Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 1. Маски

Ворон не на шутку рассердился и даже слетел с ветки на землю и подскакал к змеиной колыбельке, чтобы взглянуть Коту прямо в глаза.

– По-моему, ты рассуждаешь цинично, – сурово произнес он. – Нельзя человеческое горе мерить деньгами.

– А по-моему, – вступился за Кота Змей, – Гамлет рассуждает вполне логично. Смерть – это беда, а любая беда – это враг, которому нужно не сдаваться на милость, а сопротивляться изо всех сил, занимать активную позицию. Беда всегда хочет только одного: сломать человека, ибо других целей у нее просто нет. Если занять эту самую активную позицию, то можно минимизировать печальные последствия, особенно если ты не можешь ни избежать их, ни изменить, а если сидеть и горевать, то точно сломаешься. И потом, всегда есть шанс, что еще можно помочь, а без активной позиции ты не помощник, ты становишься только обузой для окружающих.

– Вот-вот, – встрепенулся Кот, с благодарностью лизнув розовым язычком змеиную блестящую кожу, – всегда надо стремиться помочь, а не грузить окружающих своими переживаниями. Вот я, к примеру, всегда старался папеньке помочь, мы, коты, это умеем, только люди это редко используют, не ценят они нас, не верят в наши силы. А ведь мы всегда заранее чуем болезнь и пытаемся лечить, оттягиваем на себя все негативное, что из больного места исходит. У меня папенька сердцем страдал, так я лягу ему на грудь и давай вытягивать всякое такое плохое, он со мной поговорит, я полежу, пооттягиваю, помурлычу, глядишь – и легче становится. Эдак мы с ним не один приступ предотвратили. А если бы я впадал в панику каждый раз и начинал мяукать и горевать, вместо того чтобы помогать, так еще не известно, как дело бы обернулось. Вот и в больницу меня не пустили, а ведь я тоже, наверное, мог бы помочь. Вы, уважаемый Ворон, не помните, когда папенька скончался? Какое число на портрете стоит?

Ворон гордо выпятил грудь. Как это он не помнит? С чего это ему не помнить? Да, этот задохлик тут им целую лекцию прочел, и возразить Ворону, пожалуй что, нечего, но уж когда дело до фактов доходит, тут ему равных нет. И пусть все об этом знают!

– Восемнадцатое сентября десятого года, – четко возвестил он красивым голосом.

Гамлет горестно вздохнул и опустил голову.

– Значит, восемнадцатое… Выходит, он умер в тот же день, как его «Скорая» увезла, а я-то, дурень, целый месяц возле больницы отирался, ждал его. Если б знал, сразу бы в театр побежал, глядишь, и на панихиду поспел бы, и на похороны. Жалко! – Он смахнул лапой слезы, покатившиеся по грязной шерсти. – Между прочим, если бы вы так активно мне не помогали, я бы точно уже в сырой земле лежал, а то и вовсе незакопанным валялся бы где-нибудь. Вы ведь тоже могли бы сесть вокруг меня в кружочек и давай меня жалеть и причитать, а вы по-другому поступили, вы Белочку позвали, вы Ветра за Змеем послали, вы старались, меры принимали, хотя, если нашими мерками мерить, делали вы что-то совершенно немыслимое. У нас, в Москве, котов так не лечат и так с ними не обращаются и вообще, в таких условиях нас не содержат. А вы наплевали на то, как принято, и делали, как умели, делали все, что могли, что придумали, на что идей хватило. И вот результат! Я пока еще жив. Да, я плох, с трудом произношу слова, почти не встаю и не ем ничего, только пью из лужи, но ведь я же разговариваю, я мыслю, следовательно, я существую. Когитум эрго сум. А это значит, что?

– Мыслю, следовательно, существую, – перевел с латыни образованный Камень.

– Это значит, – многозначительно произнес Кот Гамлет, – что никогда нельзя опускать руки и сидеть и лить слезы. Надо что-то делать. Надо двигаться вперед. Надо жить, в конце концов.

Конец книги первой

– Пап, я мультики посмотрю, ладно?

Антон положил вилку и взглянул на часы.

– А спать тебе не пора, Василиса Прекрасная?

– Не пора, не пора! – Девочка запрыгала вокруг отца, исполняя замысловатый танец. – Ты у Эли спроси, она всегда в это время разрешает мне мультики смотреть.

Антон бросил взгляд на Эльвиру, стоящую у плиты к нему спиной. Да, няня любит его детей, но не слишком ли она их балует, не слишком ли много свободы дает?

– Васька, уже десятый час, «Спокойной ночи, малыши» закончились, какие тебе еще мультики нужны? – недовольно произнес он.

– На диске. Ну пап! Мы когда сегодня с Элей гуляли, она купила два новых диска с мультиками, но сказала, что, пока я все уроки не сделаю, мне смотреть нельзя. Вот я все сделала.

«Эля сказала». Ну что ж, подрывать авторитет няни негоже, все-таки она с детьми проводит больше времени, чем он, родной отец.

– Хорошо, – согласился Антон, – смотри. Но только до десяти часов. В десять – спать, и без разговоров.

– А Степке можно со мной?

Эльвира повернулась и строго посмотрела на девочку.

– Васенька, мы же с тобой договаривались: Степа должен ложиться в девять, он еще маленький. И, между прочим, ровно в девять ты должна была сама его уложить и почитать на ночь сказку.

Василиса понурилась.

– Я хотела, но… Он спать совсем не хочет еще. И я пообещала, что спрошу про мультики, вдруг вы разрешите…

– Мы с папой не разрешаем, – твердо проговорила Эльвира. – Ты идешь укладывать Степана, читаешь ему, пока он не заснет, а потом смотришь мультики ровно до десяти. Договорились?

– Тогда совсем мало времени останется, – расстроенно пробормотала Василиса.

– Вася, – вмешался Антон, – это не обсуждается. Есть режим, есть график, все расписано по минутам. Если ты не укладываешься в график, значит, надо что-то поменять, но не в графике, а в твоих поступках. Вот почему ты так поздно закончила уроки? Ты должна была их сделать уже давным-давно. Чем ты занималась?

Девочка помолчала, потом нехотя двинулась к двери.

– Ладно, пойду Степку укладывать.

Антон с улыбкой смотрел ей вслед. Потом взял вилку и доел свой ужин. Эльвира по-прежнему что-то готовила, стоя к нему спиной.

– Эля, вы сами-то поели? – спросил он.

– Не беспокойтесь, я ужинала вместе с детьми.

– Так это когда было! Сядьте, хотя бы чайку выпейте, что вы там все возитесь?

– Хочу вам на завтрак пшенную кашу с тыквой оставить, а тыква очень долго варится, я с утра не успею приготовить. Антон, вы не сердитесь на Васю, она вам подарок готовит, поэтому и с уроками задержалась.

– Подарок? – удивился Сташис. – Какой? По какому случаю?

– К Новому году.

– Так ведь еще не скоро…

– Ну, у нее сложный замысел. – Эльвира засмеялась и присела за стол напротив Антона. – Мы сегодня специально ходили в магазин, покупали расходные материалы, потом сидели и вместе придумывали эскизы. Только вы не спрашивайте, что это, а то сюрприза не получится. Это я посоветовала Васе начать готовить подарок заранее, потому что задумка у нее действительно непростая, и не исключено, что с первого раза ничего не получится и придется переделывать. Если хотите ругать, то ругайте меня, девочка не виновата, это я не уследила за временем.

– Ну что вы, Эля, – мягко улыбнулся Антон, – разве я могу вас ругать? Без вас я бы совсем пропал. Но основного графика ваши затеи не отменяют, договорились?

– Конечно, – кивнула няня.

Она снова встала к плите, а Антон допил чай и подошел к двери детской. Оттуда доносился приглушенный голос Василисы, читавшей четырехлетнему Степану «Храброго портняжку». Вообще-то, Степка уже умел читать сам, Эльвира очень серьезно относилась к своей работе и выполняла функции одновременно няни, домработницы и гувернантки, но Антон считал, что у Василисы должны быть определенные обязанности по воспитанию брата, и если у детей нет матери, то «сказку на ночь» должна обеспечивать сестра. Уже без двадцати десять, Степка еще не спит, это безобразие, и даже если он уснет немедленно, у Васьки останется только минут пятнадцать на просмотр мультфильмов. Может, напрасно он устроил такую казарму? Может, надо быть помягче с детьми, больше им позволять, больше баловать? Ответа Антон Сташис не знал, но одно знал точно: заранее составленное расписание, графики, режим, распорядок – это спасительная соломинка, ухватившись за которую можно выплыть из любой беды.

Он устроился в гостиной на диване и взял в руки книгу, но что-то не читалось… Снова вспомнилась пустота, которая не просто окружила – задушила его в тесных объятиях после похорон матери. Всего за четыре года он потерял всё, что составляло его семью и его жизнь, и он остался один в большой трехкомнатной квартире, которая еще совсем недавно всегда была полна голосов, смеха и любви. А теперь в ней никого и ничего не было, кроме него самого, казавшегося себе в тот момент одиноким, маленьким и никчемным, и тишины.

Антон пытался разомкнуть тиски пустоты и одиночества, стал постоянно приглашать к себе сокурсников и сокурсниц, собирал шумные многолюдные компании, в которых было много спиртного, много пьяного секса, тупого веселья и бессмысленных разговоров. Он боялся оставаться один в квартире, засыпал, оглушенный алкоголем, утром, не глядя по сторонам, умывался, одевался и убегал на учебу в Университет МВД, после занятий оставался в читальном зале и готовился к семинарам и практическим занятиям, а домой возвращался уже с друзьями и девушками. В таком угаре прошло около четырех месяцев, потом Антон опомнился. Сделал генеральную уборку, выбросил пустые бутылки, которые обнаруживал в самых неожиданных местах квартиры, отнес в химчистку то, что не мог постирать своими руками, и больше никого к себе не приглашал. Компаниями он пытался заполнить образовавшуюся пустоту, но внезапно понял, что это не та заполненность, которую он потерял и к которой стремился. Ему нужен теплый душевный контакт, ему нужна семья, ощущение сообщества, собратства, а не пьянки-гулянки.