Александра Маринина - Смерть ради смерти

– Можно, – все так же равнодушно пожал плечами Лысаков. Казалось, разговор с каждой минутой тяготит его все больше и больше.

– У вас есть чистая бумага? – спросил гость.

Геннадий Иванович молча открыл ящик письменного стола и достал несколько листов белой бумаги.

– В той рецензии, насколько я помню, четыре полные страницы и еще примерно треть листочка. Значит, ваша подпись должна находиться примерно вот здесь, – он легко прикоснулся к чистому белому листу острием карандаша.

Лысаков подвинул лист к себе и уверенно расписался.

– Давайте на всякий случай сделаем еще один лист с подписью, – предложил гость. – Вдруг текст не поместится или Леночка что-нибудь напутает.

Геннадий Иванович взял еще один лист и снова поставил свою подпись чуть ниже верхней трети страницы.

– Ну, будем надеяться, что теперь все будет в порядке, – бодро сказал гость. – А мы с вами про чайник-то не забыли?

– Ох, конечно, я забыл! – спохватился Лысаков. – Вам кофе растворимый или вы любите в зернах?

– Если можно, в зернах, – отозвался гость. – Кстати, Геннадий Иванович, можно я воспользуюсь вашим принтером? Мой что-то забарахлил, а мне в четверг прямо с утра нужно ехать в министерство с уже готовым документом. Мне нужно распечатать буквально пару страниц.

– Разумеется, печатайте, – послышался из кухни голос хозяина.

Он удовлетворенно улыбнулся, достал из кармана дискету, натянул на руки тонкие лайковые перчатки, включил компьютер. Быстро вставил в принтер только что подписанные Лысаковым чистые листы бумаги и начал распечатку. Он воспользовался быстрой черновой печатью, и уже через несколько секунд у него в руках были два подписанных Геннадием Лысаковым письма. На обоих – отпечатки пальцев только самого Лысакова и его собственноручная подпись. Пусть проводят экспертизы хоть до второго пришествия, это его настоящие подписи. Глянув на распечатку, он отметил, что ему опять повезло. У этого принтера оказался весьма характерный дефект печати: все строчные буквы «у» он печатал заглавными. Насколько он знал, ни один принтер, стоящий в Институте, такого дефекта не имел. Очень хорошо!

Он сунул листы обратно в пластиковую папку, выключил компьютер, стянул с рук тонкие перчатки, убрал папку и дискету в «дипломат». Теперь можно быстренько выпить кофе, чтобы не вызывать подозрений у хозяина, и ехать к Шитовой. Хоть бы она оказалась дома…

Поднимаясь на лифте в квартиру Шитовой, он снова проговорил про себя оба варианта: если она дома и если ее нет. Первый вариант был намного более предпочтительным. Он приходит, отдает ей деньги, которые якобы был должен Галактионову, намекает на кофе… Дальше все понятно. Через несколько минут Шитова умирает, он оставляет сложенное вчетверо письмо, подписанное Лысаковым, и уходит. Если ее нет, он открывает дверь, подсыпает цианид в чайную заварку или в банку с растворимым кофе. Может быть, у нее в холодильнике стоит кастрюля с супом. Короче, найдет он, куда подсыпать яд. Главное, не в сахар, глюкоза нейтрализует цианиды. Оставляет письмо и уходит.

И в том, и в другом случае он возвращается к Лысакову. Рабочий день закончен, завтра праздник, милиция к нему домой точно не нагрянет, они тоже живые люди, им тоже отдыхать хочется. Отравить Лысакова и уйти, оставив на видном месте второе письмо, – дело нескольких минут. На это нужно ровно столько времени, сколько нужно Лысакову, чтобы вскипятить чайник и подать чай.

Милиция найдет отравленную Шитову и написанное Лысаковым (вне всяких сомнений, Лысаковым: бумага, отпечатки пальцев, принтер, подпись – все принадлежит ему) письмо, в котором он предупреждает ее о визите. А потом найдут мертвого Лысакова, не выдержавшего груза совершенных злодеяний и ушедшего из жизни. Ну и, естественно, письмо, в котором он признается в убийстве Галактионова и Шитовой. Отпечатки пальцев, бумага, принтер, подпись – он обо всем подумал.

Главное, чтобы покончивший с собой Лысаков не был обнаружен раньше, чем умрет Шитова. Такое, конечно, может случиться, если сейчас он не застанет ее дома, вернется к Гене, убьет его, а труп найдут до того, как Шитова появится дома и выпьет отравленного чайку. С точки зрения теории вероятности такое может случиться, но по жизни – вряд ли. Завтра праздник, милиция работать не будет, Лысаковым могут начать интересоваться не раньше утра четверга. Ни в чем серьезном его, конечно, не подозревают, это совершенно очевидно. Если бы его подозревали в убийстве Галактионова с вескими уликами, то никак не оставили бы дома, несмотря на то что камеры сейчас переполнены и людей держать негде. Говорят, адвокат Лысакова где-то раздобыл и внес за него колоссальный залог. Такой залог, что Геннадий и дернуться не смеет, ведь, если он сбежит, сумма будет обращена в доход государства, соответственно, те, кто дал деньги для внесения залога, беглеца из-под земли достанут. Надо же, умный человек залог придумал. Охранять не надо, казенными харчами обеспечивать не надо, а если сбежит – и искать не надо, кто деньги дал на залог, тот и найдет, не сомневайтесь.

Итак, милиция спит спокойно и Лысаковым не интересуется аж до самого четверга. За это время Шитова должна умереть. Должна. Должна.

Он позвонил в квартиру и с облегчением услышал по ту сторону двери торопливые шаги.

– Кто там? – спросила Шитова.

– Моя фамилия Лысаков, – очень громко, даже громче, чем нужно, сказал он в надежде, что услышит кто-нибудь из соседей. – Геннадий Иванович Лысаков. Я был у вас дома вместе с Александром Владимировичем как раз тогда, когда вас увезли в больницу. Вы меня помните?

– А что вы хотите? – спросила Шитова, не открывая дверь.

– Видите ли, я брал у Александра Владимировича деньги в долг на три месяца. И теперь не знаю, кому их возвращать. Его супруга меня, мягко говоря, не жалует, вот я и подумал, что, может быть, лучше я отдам их вам. Вы были очень близки…

Дверь распахнулась, но вместо эффектной брюнетки Шитовой на пороге возникла худенькая невзрачная блондиночка, которую он уже неоднократно видел и в Институте, и на Петровке.

– Проходите, Павел Николаевич, – гостеприимно улыбнулась она. – Мы вас ждем.

Он рванулся назад, на лестницу, но его тут же схватили крепкие руки невесть откуда взявшихся мужчин.

Было уже почти семь вечера, когда Вадим Бойцов вдруг понял, что он – дурак. Вот так просто, неожиданно, буквально в одно мгновение он это понял. Он так и не повзрослел с тех самых пор, когда впервые подумал, что девчонки сами придумывают правила и сами же их нарушают, поэтому с ними невозможно иметь дело. Главной его ошибкой, которая тянулась за ним с тех юношеских пор, была попытка обобщить всех представительниц женского пола, найти некую единую характеристику, которая давала бы ключ к каждой из них, позволяла бы их понимать и с ними взаимодействовать. Если бы ему на пути вовремя попался мудрый человек, то объяснил бы Вадиму, что девочки и впрямь почти все одинаковые (но только почти), потому что все примерно одинаково (но только примерно) проходят процесс взросления и социализации. Дети и подростки во многом (но не во всем) походят друг на друга, но взрослые люди – абсолютно разные. Их нельзя обобщать, стараясь найти единую характеристику и вывести единую закономерность. К каждому взрослому человеку нужно искать свой ключ. Индивидуальный.

Ошибка Вадима Бойцова состояла в том, что он пытался понять женщин вообще и, не преуспев на этом поприще, начал их бояться, ибо решил, что ему природой не дано их понять. Столкнувшись с Анастасией Каменской, он неожиданно понял, что женщины так же не похожи друг на друга, как и мужчины. А сегодня он познакомился с чудесной девушкой и начал как дурак примерять ее к тем играм, в которые с ним играли зрелые опытные кокетки. Вот именно, как дурак. Даже имя ее не спросил.

Перед его глазами вновь встала удаляющаяся стройная фигурка в длинном бирюзовом пальто, он припомнил ее чуть вздернутый носик с парой золотистых веснушек, короткие блестящие волосы, яркие губы, не тронутые помадой, густые ресницы, ее звенящий от слез голос, когда она рассказывала о том, как избивали ее шестилетнего братишку, ее прелестную улыбку, когда она отказывалась от его услуг, потому что он устал и ему надо отдохнуть. Такая юная, такая искренняя, такая… Настоящая. Он наконец подобрал определение, которое полностью передавало его впечатление от той девушки.

Да, он дурак. Но он должен ее найти.

Он рывком тронул машину и помчался в Восточный округ. В школе, конечно, уже никого не было, кроме уборщицы и бабки-вахтерши. Вадим промучился почти час, пока не убедил уборщицу дать ему телефон директора. Директор, напротив, оказалась дамой вполне сговорчивой и легко поверила в сочиненную им байку о том, как он сидел на скамеечке возле школы и познакомился с девушкой, и потом девушка ушла, не заметив, как из книги выпали какие-то бумаги, судя по всему, личного характера. Он хотел бы их вернуть, но не знает ее имени, знает только, что ее брата зовут Павликом, он учится в первом классе и недавно его дважды избивали ребята из соседнего ПТУ.