Александра Маринина - Смерть и немного любви

Катя страшно удивилась, увидев подругу:

– Эля? Что-нибудь случилось?

– Ничего. Зашла потрепаться.

– Накануне свадьбы? – недоверчиво переспросила Катя. – Тебе больше заняться нечем?

– Если я тебе мешаю, я уйду, – вспыхнула Эля. – Я что, не вовремя?

– Да ну что ты, проходи, – успокоила ее Катя. – Просто я очень удивилась. Обычно невесты накануне свадьбы заняты всякими делами, хлопотами, машины, гости, продукты и все такое. А потом до поздней ночи сидят с женихом в темном уголке и мечтают, как завтра в это же время будут делать все то же самое, только уже на законном основании.

– Я не знаю, как обычно ведут себя невесты, – зло сказала Эля. – Ты – моя единственная подруга, а ты замуж пока не выходила.

– Ну, у нас на курсе за три года почти половина девчонок замуж повыскакивала, – засмеялась подруга, – поэтому я на невест насмотрелась. Чай будешь пить?

– Я бы съела что-нибудь, – смущенно призналась невеста.

Катя внимательно посмотрела на девушку.

– Элена, кончай темнить. Ты же только что из дома, у тебя макияж свежий и на ногах домашние шлепанцы вместо туфель.

– И что?

– Так почему ты голодная? Тебя мать что, не кормит? Или ты опять с ней погавкалась и трусливо сбежала, забыв переобуться?

У Эли задрожали губы, и через секунду она уже снова рыдала на плече у подруги.

– Почему мама его так не любит? Что он ей сделал плохого?

– Эленька, милая, а почему она должна его любить, скажи на милость? Это ты должна любить своего Валеру, вот ты его и любишь. И не требуй от мамы, чтобы ее вкусы совпадали с твоими.

Катя гладила плачущую девушку по голове и с грустью думала о том, что ее доводы, пожалуй, сложноваты для славной, доброй, но ограниченной Элены. С неутихающей болью она снова и снова задавала себе вопрос: что нашел в этой глуповатой девчушке блестящий будущий ученый Валерий Турбин? Он был аспирантом кафедры философии, и Катя познакомилась с ним, когда он пришел в их группу на целый семестр вести семинарские занятия. Турбин сразу выделил способную незаурядную студентку из общей массы третьекурсников, с ней одной он мог разговаривать на том языке, на котором привык общаться с профессорами и доцентами. Взаимный интерес вскоре подкрепился взаимной симпатией, плавно перешедшей во влечение, и кто знает, как бы все обернулось, если бы бездельница Эля не решила потащиться вместе с подругой в институт, чтобы оказать ей моральную поддержку, пока та будет сдавать экзамен по социальной психологии. Катя в аудитории сражалась с вопросами билета в обществе преподавателя, а Элена в коридоре, прислонившись к подоконнику, переживала за нее в обществе молодого аспиранта, который случайно проходил мимо. Вышедшей после экзамена Кате хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Но Эля и Турбин списали ее внезапную бледность на перенапряжение и волнение, вызванные экзаменом.

Катя смирилась сразу, по характеру она не была бойцом и не стала поэтому воевать с Элей за место возле Турбина. Рана до сих пор не зажила, но ведь Катя не случайно выбрала для себя институт, где изучала философию, социологию и психологию. Она занималась тем, в чем хорошо разбиралась, что было ей близко, понятно и интересно. И ей удалось развести в своей душе в разные стороны любовь к Валерию Турбину и свою дружбу с соседкой и одноклассницей Элей Бартош. В глубине души она даже немного жалела подругу: ни друзей, ни дела, которое бы ее занимало, ни интересов. При такой жизни романтическая история действительно становится центром существования, помыслов, чувств, и все, что ей угрожает, воспринимается как катастрофа или, по крайней мере, как трагедия. «В моей жизни, – думала Катя, – бог даст, еще будут другие интересные и умные мужчины, а Элька где их найдет? Она же нигде не бывает, ни с кем не общается, ездит по заграницам, но в этих тургруппах в основном женщины собираются, а если мужчины и попадаются, то обязательно или с женой, или с ребенком. Одинокие богачи в турпоездки не ездят. Знакомиться на улице Эля тоже не может, ей с детства строго-настрого внушили, что делать этого нельзя. Конечно, Элька плевать хотела на родительские запреты, но она ведь и сама прекрасно понимает: при том положении, которое занимает ее отец, никто в семье не имеет права рисковать, заводя случайные знакомства. Эдак собственного убийцу или грабителя в дом приведешь…»

Эля наконец успокоилась, и девушки прощебетали почти до одиннадцати часов. Возвращаясь домой, Эля вытащила из почтового ящика газеты и маленький белый конверт. Конверт был не подписан, и она несколько секунд задумчиво крутила его в руках, размышляя, надо ли его вскрыть самой или отдать родителям. Любопытство победило, она надорвала край и вытащила сложенный в четыре раза листочек бумаги. На нем крупными печатными буквами было написано: «Не делай этого. Пожалеешь».

Настя только-только успела встать под душ, как в квартире раздался звонок. Леша открыл дверь, и на него вихрем налетела Даша с сияющими глазами. Она была на восьмом месяце беременности, поэтому вместо свадебного платья на ней был надет легкий шелковый костюм кремового цвета, состоящий из свободных широких брюк и длинной блузки на кокетке с мягкими красиво спадающими складками. Беременность не испортила ее лица, обрамленного густыми медово-пшеничными волосами; огромные синие глаза смотрели ласково и приветливо, и в умело сшитом костюме она выглядела скорее не как будущая мать, а как очаровательная толстушка.

– Так я и знала, вы еще дрыхнете! Ну ладно, Анастасия известная соня и лентяйка, но ты-то!

– А что я? – удивился Чистяков. – Нам же к десяти в загс, а сейчас еще только восемь.

– А одеваться? А краситься? А цветы покупать? Через час за нами заедет Александр, а у вас с Настей еще конь не валялся.

– Да ладно тебе, – успокаивал Леша будущую родственницу, – успеем. Не волнуйся, тебе вредно.

– Где невеста? – строго спросила Даша.

– Под душем стоит, просыпается.

– Костюм приготовила?

– Я не знаю, – растерялся Чистяков. – Я не спрашивал.

– Так я и знала! Небось даже не удосужилась проверить, все ли пуговицы на месте и не нужно ли его гладить. Иди займись завтраком, а я посмотрю костюм.

Чистяков покорно поплелся на кухню варить кофе, а из комнаты до него то и дело доносились вздохи и причитания Даши.

– Господи, да куда же она засунула ту блузку, которую я ей велела надеть? Она же была где-то здесь… Конечно, юбку надо гладить… Нет, это не невеста, это недоразумение какое-то… Хоть утюг-то есть в этом доме?

Вышедшая из ванной Настя так и застыла, будто окаменела, увидев результаты бурной Дашиной деятельности. Вся одежда из ее шкафа была разбросана на диване и креслах, а посреди комнаты на коленях стояла Даша и, разложив на полу тонкое байковое одеяло, гладила Настину черную юбку.

– Чего ты стоишь, как изваяние? – спросила Даша, не оборачиваясь. – Иди быстро пей кофе и начинай заниматься лицом.

– Может, не надо? – осторожно сказала Настя, которая терпеть не могла краситься, хотя и признавала, что с умело наложенным макияжем становится куда привлекательнее.

– Еще чего! Как это «не надо»? Анастасия, не торгуйся, мы с тобой уже давно обо всем договорились. Я согласилась, что ты не будешь покупать к свадьбе специальное платье, наденешь то, что есть, но уж лицо будь любезна привести в порядок.

Она повернула голову и увидела сестру своего жениха, стоящую босиком и закутанную в длинное махровое полотенце.

– Ну Настя же! – нетерпеливо воскликнула Даша, с остервенением водя утюгом по юбке. – Не выводи меня из себя, шевелись. Мы же опоздаем!

Когда ровно в девять в дверь позвонил Александр Каменский, Настя уже выпила две чашки кофе и в выглаженном костюме стояла перед зеркалом в ванной, нанося на лицо макияж.

– Ася! – крикнул брат из прихожей. – Тебе письмо.

– Какое?

– Не знаю. В дверях торчал конверт. Без надписи.

Настя положила кисточку и вышла навстречу брату. Они расцеловались, оглядывая друг друга насмешливо, но придирчиво.

– Ну как? – спросила Настя. – Гожусь?

– Вполне. А я?

Высокий, худой, некрасивый, Саша сегодня выглядел суперменом из голливудского фильма. То ли костюм его был сшит у по-настоящему хорошего портного, то ли выражение лица изменилось, но весь его облик, казалось, кричал: «Я удачлив, и я могу все. У меня получается все, как я хочу, и никто не может мне помешать».

– Чертовски хорош, – улыбнулась Настя. – Давай письмо.

Она взяла протянутый белый конверт и нетерпеливо вскрыла. На сложенном в четыре раза листочке бумаги печатными буквами было написано: «Не делай этого. Пожалеешь».

Она не сумела справиться с собой, резко побледнела, руки задрожали.

– Что? – озабоченно спросил Александр. – Что-нибудь плохое?

– Не обращай внимания. Ерунда всякая, – ответила она, стараясь не выдать испуга и волнения.