Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 2. Правосудие

– Знаю, – кивнула Настя.

– Мне нестерпима мысль о том, что кто-то мог назвать ее «парашютисткой». А ведь называли, я сам слышал. Мне было очень больно. А про мою маму оперативники сказали «висельница». – Антон повернулся к Насте лицом, и ей показалось, что он сильно побледнел. Хотя в комнате царил полумрак, и она не была уверена. – Знаете, я в тот момент их чуть не убил. Я уже был слушателем и знал, что буду работать в розыске. Вот тогда я твердо решил, что ни при каких условиях не только не скажу вслух, даже мысленно не назову человека каким-нибудь гадким, пренебрежительным словом. Вот такое я ископаемое. Ну что, Анастасия Павловна, вам теперь будет труднее со мной работать?

Настя задумалась. Что ему ответить? Конечно, ей будет труднее, ведь всегда трудно находиться бок о бок с человеком, у которого ТАК сложились обстоятельства жизни. Но одновременно и легче, потому что она хотя бы будет понимать эти обстоятельства.

– Пойдемте, Антон, – негромко сказала Настя, так и не ответив на вопрос. – Если вы не едете домой, нам пора приниматься за работу. Дорогу к осветителям найдете?

– Постараюсь.

Спектакль начался, все опоздавшие были рассажены по местам, и главный администратор Валерий Андреевич Семаков решил зайти к директору Бережному. Бережной сидел у себя в кабинете, листал какие-то бумаги и посматривал на экран монитора, разделенный на четыре части: на этот монитор были выведены камеры, обозревающие сцену, зрительный зал, главный и служебный входы.

– Что, Владимир Игоревич, спектакль смотрите? – поинтересовался Семаков.

– Да нет, жду гостей, из мэрии должны при-ехать, – пояснил Бережной, снимая очки для чтения.

– На спектакль? – переполошился администратор. – Почему мне не сказали? У меня в ложе дирекции…

– Нет, им спектакль не нужен, они хотели проверить мою заявку на ремонтные работы. Да ладно, уже восьмой час, наверное, не приедут. Кофе хотите?

– Спасибо, не откажусь. Владимир Игоревич, я вот хотел спросить насчет новой пьесы: что-нибудь проясняется? Дату премьеры хотя бы приблизительно определили? А то ведь мне нужно анонсы и программки готовить и заказывать, буклеты, аннотацию писать для «Театральной афиши».

– Какое там! – Бережной горестно махнул рукой, встал и пошел готовить кофе. – Ничего не двигается. Сеня бьется изо всех сил, старается сдвинуть работу с мертвой точки, но пьеса такая сырая… Просто не представляю, как они будут выкручиваться. Хотя Сеня, конечно, очень старается, и с тех пор, как он сам начал вести репетиции, какое-то движение наметилось. Но если Лев Алексеевич вернется к работе в ближайшее время и снова возьмется за «Правосудие», то я даже не представляю, когда мы увидим конец этой эпопеи. – Ему пришлось слегка повысить голос, чтобы перекрыть шум перемалывающей зерна кофемашины. – И еще автор этот, Лесогоров, – продолжал директор. – Написал дерьмо, быстро и качественно исправить не может, хочет всем угодить, кто какие поправки ни предложит – он тут же кидается что-то менять, на следующий день приносит новый текст, и все роли приходится учить заново. Ну, не все, конечно, только то, что он поправил, но это же тормозит работу. В общем, неразбериха полная.

– А нельзя его как-нибудь… – Семаков сделал выразительный жест, будто выпихивал кого-то из кабинета. – Пусть бы ушел совсем, не болтался тут под ногами. Семен Борисович сам бы пьесу переписал, он это сделает быстро и хорошо. Поставили бы две фамилии на афише – и все довольны.

– Ох, Валерий Андреевич, – Бережной поставил перед администратором изящную чашечку с горячим ароматным напитком, – вашими бы устами да мед пить. Сеня спит и видит, как бы избавиться от автора. И я, честно вам признаюсь, тоже. Он тут всем нам мешает, и творческой части, и дирекции, ходит, высматривает, вынюхивает, выспрашивает. Не люблю я журналистов, от них одни неприятности. Но как его выпрешь? Уйдет – и денег не будет. У нас ведь в договоре записано, что первый транш театр получает на финансирование именно постановки «Правосудия», а второй – после премьеры – на развитие. И второй транш в три раза больше первого. Представляете, какие спектакли можно будет на эти деньги поставить? И какие ремонтные работы провести? Речь ведь не о копейках – о миллионах! Если Лесогоров уйдет, то уйдет вместе с деньгами, а я как директор на это пойти не могу. Вот если бы форс-мажор какой-нибудь случился – тогда другое дело, а так…

Семаков задумчиво пил кофе, покачивая ногой, обутой в модный ботинок с узким носом.

– А если сделать так, чтобы автор ушел, а деньги остались? – вдруг спросил он.

Бережной осторожно поднял глаза и искоса взглянул на администратора.

– Вы что имеете в виду? Знаете, как это можно сделать?

Семаков тонко улыбнулся и поставил чашку на блюдце.

– В любом случае нужно принять меры, чтобы пресечь это его болтание по театру, – ответил он. – Он же отсюда не вылезает, со всеми общается, сплетни собирает. Напишет еще гадости про наш театр. А он обязательно напишет, я эту породу знаю. Нам с вами это надо?

Владимир Игоревич Бережной точно знал, что «этого» ему не надо. И театру «Новая Москва» тоже не надо. Но как же все устроить?

После встречи с осветителями Антон и Настя разделились – Антон отправился искать рабочих сцены на верхнюю галерею, где чувствовал себя вполне уверенно, а Настя, боявшаяся высоты и хорошо помнившая свои далеко не самые приятные ощущения от пребывания на галерее, стала спускаться вниз по служебной лестнице с намерением найти кого-то из артистов, с кем не удалось побеседовать в предыдущие дни. Она медленно, глядя под ноги и делая осторожные шаги, спускалась по плохо освещенной лестнице, боясь оступиться на выщербленных ступеньках, когда снизу, с той площадки, где располагалась курилка, послышался мужской голос:

– У нас появились проблемы… Тебе надо проявлять осторожность… Да, помощь будет нужна, и срочно… Я еще позвоню. Пока.

Она постаралась ускорить шаг, не производя при этом шума, но, когда добралась до курилки, там уже никого не было. Настя рванула на себя дверь, ведущую в служебный коридор, и быстро огляделась. Вдоль коридора располагались кабинеты, некоторые с надписями, некоторые – без, она уже знала, что это помещения бухгалтерии, юриста, отдела кадров, завтруппой, пожарной охраны, служебные туалеты… По коридору ходили люди, некоторые – с документами в руках, некоторые – в сценических костюмах. Кто из них только что разговаривал по телефону? Или этого неизвестного мужчины среди них вообще нет? Может быть, он зашел в один из кабинетов? Или скрылся за дверью, ведущей на сцену? Или ушел из этого коридора в сторону другой лестницы? А может быть, это был кто-то из зрителей, кто хорошо знает расположение помещений театра и осведомлен про никогда не запирающуюся и не охраняемую билетерами дверь между фойе и служебной частью здания? Просто кто-то из зрителей, кто во время антракта вышел покурить и позвонил по своему делу, не имеющему никакого отношения к покушению на худрука Богомолова. Почему он не пошел в помещение для курения, предназначенное для зрителей? Потому что сюда ближе. Или потому, что он пришел в театр не «с улицы», а был приглашен кем-то из сотрудников, разделся у него в кабинете и про эту служебную курилку знает, а про зрительскую – нет. Причин может быть множество.

Но с таким же успехом этот звонивший мог оказаться человеком, причастным к преступлению. Голос Настя не узнала, но это и немудрено при таком-то количестве людей, с которыми ей пришлось поговорить за минувшие дни. Кроме того, совершенно непонятно, с кем этот неизвестный разговаривал, с мужчиной или с женщиной.

«Я стала старой и нерасторопной, – корила себя Настя, вернувшись в курилку и доставая сигареты, – не успела его увидеть. Пора меня на свалку. Если бы со мной был Антон, все было бы иначе, он бы пулей слетел вниз».

Настроение у нее испортилось, даже работать расхотелось.

Артем Лесогоров любил бывать в клубе «Киномания», здесь постоянно тусовались известные артисты и режиссеры, и Артем чувствовал себя причастным к этому волшебному миру узнаваемых людей. Поэтому, когда Никита Колодный в очередной раз пригласил его посидеть за бокалом пива в «Киномании», Лесогоров немедленно и с удовольствием согласился.

– Старик, – говорил Никита, обнимая Лесогорова за плечи, – ты написал совершенно гениальную пьесу, но в ней есть шероховатости, которые надо исправить. Да, я не скрываю, мне хочется, чтобы меня заметили, но именно поэтому твою пьесу надо слегка подправить и улучшить, чтобы в конце концов она стала хитом сезона. О ней будет говорить вся Москва, да что Москва – вся Россия будет о ней говорить, со всей страны будут ехать люди, чтобы посмотреть наш спектакль. Но для этого надо сделать пьесу чуть-чуть лучше. Ты согласен?

– Само собой, – кивал Лесогоров, который абсолютно ничего не имел против того, чтобы его пьеса стала хитом сезона и предметом множества публикаций в прессе и Интернете.