Александр Лукин - «Тихая» Одесса

На сцену взобрался вертлявый человечек в коротком пиджаке с закругленными полами. По виду этот «представитель гужевого транспорта» не имел ничего общего с другими биндюжниками. Лицо у него было обрюзгшее, бледно-розовое от пьянства, волосы зализаны на косой пробор, вместо галстука болтался на шее мятый засаленный бантик.

— Я хочу сказать за свободу, — заговорил он сипло, с надрывом, ударяя себя в грудь кончиками пальцев. — Кругом все уши пробуравили — свобода, свобода! А где она есть, та свобода? Пусть мне кто-нибудь объяснит, где она ховается в Одессе? Давайте рассуждать как соображающие люди. Говорят, царский режим давил нам на горло. Что верно, то верно. Но зато что мы имели? Мы имели в Одессе пароходы со всего мира. В порту было тесно, как на Привозе в базарный день. Бананы, персики, турецкий табак… — Фома Костыльчук загибал пальцы на руке, — Маслины — хоть завались, за муку и масло я уже не говорю!… Что? Не каждый мог? А я разве говорю, что каждый мог? Каждый, конечно, не мог, А биндюжники могли! Что на возу, то и домой везу. Или не так? Что тебе стоило схоронить пару кило апельсинчиков, например, если их у тебя на подводе полсотни ящиков? А теперь? Смотрите сюда: шо ни день — подай телегу, подай битюга, подай то, подай се… Так где же, спрашивается, свобода? Ежели я хочу жить, как мне нравится, при чем тут чека? Ведь теперь некоторые приличные люди не могут высунуть кос на улицу: их сразу заметут!… — Фома Костыльчук в большом волнении достал из кармашка платок и отер пот со лба.

Повадки этого субъекта, его бегающий взгляд, воровские словечки, зализанный пробор — все выдавало в нем одного из тех, кого скрывали в своих зловещих утробах молдаванские притоны. И, несмотря на это, каждое его слово падало в толпу, как пылающая головня в сухой хворост.

— Вот я и говорю: пусть, кому нравится, идет себе в обоз, а я, извиняюсь, не сумасшедший! — энергично повертев ладонью перед носом, «представитель гужевого транспорта» закончил свое выступление.

Кто что кричал, понять было невозможно. Выступать полезло сразу несколько человек. Члены президиума повскакали с мест, пытаясь навести порядок на сцене. Председательствующий широко разевал рот и за неимением колокольчика стучал кулаком по столу, но ни голоса его, ни стука не было слышно…

«Разгулялась, контра… — думал Алексей, стискивая зубы. — Слабину почуяли!… И наших никого, черт знает что такое!…»

— Пойдем, Павел, ну их к дьяволу! — сказал он, вставая.

— Ой, погодите, дядь Леш! — взмолился Пашка. — Интересно же!

Алексей взял его за руку с намерением увести и в этот момент увидел чекистов…

Вернее, сначала он услышал их.

Двое парней в гимнастерках и при оружии вытащили из-за кулис широкую дощатую дверцу, снятую, очевидно, с какой-нибудь театральной кладовой, поставили ее на попа и с размаху грохнули об пол. Резкий, как выстрел, хлопок покрыл все звуки, пыль тучей взвихрилась над подмостками. В зале на миг воцарилась оторопелая тишина. Не давая биндюжникам опомниться, один из чекистов— молодой ладный паренек — выскочил на середину сцены:

— А ну, тихо! Чего расходились? Митинг у вас тут или чертов шабаш?! Гвалт устроили на всю Одессу, в Балте, должно, слыхать!…

Придя в себя от неожиданности, биндюжники снова загалдели, но теперь шум стал какой-то разрозненный, неуверенный.

При виде чекистов первыми угомонились горластые «приятели Пети Цацы». Некоторые стали даже пробираться к выходу, но, встретив там какое-то препятствие, снова замешались в толпе. Ораторы растеряли боевой задор и поспешно убрались в зал. Шум начал быстро опадать, как опадает парус, потерявший ветер.

— Очистить проход! — командовал чекист со сцены. — Кто там на полу расселся? Кресел, что ли, не хватает? Эй, в углу, предлагаю соблюдать революционный порядок! Тихо, вам говорят!…

Чтобы лучше видеть, Алексей крепко притиснул Пашку к барьеру, но тот даже не заметил этого.

— Внимание! — объявил чекист. — Сейчас будет выступать председатель Одесской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Немцов! Ша! Чтоб было тихо!

На этот раз предупреждение было излишним: фамилия председателя ОГЧК, назначенного в Одессу самим Дзержинским, подействовала сильнее, чем удар доской об пол. В проходе между креслами четко раздались его шаги.

Немцов вышел на сцену. Он снял с головы серую фуражку с лаковым козырьком и, оглядывая зал, разгреб пальцами густые рыжеватые волосы. Вытягивая шеи, биндюжники во все глаза разглядывали этого чекиста, грозная и шумная слава которого облетела всю Одесщину. А он стоял на возвышении, слегка расставив кривые и крепкие ноги старого кавалериста. На впалых его щеках темнели твердые морщины. Волосы уже изрядно поблекли на висках. Поверх защитного цвета гимнастерки на тонком ремешке висел револьвер.

— Уважаемые товарищи и граждане! — произнес он спокойным глуховатым баском. — Я тут немного послушал и должен прямо сказать: не то говорят. Совсем не то! Сюда пробрались некоторые субъекты, которые не в ладах с Советской властью. Они, видимо, решили, что у чека руки не дойдут до вашего митинга, контрреволюцию стали пороть. Но они ошиблись! Чекисты обязаны видеть все и все замечать не хуже, чем Патэ-журнал[2] — Из-под бровей чекиста выскользнула и моментально спряталась улыбка. — И этих господ мы хорошо знаем. Вот, к примеру, Фома Костыльчук. Известная личность! Кличка у него Гнилой. Гнилой отроду не брал вожжей в руки. Папаша его — другое дело. Папаша до революции большой извоз содержал, чуть не двадцать битюгов. И между прочим, вы же сами, товарищи, на него работали. Или не так? Есть тут кто-нибудь, кто знал папашу Костыльчука?

— Я знал! — откликнулись из зала.

— Как не знать?! Два года ишачил!… — Послышались еще голоса.

— Вот видите! — Немцов поднял палец. — Теперь вопрос: где у вас соображение? Сынок старого хапуги распинается против Советской власти, а вы и уши развесили. А почему он распинается? Кто за ним стоит? Вы о том думали? А стоит подумать и хорошенько разобраться!

Немцов заговорил о трудностях, переживаемых страной. В городах разруха. Заводы стоят. На огромные пространства республики обрушилась засуха — враг пострашнее Антанты и белых генералов. В результате— голод… Всем этим хочет воспользоваться мировая контрреволюция, чтобы задавить народную власть. В одной Одессе за последние полтора месяца раскрыто три крупных белогвардейских заговора. Из белой Польши, где сейчас прижился сам головной атаман Петлюра, тянутся через границу его верные эмиссары. Задача их известна: организовать на Украине широкую сеть политических банд, чтобы по сигналу из-за кордона поднять мятеж против Советской власти. На кого могут рассчитывать петлюровцы? Народ их, не поддержит. Честным людям надоело воевать, их к земле тянет, хлеб растить. Остается белогвардейское подонье и уголовный бандитизм. А ведь, как известно, в Одессе дело с борьбой против бандитизма обстоит хуже, чем в других городах. Налетчиков здесь развелось больше, чем крыс в портовых лабазах. И между прочим, они уже давно интересуются извозом. Ничего удивительного: извозчики всегда были связаны с самым злачным местом в городе — с торговым портом. Не случайно, например, знаменитый Мишка Япончик был сыном извозопромышленника и на первых порах сам промышлял на битюге…

— А кто есть извозчики? — продолжал Немцов. — Такие же рабочие люди, как и все другие! Горе мыкали, в семь потов исходили для хозяина, вмертвую заливали водкой постылую жизнь. Или, может быть, я ошибаюсь? Может, вам и вправду Советская власть ни к чему? Может, вы соскучились по старому Костыльчуку?

Местрановцы отозвались коротким протестующим гулом.

Алексей чувствовал, что в настроении толпы наступает перелом. Стояла такая тишина, что, когда Немцов ненадолго замолкал, слышалось чье-то хриплое дыхание за столом президиума.

Неприметно и настойчиво председатель ОГЧК поворачивал разговор на главный вопрос митинга.

— Глядите, как вам запачкали мозги эти типы. Вы уже перестали видеть, что вокруг творится. Слыханное ли дело: в Одессе помирают ребятишки! Не от кори, не от скарлатины или еще какой дитячей хворости — от голода помирают! Беженцы из голодных районов тащат их с собою в Одессу. Нашли куда тащить! Но будь я проклят, если я их не понимаю! Они же думают: Одесса — большой город, в нем много рабочего класса, он не даст помереть их детям! Что же получается? Вы, одесский рабочий класс, отказываете в помощи таким же трудовым людям! Сами вы до этого додумались или нет? Ну, вот ты скажи! — Он ткнул пальцем в курносого молодого биндюжника, сидевшего в первом ряду. — Скажи мне, сам ты решил откреститься от обоза или тебе кто посоветовал?

Парень растерянно пробормотал:

— А я-то что?… Один, что ли?… Я — как люди скажут…

— Как скажут! — повторил Немцов. — А кто скажет?! Он, что ли? Или он?… Нет, брат, они тебе этого