Джеймс Кэрол - Сломанные куклы

Я вел агрессивно, то и дело переставляя ногу с тормоза на газ. Мотор ревел и затихал, передачи переключались. Сигнал был громким, стоп-фонари яркие. Я нигде не останавливался, петлял, подрезал, нагло пробираясь через вечерние пробки. Дворники работали на полную мощность, очищая стекла от снега. Телохранителей Коула нигде не наблюдалось.

– Что происходит, Уинтер?

– Открой чемодан.

Замки щелкнули один за другим, и Хэтчер выдохнул:

– Господи!

– Что за пушки?

– Два сорок пятых кольта. Подозреваю, лицензии на них нет.

– Да, они без лицензии, без истории и без следов.

Это был еще один подарок Дональда Коула.

– Машина, пистолеты. Я так понимаю, это тебе твоя крестная мать-волшебница прислала? – спросил Хэтчер.

– Дональду Коулу вряд ли бы понравилось, если бы его назвали волшебницей.

– Господи, Уинтер! Дональд Коул! Что за игры опять?! – Хэтчер глубоко вздохнул и постарался взять себя в руки. – Ладно, рассказывай. Я хочу знать, что происходит. И хочу знать сейчас же.

– Преступник – не Дэррен Уэбстер.

– А кто же?

Я не ответил.

– Ты же понимаешь, что я легко могу это выяснить. Один звонок Сумати или Алексу.

– Но ты его не сделаешь. Если бы хотел, уже набрал бы кого-то из них.

Я ушел в сторону, чтобы обойти такси, подрезал его и снова дал по газам. Возмущенный сигнал таксиста исчез далеко позади.

– Не вижу возможности тебе сказать. Я назвал тебе имя, и ты, как послушный бой-скаут, передал информацию Филдингу, как тебе и полагается по должности. Будем считать, что я, как любой человек, могу ошибаться, и в отеле я просто перепутал имя.

Хэтчер молчал.

– Если я тебе дам правильное имя, тебе придется передавать его Филдингу. А это будет огромной ошибкой. Он посчитает нужным окружить преступников до того, как ворваться в дом. Он захочет хорошо подготовиться и прикрыть себя со всех сторон.

Хэтчер по-прежнему не говорил ни слова.

– И ты думаешь, наш маньяк не заметит, как вокруг дома собираются десятки полицейских? Не успеешь оглянуться, как все они окажутся вокруг дома. Оно нам надо? Плюс, не будем забывать, что Темплтон – одна из ваших. Все будут на эмоциях, включатся личные отношения. Слишком уж много рисков. А всего одна ошибка – и Темплтон светит смерть или еще что похуже.

– А для тебя это, значит, не личные отношения?

– Ты неправильно ставишь вопрос, Хэтчер. Вопрос должен быть такой: ты кому бы доверил спасти жизнь Темплтон – мне или Филдингу?

Рэйчел шла по лестнице вслед за Адамом. Ей не хотелось идти, но выбора у нее не было. В ногах была тяжесть и слабость одновременно, ей приходилось держаться за перила, чтобы не упасть, но и в руках была такая слабость, что они просто волочились по полированному дереву.

Ей было очень страшно подниматься наверх. Там были спальни. Адам уже пытал ее, бил током, отрезал палец. Теперь он собирался ее изнасиловать? Если да, она не будет сопротивляться. Будет просто лежать, ждать конца и молиться, чтобы этот конец наступил как можно скорее. Адам хочет спровоцировать ее на какую-нибудь реакцию, именно это его заводит. Страх, ненависть, отчаяние – ему подойдет любая. Поэтому лучше всего будет не реагировать совсем, не сопротивляться, не просить.

Такой у нее был план, и он был хорош, потому что давал возможность остаться в живых. Проблема была только одна – следовать ему было нереально для Рэйчел. Она знала, что, как только он дотронется до нее пальцем, она изо всех своих сил будет сопротивляться и пойдет на все, чтобы отбиться от него, – будет пихать, бить, кусать, царапать. Она понимала, что чем сильнее она будет биться, тем изощреннее будет его месть. И своей строптивостью она, скорее всего, подпишет себе смертный приговор. Несмотря ни на что, она знала, что будет сопротивляться до последнего вздоха.

Над лестницей висело отполированное до блеска зеркало в позолоченной раме. Рэйчел застыла и уставилась на собственное отражение. Она не узнавала себя. Женщина в зеркале была похожа на онкобольную: измученное, напряженное лицо, потухшие, безжизненные глаза с черными кругами. В этом платье она была похожа на ребенка, который залез в шкаф матери и надел ее вещи. А при взгляде на свою лысую голову Рэйчел чуть не заплакала.

Адам стоял рядом и довольно ухмылялся, увидев, какой ужас у Рэйчел вызвало собственное отражение. Как же ей хотелось ударить его ножом или электропогонялкой или застрелить! Она хотела отомстить ему, заставить его страдать за то, что он сделал с ней. Она очень хотела, чтобы он испытал ее боль. Но больше всего она хотела стереть эту довольную ухмылку с его лица.

– Номер пять, не останавливаться.

Поднявшись по лестнице, Адам повернул направо, и Рэйчел пошла за ним по коридору мимо множества темных комнат за закрытыми дверями. В окна бились снежные хлопья, и было слышно, как снаружи свистит ветер.

В доме пахло апельсинами. Но за этим запахом Рэйчел уловила еще один, более слабый – такой обычно бывает в больничных палатах. И чем дальше они шли, тем сильнее он становился. В конце коридора оставалась последняя дверь, и за этой дверью горел свет.

Адам подошел к двери, тихо постучал и открыл ее. Отступив, он знаком приказал Рэйчел войти. Рэйчел замерла, не в силах сдвинуться с места. Запах больничной палаты многократно усилился и заполнил собой ее легкие и нос. Ее стало тошнить. Сглотнув желчь, Рэйчел приказала себе держаться.

– Номер пять, войти в спальню матери.

Рэйчел не двигалась.

– Номер пять, войти в спальню матери, или будут последствия.

Рэйчел вошла в комнату. Она была оформлена, как одноместная палата в частной больнице: стены пастельных тонов, ярко-розовые занавески на окнах, прочное виниловое покрытие на полу. Необычные букеты свежих цветов наполняли комнату яркими красками и жизнью.

Положение кровати регулировалось, давая возможность матери Адама не только лежать, но и сидеть. Руки ее безвольно лежали на коленях, одна на другой, и казались парализованными. У нее было изможденное лицо с запавшими глазами и обвисшими щеками, но было видно, что когда-то она была красивой женщиной. У нее были такие же, как у Адама, карие глаза и такая же стать.

На первый взгляд волосы казались натуральными. Только приглядевшись, Рэйчел заметила, что это парик. Макияж был очень легким и аккуратным. Поверх белой ночной рубашки на ней был кремовый кардиган.

На стене напротив кровати висели четыре больших телеэкрана. Каждый из них был подключен к видеокамере в подвальном помещении, на экранах транслировалось черно-зеленое изображение в режиме ночного видения. На двух экранах было видно Софи. Она металась по матрасу, отчаянно пытаясь освободить руки.

В книжном шкафу стояли DVD-диски, на корешках были даты и цифры от одного до пяти. Расположены они были в хронологическом порядке, на каждый день – свой диск. Единственный диск с маркировкой «5» был датирован днем, следующим за ее похищением. Если на нем был вчерашний день, значит, она пробыла в плену два дня.

На туалетном столике стояли манекены – две головы и рука. На одном из манекенов был парик, второй стоял лысый. Рука стояла прямо, с раскрытой ладонью, как будто махала кому-то. На каждом пальце были надеты обручальные кольца. Кольцо Рэйчел было на мизинце. В углу комнаты стояла маленькая раскладушка. Она была аккуратно заправлена, но выглядела очень потрепанной.

– Подойди и посиди со мной, – кивнув на место рядом с собой, сказала пожилая женщина.

Рэйчел не могла заставить себя сдвинуться с места. Она смотрела на свои ступни, чтобы не смотреть на старуху. Адам легонько подтолкнул ее и вывел тем самым из ступора. Как лунатик, она подошла к кровати и села на самый край. Мать Адама кивнула на пространство между ними.

– Ближе, – сказала она хорошо поставленным и явно принадлежащим к другой эпохе голосом. Таким голосом отдают приказы, которые имеют статус беспрекословных.

Рэйчел посмотрела на Адама и подвинулась ближе. Старуха внимательно изучила Рэйчел, пройдя глазами каждый сантиметр ее лица и тела.

– Какая красивая, – сказала она. – А как ты думаешь, я красивая?

– Да.

Старуха засмеялась. Смех был очень приятным, но у Рэйчел было чувство, что он был таким же фальшивым, как и улыбка Адама, и столь же опасным.

– Когда-то я была красивой, но сейчас нет. Возраст в конце концов настигает всех. Дам тебе совет, дорогуша: не ври мне. Соврешь – я скажу Адаму, и он вырежет тебе язык, – она посмотрела на сына. – Адам любит играть с ножом. Ты уже и сама это знаешь не хуже меня.

Рэйчел смотрела на стену за кроватью и ничего не говорила.

– Знаешь, он ведь ненавидит меня. Я его родила, а он меня ненавидит. Он хочет убить меня, но у него не хватает духу. Он весь в отца. Тот тоже был безвольным. Так ведь, Адам? Ты мечтаешь задушить меня подушкой.

– Я люблю тебя, мама.

– Нет, не любишь. Ты любишь только себя, как и твой отец. – И тут она взглянула в глаза Рэйчел. – Ты веришь в рай?