Фридрих Незнанский - Вспомнить себя

Потом пили за Милу, потом за тетку, которая, оказывается, приняла самое активное участие в обсуждении этих вопросов, даже факты, необходимые следствию, вскрыла. Потом пили за Лину, так как она поставила тетку на ноги и тем самым все обеспечила…

Уже стало темнеть. Солнце спускалось за море. Лина сказала:

— В другие моря уходит… В южные…

И вдруг все почувствовали, как это все далеко, какой мир огромный. И какие они маленькие на этой земле, а столько страстей бушует, столько горя, убивают друг друга, вместо того чтобы праздновать и смеяться, ведь один раз всего дается человеку жизнь, — всего одна судьба, одна короткая дорога… Да что ж мы такие?..

Грустную тишину опрокинула Лина, словно почувствовала, что пауза может скатиться к прощанию.

— А вот что я вам, друзья мои хорошие, скажу. Я хочу сама сейчас поднять стакан. Мы уже пили за этого человека, за то, что он умный, храбрый, веселый, друг настоящий… вон, сколько сказано. А я добавлю. Я еще и потому хочу выпить за тебя, Саша, что ты, как никто другой, умеешь глядеть вперед. Мало кому удавалось сделать то, что сделал ты. Ты заставил человека, вопреки всем обстоятельствам, вернуться в жизнь. Да, сегодня произошло, если хотите, чудо. Простите, я не могу, я волнуюсь.

Турецкий смотрел на нее широко открытыми глазами — вот он, обещанный сюрприз! Неужели? И Лина, увидев вопрос в его глазах, кивнула:

— Да, Саша. Во время беседы с психиатром, которому я рассказала о тех адресах, которые добыли вы, друзья мои, мы разыграли целый спектакль. Я даже пишущую машинку притащила со склада, они же теперь никому не нужны, держат по старой памяти… Так Володя увидел, странно посмотрел на нее, на нас, а потом подошел и спрашивает: «Я могу взять ее для работы?» Представляете, мы так и опешили. Я спрашиваю, а что вы будете писать? Понимаете, не печатать, говорю, а писать. И он отвечает: «У меня не закончен роман, друзья мои, а сроки, я чувствую, уже поджимают. Я пробовал позвонить, но что-то у них с аппаратом». Вот такую фразу произнес. Арон Григорьевич, это психиатр, просто подпрыгнул. Говорит мне, что надо немедленно звонить по этому адресу, Воронеж оказался. Мы Володю отправили в палату, а сами связались с Воронежским отделением Союза писателей.

— Он? — спросил Турецкий.

— Он, Саша, — из глаз Лины хлынули слезы, и она стала лихорадочно искать в сумочке платок. Но Турецкий протянул ей свой.

— Ты представляешь? Они сказали, что в прошлом году, поздней осенью, собираясь в командировку по поводу каких-то фактов из своего романа, связанных то ли с убийством местного депутата, то ли другое что-то, исчез известный у них писатель Творогов Василий Ефремович. Автор больше чем десятка книг. Думали, что он стал очередной жертвой своих «героев»…

— Ну и что они предпринимали?

— Да я так поняла, что ничего. Кому сегодня интересны люди, Саша?.. Я попросила их передать с новороссийским поездом пяток книг Творогова, мы их ему покажем, там и его фотографии есть. Арон Григорьевич сказал, что случай просто уникальный…

— А о родственниках что-нибудь известно?

— Странный был ответ. Сказали, мы постараемся поставить их в известность, а как там будет?.. Вот так, большим вопросом наш разговор и закончился. «А как там будет?» Сашенька, в каком мире мы живем?!

— Вопрос по адресу, — Турецкий сморщил нос и потянулся за сигаретами.

— Я вас поздравляю, Саша, — тихо сказала Мила. — А сейчас вы меня извините, у меня некоторые дела, можно я вас покину?

— Я тебя провожу! — вскочил Антон. — Саша, можно? — он имел в виду машину.

— Конечно, какой разговор…

— Возвращайтесь, мы будем ждать, — крикнула вдогонку Валентина Денисовна.

— Да, Саша, я просто потрясен, — сказал Липняковский каким-то новым, проникновенным голосом.

— Сказать честно? — улыбнулся Турецкий.

— Да! — чуть не возмутился Витольд.

— Я — тоже. И — спасибо тебе, дорогая Линка, без тебя все мои труды ни черта б не стоили, вот так, ребятки. Давайте кофий пить, а то заснем от праведного счастья…

— Ой! Мне тоже пора! — спохватился Липняковский, глядя на часы.

Он был вообще-то уже хорош. Зря отказывался от кофе. Но Турецкий предложил Лине спуститься на площадь и там поймать такси для Витольда. Это его обрадовало. Тетка пробовала возражать, но Саша успокоил ее, сказав, что они проводят, погуляют немного, проветрятся и вернутся, чтобы снова отметить такую яркую победу. А про себя добавил: «И грустную… Володя обрел прошлое… Теперь-то уж он вспомнит себя. К добру ли, вот вопрос. Значит, больше здесь делать нечего. А Лина радуется. Это же горе… что так все скоро в жизни… Она еще поймет…»

Витольду было трудно, и Саша предложил, раз уж так вышло, довезти его до дома, что они и сделали. Сдали сердитой теще с рук на руки и объяснили, что сегодня Витольд Кузьмич заслужил личную благодарность первого помощника генерального прокурора России, так что повод был достойный. Теща растрогалась и позвала в гости, но они отказались, и на том же такси уехали домой.

А дома ожидал новый афронт.

Оказывается, Мила, по сути, обманула Антона. Она не по делам поехала, а вообще покинула город. У нее мотоцикл стоял, как обычно, в «Снасти», где она переоделась и сказала Антону, что уезжает по побережью, дальше на юг. Антон чуть не взбесился, но девушка была неумолима. Единственное, что утешило Плетнева, это то, что Мила обещала через полмесяца появиться в Москве и взяла телефон «Глории», чтобы позвонить. Своего не оставила. Вот такая беда… И Антон, вернувшись сюда, — надо же было машину доставить, — не видя для себя дальнейших перспектив, так напился за совсем короткое время, что теперь дремлет на веранде.

Нет, Антон не дремал. И это все четверо оставшихся у стола людей немедленно услышали.

Сперва показалось, что это рев. Но потом поняли, что Плетнев с его неподражаемым, конечно, слухом, так поет. И репертуар у него оказался самый уместный. Вряд ли он знал, что оперу «Паяцы» написал композитор Руджеро Леонкавалло, живший и творивший на рубеже позапрошлого и прошлого веков. Хотя, вполне возможно, что в их спецназе в программу обучения была введена и музыкальная дисциплина. И тем не менее слова паяца Канио он немного знал.

— «Смейся, пая-ац, над разби-итой лю-убо-овью!.. — летело над садом. — Смейся и плачь над огогогом своиммм!»

Не очень убедительно, но искренность разбитых чувств оценить можно было. Правда, одно слово было непонятным — огородом, что ли?

— Может, его спать уложить? — спросила тетка, пугливо озираясь, когда с веранды донеслось с новой силой: «Ты наряж-жайся, лицо мажь мукою-у-у…»

— Для Милы сегодняшний день был тяжелым испытанием, — сказал Саша. — Жаль, что Антон этого не понял. Ну да, любовь слепа…

— И эгоистична, — тихо добавила Лина.

— Помалкивай уж, эгоистка… — Саша положил ей руку на плечо и прижал к себе. — А вот смотрите, как запросто можно превратить высокое чувство в обыкновеннейший фарс! От кого-то я слышал… кажется, уже здесь… что на этом вашем суржике… Нет, не могу, вы меня поколотите, — он засмеялся.

— Если ты не прекратишь, то обязательно поколотим! — вскинулась Лина, тоже смеясь.

— Ага, знаете, как на местном диалекте будет звучать то, что он поет? Сказать? — И, дождавшись тишины, просто, без выражения, произнес: — Рэгочи, барбуляка, над раздрыпанным коханьем!..

Лина колотила его кулачками по широкой спине и плакала от смеха. Тетка, вздрагивая от стонов, лежала щекой на скатерти. Сергей что-то выискивал между первых звезд на небе. Турецкий охал, хотя ему было совсем не больно и даже приятно.

Вечеринка, кажется, удалась…