кроссовки и черное кожаное полупальто. Шапочка «Адидас» сползла на затылок, во лбу на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга виднелись три небольших отверстия, дорожки вытекшей из них крови соединялись с кровавыми сгустками на лице.

Симолин натянул одноразовые перчатки, присел на корточки рядом с телом и направил указательный палец на пулевые отверстия:

— Двадцать второй?

— Похоже на то, — кивнул Маннер. — А это?

Он отвернул края куртки и показал на две колотые раны в груди.

— И еще одно пулевое отверстие в груди. Кто-то перестраховался.

Я подумал о том же.

— Когда поступило сообщение?

— В восемь пятнадцать, — ответил Симолин. — Сначала сказали о прыгнувшем под поезд мужчине, и это посчитали обычным самоубийством. Потом поступила информация о второй жертве. Между сообщениями прошло всего минут пять. Первой позвонила женщина, которая выгуливала собаку и обнаружила у нее в пасти человеческое ухо. Почти одновременно тело заметили из проходившего мимо поезда.

— Ты осмотрел карманы? — спросил я у Маннера.

— Да, ничего нет.

— Посмотри еще раз.

Маннер обследовал передние карманы тесных джинсов покойника, заглянул в задние. В кожаном полупальто были карманы по бокам и два внутренних.

В них тоже оказалось пусто.

— Ничего, кроме воздуха, — сказал Маннер.

— Должны были лежать хотя бы ключи.

— Ну это, во всяком случае, не ограбление.

— У каждого при себе хоть что-нибудь да есть… ключ, мобильник, билет, деньги.

— Когда трижды стреляют в голову и дважды бьют ножом в грудь, это явно указывает на намерение убить. Для ограбления достаточно угроз и удара палкой.

— А какой смысл отрезать нос и уши? — заметил я и вопросительно посмотрел на Симолина.

Я был совершенно уверен, что у Симолина уже есть готовая версия, как и у меня. Нужно только вытянуть ее из Симолина. Кроме того, умный начальник всегда сначала выслушает подчиненного.

— Это сделано, чтобы затруднить опознание. «Парк Горького»,[6] — предположил он. — Лицо жертвы изуродовали, чтобы ее не опознали.

— Довольно рискованно начинать кромсать труп в таком месте, — сказал я.

— Тогда еще не рассвело, — напомнил Маннер. — И вообще на это ушло всего несколько секунд… нос и уши отрезаны острым ножом или хозяйственными ножницами.