Аркадий Адамов - Круги по воде

— А я тут рассказывал Елене Георгиевне про нашу аллею девятого «Б», — бодро прогудел Степан, пожалуй, даже слишком бодро.

— Я её помню, — рассеянно улыбнулась Елена Георгиевна.

— Это была Женькина идея. И мы вместе ездили выбивать саженцы в питомник. Ох и кипятился он там, — продолжал Степан. — Не давали сначала. А мы письма всякие привезли — от школы, от райкома комсомола, от шефов…

— Стёпка, а ты Женьку хорошо помнишь? — спросил вдруг Виталий, усаживаясь к столу.

— Ещё бы!

— Объективно помнишь?

— Глупый вопрос. Не икона же он был.

— Значит, и недостатки его помнишь?

Степан внимательно посмотрел на друга.

— Тебе про них Вера Афанасьевна напомнила? — спросил он.

— Нет, но Женька был парень горячий, а?

— Ну и что?

— И несдержанный. И впечатлительный. И не всегда умел ладить с людьми.

Они помолчали.

— Так, в общем, едешь? — осторожно спросил Степан.

Виталий кивнул.

— А пустят?

— Добьюсь.

Они словно поменялись ролями.

— Ну, гляди, Виталий, — уже в передней, прощаясь, сказал Степан. — Спрос с тебя будет серьёзный. Всем миром. Так что не оплошай. И чтобы вокруг пальца тебя там не обвели.

— Пошёл к черту, — угрюмо ответил Виталий.

— Хочешь, я тебя воздухом? — предложил Степан. — Два часа — и на месте. Даже раньше. А?

— Я лучше так, по старинке, — усмехнулся Виталий. — Полежу на полочке. Подумаю.

Он вдруг вспомнил свою прошлогоднюю поездку в Снежинск. Вот уж, действительно, к черту в зубы ехал. А эта поездка… Хотя… Кто его знает. Дело там тёмное. И непростое.

Когда Степан ушёл, Елена Георгиевна, убирая со стола, сказала:

— Что-то мне за тебя боязно, Витик.

— Пустяки.

— А когда ты поедешь?

— Надо спешить, если уж ехать.

Елена Георгиевна вздохнула.

А Виталий вдруг подумал: как же со Светкой?

Он досадливо нахмурился и подошёл к окну.

Шёл дождь. Косые струйки воды иссекли стекло. В пустынном переулке под редкими фонарями блестел мокрый асфальт. Откуда-то из-за угла порывами, с разбойничьим свистом налетал ветер, и плохо вмазанное стекло отзывалось тонким, жалобным звоном. Резко хлопнула приоткрытая форточка. Виталий сердито поднял голову, нехотя взобрался на подоконник, повернул шпингалет. Потом тяжело соскочил на пол. Машинально поправил галстук, засунул под ремень выбившуюся рубашку.

Черт те что! Если уж говорить серьёзно, то, конечно, ехать должен не он. Тут нужен работник поопытнее. И Федор Кузьмич будет прав, если не разрешит.

Но от этих мыслей настроение неожиданно ещё больше испортилось.

Что-то делает сейчас Светка, интересно. Целуется небось со своими дорогими родственничками.

Виталий раздражённо закурил и чуть не бросил спичку на пол, потом мстительно сунул её в горшок с кактусом.

— Ты уверен, что тут ошибка?

— Уверен!.. Почти уверен.

— Гм… Какие у тебя факты?

— Первое, Его характер. Не тот человек, чтобы кончить самоубийством. Второе. У него были враги.

— Откуда ты это все взял?

— Да из его же письма! Последнего'

— М-да… Значит, настаиваешь на поездке?

— Да, Федор Кузьмич, да!

— Что-то ты уж больно предвзято настроен.

— Это сейчас как раз и надо.

— Ишь ты — надо. А вот Откаленко, например, полагает, что не надо. Так, что ли, Игорь?

— Так.

— Откаленко скептик. Это всем известно.

— Смотри пожалуйста. А ты сам-то кто в таком случае?

— Вам виднее.

— Он молодой и самоуверенный оптимист. Это тоже всем известно.

— Ну, ну. Ты-то чего в старики лезешь? Ты лучше вон встань и задёрни штору. Солнце-то прямо в глаза бьёт… Вот так. Хватит. А теперь ступайте.

— Но, Федор Кузьмич…

— Ступай, ступай. Если что, на ночной ещё успеешь.

— Да. Но…

— И собраться успеешь, и… проститься. Если решим, конечно. А пока ещё разок насчёт аптеки подумай. Требовать я от тебя ничего не могу: кражу ты раскрыл. И справка для начальства в ажуре. Но для нас недоработочка там осталась. Как хочешь. Аптека-то за три квартала от той автобазы. А Колдунья не с одним Сенькой гуляет. Улавливаешь?

— Улавливаю.

— Ну, вот и ступай. А ты, Откаленко, на «Фрезере» был?

— Сейчас оттуда.

— Светит там чего-нибудь?

— Как и предполагали, Федор Кузьмич.

— Маслова в курс дела введёшь. Ну, ступайте, милые. Некогда мне тут с вами больше заниматься.

Виталий и Откаленко молча прошли длинным коридором в свою комнату, и, только когда уселись за столы, Откаленко сказал:

— Что-то старик задумал, помяни моё слово.

В залитой солнцем комнате было душно, об оконное стекло бились с жужжанием мухи.

Виталий откинулся на спинку стула, далеко вытянув ноги, так что узконосые, до блеска начищенные туфли и яркие носки на резиночке вылезли по другую сторону стола. Жмурясь от солнца, он спросил сердито:

— Как думаешь, выгорит дело?

Роясь в пухлой папке с бумагами, Откаленко насмешливо ответил:

— Можешь звонить Светке и назначать на вечер свидание. Так тебя старик и отпустил.

— Похоже на то, — вздохнул Виталий.

Но тут Игорь оторвался от бумаг и заинтересованно спросил:

— Ты про письмо говорил. Это которое у учительницы взял?

— Ага.

— Дай прочесть.

Виталий вытащил из внутреннего кармана пиджака надорванный конверт и перебросил его Откаленко. Конверт точно спланировал прямо ему в руки.

— Тебе в цирке выступать, — усмехнулся Игорь.

— Давно переманивают…

Игорь вытянул из конверта вчетверо сложенное письмо и углубился в чтение.

Виталий, все так же жмурясь, лениво достал трубку, набил её табаком, чиркнул спичкой и не торопясь затянулся, потом подбросил коробок в руке и опустил в карман. Все это время он исподтишка наблюдал за другом.

По мере того как Игорь читал, смуглое лицо его все больше хмурилось, тяжёлый подбородок выдвинулся вперёд.

Лист бумаги был исписан торопливо, строчки шли косо и неровно, к концу то густея, то, наоборот, обрываясь раньше времени. Лучинин писал:

«Дорогая Вера Афанасьевна!

Каюсь, грешен. Давно следовало написать Вам. Извинить меня могут только чрезвычайные события. И они произошли. Я уже не в Ленинграде. Я о нем только вспоминаю теперь по ночам как о близком человеке. Эдакий седой красавец, умница, интеллигент, театрал и учёный — вот каким он мне кажется издали. А сейчас к живу у славного рабочего парня, если уж продолжать такое сравнение. Шапка набекрень, ворот расстегнут, на ногах валенки, руки в масле и ссадинах. Словом, небольшой, заваленный снегом, пронизанный всеми ветрами Окладинск. Слыхали о таком?

Приехал я сюда директорствовать. Дали заводик. Интересно — страсть! Продукция, между прочим, важная — электроды для промышленности. Но технология никуда. Помудрили мы тут с полгода и, кажется, кое-что вышло. Электродики пошли на уровне мировых стандартов. Не хуже, чем в Америке и Швеции.

Далось, конечно, нелегко. Потрепал нервы себе и другим. Особенно себе. Всяко бывало. И ссор хватало. Характер у меня, как вы знаете, тоже не сахар. Кое-кому не нравится. И потом всего не хватает — то одного, то другого. „Доставалой“ стал, „коммерсантом“. И конечно, кое-кто норовит тяпнуть за икры. Горько бывает.

И на душе неспокойно. Черт её знает, эту душу, чего ей надо? С Ольгой живём, между прочим, мирно. Она учительствует. Только ей до Вас — ой-ой!.. Нет, сложная это штука — душа. Как с ней атеисту поступать?

Ну да ладно. Не к лицу мне Вам плакаться. Ещё влепите тройку за поведение. А у меня и так…

Как Вы, Вера Афанасьевна, как здоровье? Ребят наших охота повидать — страсть! Привет им всем, кого увидите.

С низким поклоном

Ваш (да и всем) „трудный“

Виталий заметил, что Откаленко уже кончил читать и о чем-то думает, не отрывая глаз от письма. Он некоторое время наблюдал за ним, по-прежнему развалясь на стуле и вытянув вперёд свои длинные ноги, потом, не утерпев, спросил:

— Ну, что ты скажешь?

Откаленко хмуро взглянул на него исподлобья и буркнул:

— Ехать тебе надо, вот что.

— А старик считает, что не надо.

— Он письмо это читал?

— Представь себе, читал.

— Ну так я к нему пойду.

— Думаешь, поможет?

— Увидим.

Откаленко решительно поднялся и стал убирать в папку разложенные на столе бумаги.

— Между прочим, интересная деталь, — сказал Виталий, тоже поднимаясь. — Почему старик велел тебе материалы по «Фрезеру» передать Маслову?

Откаленко поднял голову.

— Ну и что?

— Так… Мысли вслух.

Зазвонил телефон. Виталий рывком снял трубку.

— Слушаю. Лосев.

— Здравствуйте, товарищ Лосев. Говорит Коршунов. Из министерства. Приехать ко мне сейчас можете?