Человек, рисующий синие круги - Фред Варгас

- он злился на себя, он был самому себе противен, в особенности в тех случаях, когда ему действительно говорили то, что он и предполагал. Он по-настоящему страдал, прося какое-нибудь божество хоть на один-единственный день сделать так, чтобы случилось нечто неожиданное, а он бы ничего не знал заранее.

Жан-Батист Адамберг помешивал кофе, сидя в бистро напротив нового места службы. Понимал ли он теперь, почему его когда-то прозвали Лешим? Да, сейчас он представлял себе это несколько яснее, но ведь люди всегда несколько небрежно обращаются со словами. Он сам тоже. Абсолютно точно было одно: только Париж напоминал ему тот горный край, который, как он уже понял, был так ему необходим.

Париж, каменный город.

Здесь довольно много деревьев, что неизбежно, но на них можно не обращать внимания, просто не смотреть. Что касается скверов, мимо них лучше вообще не ходить, и тогда все вообще будет отлично. Из всего растительного мира Адамберг любил только хилые кустарники да овощи со съедобной подземной частью. Можно было сказать определенно, что комиссар не очень-то изменился с годами, потому что его новые коллеги реагировали на него точно так же, как прежние сослуживцы в Пиренеях, двадцать лет назад: так же растерянно поглядывали, так же перешептывались за его спиной, качали головами, скорбно поджимали губы и беспомощно разводили руками. Все эти живые картины означали только одно: «Что за странный субъект?»

Адамберг мягко улыбнулся, мягко пожал всем руки, сказал несколько слов и выслушал, что скажут другие, - ведь он все и всегда делал мягко. Но прошло уже одиннадцать дней, а у его коллег по-прежнему при встрече с ним появлялось такое выражение, словно им было невдомек, с существом какой загадочной породы им приходится иметь дело, и чем оно питается, и как с ним говорить, как привести его в доброе расположение духа и как привлечь его внимание. Вот уже одиннадцать дней, как в комиссариате 5-го округа все только и делали, что шептались между собой, словно оказались в щекотливом положении, из-за чего нарушилась их привычная жизнь.

В отличие от первых лет службы в Пиренеях, теперь, благодаря его репутации, все было гораздо проще. Тем не менее, это вовсе не позволяло ему забывать о том, что он здесь чужак. Буквально накануне он слышал, как старейший из сотрудников-парижан тихонько сказал другому: «Представь себе, он раньше служил в Пиренеях, это же на другом конце света».

Адамбергу уже полчаса как следовало находиться на рабочем месте, а он все продолжал сидеть в бистро напротив комиссариата, помешивая кофе. И вовсе не оттого, что теперь, когда ему исполнилось сорок пять и все его уважали, он позволял себе опаздывать на службу. Он опаздывал и в двадцать лет. Он даже родиться опоздал на целых шестнадцать дней. У Адамберга никогда не было часов, он даже не мог объяснить почему, ведь он не питал отвращения к часам. Впрочем, как и к зонтикам. Да и ни к чему вообще. Дело не в том, что он всегда стремился делать только то, что хочется, просто он не был способен перебороть себя и сделать нечто противоречащее его настрою в данный момент. Он не смог так поступить даже тогда, когда мечтал понравиться очаровательной инспекторше. Не смог даже ради нее. Считалось, что Адамберг - случай безнадежный, и ему самому тоже так казалось. Хотя и не всегда.

А сегодня он был настроен сидеть и медленно помешивать кофе. Один тип позволил себя убить, и случилось это на его собственном складе текстиля. Он проворачивал весьма сомнительные дела, и три инспектора теперь разбирали его картотеку, в полной уверенности, что именно среди его клиентов они найдут убийцу.

Адамберга перестал беспокоить исход этого дела, после того как он познакомился с семьей покойного. В то время как его инспекторы искали клиента-злодея, и у них даже появилась одна серьезная версия, комиссар все внимательнее присматривался к пасынку убитого, Патрису Верну, красивому парню двадцати трех лет, утонченному и романтичному. Адамберг ничего не предпринимал, он только наблюдал за молодым человеком. Он уже трижды вызывал его в комиссариат под разными предлогами и задавал ему всевозможные вопросы, например, как он воспринимал то, что его отчим был лыс, не вызывало ли это у него отвращения, интересовался ли он работой текстильных фабрик, что он почувствовал, когда из-за аварии в районе выключился свет, чем, на его взгляд, объясняется повальное увлечение людей генеалогией.

Последняя их встреча, накануне днем, прошла примерно так:

- Скажите, вы считаете себя красивым? - спросил Адамберг.

- Мне было бы трудно ответить «нет».

- И вы правы.

- Не могли бы вы объяснить, почему меня опять сюда вызвали?

- Разумеется, по делу вашего отчима. Вас раздражало, что он спит с вашей матерью, кажется, вы так говорили?

Парень пожал плечами:

- Я ведь не мог ничего изменить, разве что убить его, но этого-то я не сделал. Но вы, конечно, правы, меня это расстраивало. Отчим всегда напоминал мне кабана. Весь в шерсти, пучки волос торчали даже из ушей. Честно говоря, это как-то уж слишком. Вы бы сочли это забавным?

- Откуда мне знать? Однажды я застал свою мать в постели с ее школьным товарищем. А ведь она, бедняжка, всегда была верной женой. Я закрыл дверь, и, как сейчас помню, в голове у меня мелькнула только одна мысль: на спине у того парня зеленоватая родинка, а мама, может быть, ее даже не видела.

- Не могу понять, я-то при чем в этой истории, - смущенно проворчал Патрис Верну. - Вы просто добрее меня, но это ваше личное дело.

- Вовсе нет, но это не так уж важно. Как вам кажется, ваша мать опечалена?

- Разумеется.

- Ладно. Прекрасно. Вам сейчас не стоит бывать у нее слишком часто.

Затем он отпустил молодого человека.

Адамберг вошел в здание комиссариата.

Больше других инспекторов ему пришелся по душе Адриен Данглар, человек неброской внешности, с толстым задом и плотным животиком, всегда прекрасно одетый; он любил выпить, и к четырем часам дня, а то и раньше, на него уже обычно нельзя было положиться. Но он был реалистом, реалистом до мозга костей, - другого, более точно