Хеннинг Манкелль - Неугомонный

Когда вызвали такси, Линда проводила отца до калитки. Шла с ним под руку, склонив голову к его плечу. Так она делала, только когда была им довольна.

— Стало быть, я вел себя хорошо, — сказал Валландер.

— Лучше чем когда-либо. Можешь ведь, когда захочешь.

— Что могу?

— Хорошо себя вести. Даже задавать разумные вопросы о вещах, не имеющих отношения к работе полиции.

— Они мне понравились. Но о ней я узнал мало.

— О Луизе? Она такая. Говорит мало. Зато слушает лучше нас всех, вместе взятых.

— Мне она показалась чуточку загадочной.

Они вышли к дороге и стали под деревом, прячась от дождя, который так и не перестал.

— Не знаю никого загадочнее тебя, — сказала Линда. — Много лет я думала, что у тебя есть секрет, который ты стараешься скрыть. Но теперь поняла, что лишь часть загадочных людей вправду что-то скрывает.

— И я не из их числа?

— Пожалуй, да. Я права?

— Пожалуй. Хотя, возможно, иной раз человек хранит тайны, о которых сам не знает.

Темноту прорезал свет фар — подъехало такси. Машина оказалась похожей на автобус, в таксопарках они становились все более популярны.

— Терпеть не могу эти автобусы, — проворчал Валландер.

— Не заводись. Завтра я доставлю твою машину.

— После десяти я буду в Управлении. А теперь иди и узнай, как я им понравился. Завтра жду отчета.

Линда пригнала его машину утром, около одиннадцати.

— Очень, — сказала она, войдя в кабинет, по обыкновению, без стука.

— Что «очень»?

— Ты им очень понравился. Хокан выразился довольно забавно. Сказал: «Твой папа — незаурядная аквизиция[4] для семьи».

— Я даже не знаю, что это означает.

Ключи от машины Линда положила на стол. Спешила уйти, потому что они планировали прогулку с ее будущими свекром и свекровью. Валландер глянул в окно. В тучах появились просветы.

— Вы поженитесь? — спросил он, когда дочь уже направилась к двери.

— Им очень этого хочется, — ответила она. — Буду признательна, если хоть ты не станешь настаивать. А мы посмотрим, подходим ли друг другу.

— Но у вас же будет ребенок?

— В этом смысле все в порядке. Но сможем ли мы затем прожить вместе всю жизнь — дело другое.

Она исчезла. Валландер слышал ее быстрые шаги, каблуки сапог стучали по полу. Не знаю я свою дочь, думал он. Когда-то полагал, что знаю. А теперь понимаю: она становится все более и более незнакомой.

Он стал у окна, глядя на старую водонапорную башню, голубей, деревья, синее небо в разрывах редеющих туч. Тревожное волнение нахлынуло на него, тоскливое одиночество, заполнявшее все вокруг. Или, может, на самом деле оно было внутри? Все его существо как бы незаметно превращалось в песочные часы, из которых беззвучно утекал песок. Он еще долго смотрел на голубей и деревья, и в конце концов тревога отпустила. Тогда он сел за письменный стол и снова принялся упрямо просматривать документы, стопками громоздившиеся на столе.

Семь месяцев спустя, в середине октября, Валландер и его сотрудники продвинулись настолько, что смогли пойти к прокурору и потребовать ареста четырех подозреваемых. Двое из них, граждане Польши, были опознаны по пленкам с камер наблюдения оружейного магазина. Кроме того, полиция собрала достаточно улик, чтобы взять под стражу двух гётеборжцев, связанных с организованной преступной группировкой, которой руководили выходцы из бывшей Югославии. И снова Валландеру вспомнилось жестокое нападение в Ленарпе без малого двадцать лет назад. Когда стало известно, что это злодейство дело рук иностранцев, произошел целый ряд расистских выступлений, в том числе налеты на лагеря беженцев и убийство совершенно невинного человека. Страшное было время.

В ходе долгого и подчас безнадежного расследования Валландер осознал, что обе ближайшие его сотрудницы действительно хорошие полицейские. Он проникался к ним все большим уважением и даже ощутил прилив энергии, которую, казалось, подрастерял в последние годы. Особенно ему импонировала Кристина Магнуссон — своим ясным умом и упорством. И он по-прежнему украдкой поглядывал на нее в коридорах Управления.

Летом Ханну Ханссон выписали из больницы. Ослепшую на один глаз и с повреждением позвоночника. Валландеру побеседовал с одной из ее дочерей, которая держала конеферму под Хёрбю.

— Зрение не вернется, — сказала дочь. — И от болей в спине врачи фактически ее не избавят. Но хуже всего другое. Знаете, что именно?

— Смерть мужа.

— Это настолько очевидный факт, что о нем можно не говорить. Я имею в виду другое, затаенное.

Валландер так и не догадался, какого ответа она ждала.

— Страх, — сказала дочь. — Она стала бояться людей. Боится выходить, спать, оставаться одна. Как это излечить? Можно ли наказать за это?

— Хороший обвинитель убедит суд в особой тяжести преступления, — сказал Валландер.

Дочь покачала головой. Она сомневалась, как, впрочем, и сам Валландер. Шведские суды зачастую неприятно удивляли его своей нерешительностью в оценке тяжести преступления.

— Вы только их поймайте, — сказала она, перед тем как вышла из кабинета. — Не дайте им уйти от ответа за содеянное.

Валландер лично провел первые допросы двух задержанных поляков. Оба молодые парни, чуть старше двадцати. Они смотрели на него с издевкой и через переводчиков заявили, что не имеют касательства к краже оружия, что даже не были тогда в Швеции и на его вопросы больше отвечать не намерены. Но Валландер не позволил себе горячиться, хотя руки чесались надавать им затрещин. И мало-помалу сумел расколоть одного из них, который в ноябре вдруг начал давать показания. После этого все пошло быстро. При обыске некой квартиры в Стаффансторпе[5] полиция обнаружила больше половины украденного оружия, в другой раз, опять-таки при обыске в одном из предместий Стокгольма, нашли еще четыре ствола. В декабре, когда начался судебный процесс, недоставало лишь трех единиц оружия. Тем утром Валландер собрал своих соратников на кофе с кексом в одной из комнат для совещаний. Хотел сказать несколько хвалебных слов, но сбился, и в результате они большей частью обсуждали текущие переговоры о заработной плате и общее недовольство бесконечными реформами и изменчивыми приоритетами руководства Государственной полиции.

Рождество Валландер встречал вместе с семьей Линды. С восторгом и молчаливой радостью смотрел на внучку, у которой до сих пор не было имени. Линда уверяла, что девочка похожа на него, особенно глаза, но Валландер никакого сходства не видел, как ни старался.

— Девочке нужно имя, — сказал он, когда вечером в сочельник они сидели и пили вино.

— Будет у нее имя, — успокоила Линда.

— Мы думаем, в один прекрасный день оно само появится, — сказал Ханс.

— Почему меня назвали Линдой? — вдруг спросила дочь. — Откуда взялось это имя?

— Я тебя так назвал, — ответил Валландер. — Мона хотела назвать тебя по-другому, не помню как. Но для меня ты с самого начала была Линдой. А твой дед считал, что надо назвать тебя Венерой.

— Венерой?

— Ты же знаешь, он иногда чудил. Тебе не нравится твое имя?

— У меня имя хорошее. И можешь не беспокоиться. Если мы поженимся, я и фамилию менять не буду. Никогда не стану Линдой фон Энке.

— Может, мне стоило бы стать Валландером, — сказал Ханс. — Но, думаю, родители возмутятся.

Между Рождеством и Новым годом Валландер занимался «расчисткой» — разбирал скопившиеся за год бумаги. Много лет назад он завел привычку перед Новым годом освобождать место для наступающего года. В начале января вынесут приговор по делу о краже оружия. Валландер говорил с прокурором, который потребовал для обвиняемых самого сурового наказания, а у защиты не нашлось веских контраргументов. Он все-таки сможет посмотреть в глаза дочери Ханны Ханссон, если снова ее встретит.

Все вышло так, как он предполагал. Приговоры оказались суровыми. Двое поляков, совершивших убийство и жестокое избиение, получили по восемь лет тюрьмы. Валландер был уверен, что апелляция в Верховный суд не приведет к какому-то особенному смягчению приговора.

Вечером того дня, когда суд первой инстанции вынес свое решение, Валландер думал побыть дома, посмотреть какой-нибудь фильм. Он раскошелился на параболическую антенну и теперь имел доступ к множеству разных киноканалов. Перед уходом он прихватил с собой табельное оружие, чтобы дома почистить. Отставал со стрелковой подготовкой и знал, что самое позднее в начале февраля предстоит отработать практические стрельбы. Письменный стол не пустовал, но никаких срочных дел он сейчас не вел. Пользуйся моментом, подумал он. Сегодня можно посмотреть фильм, а завтра, глядишь, будет слишком поздно.

Но, приехав домой и прогулявшись с Юсси, он вдруг почувствовал беспокойство. Порой в этом доме, среди пустынных полей, его охватывало ощущение заброшенности. Я словно обломок разбитого корабля, думал он тогда. Выброшенный сюда, в эту бурую глину. Чаще всего беспокойство проходило быстро. Но именно этим вечером упорно не отступало. Валландер сел за кухонный стол, расстелил старую газету и вычистил пистолет. Закончив, посмотрел на часы: только восемь. Откуда взялась эта мысль, неизвестно. Он поспешно переоделся и поехал обратно в Истад. Зимой город был почти безлюден, особенно будними вечерами. И допоздна работали максимум два-три бара или ресторана на весь город. Валландер припарковал машину и направился к ресторану, расположенному на рыночной площади. Посетителей оказалось мало. Он сел за столик в углу, заказал закуску и бутылку вина. В ожидании заказа выпил в баре несколько коктейлей. Так странно: он просто вливал в себя спиртное, чтобы заглушить беспокойство. И был уже изрядно подшофе, когда официант принес закуску и налил ему вина.