Стивен Соломита - Укрепленный вход

— Я больше не полицейский, а обычный гражданин, который наблюдал некое кровопролитие и не заявил об этом. Я — частное лицо, сделавшее свое дело и удалившееся. Как Робин Гуд. Только он был помоложе, правда?

Ни он, ни она не улыбнулись. Стенли и Бетти размышляли об обстоятельствах убийства Ножовски все то время, пока ехали на Холмы Джексона. Накануне Бенбаум позвонил Бетти и сказал, что он получил письмо от управления, в котором было сказано, что компания больше не принимает квартплату и не несет ответственности за поддержание порядка в доме. Бетти собиралась подать в суд петицию, чтобы заставить управление следить за недвижимостью, пока не найден домовладелец или его наследники.

— Я слышала, — сказала Бетти Полу Рилли, — что вы сейчас страдаете от сердечной недостаточности и проходите курс лечения.

— Да, — ответил Рилли, — мне очень тяжело ходить по лестнице. Лифт сломался два дня назад, а домоуправляющий говорит, что не может его починить. Я позвонил в управление, но какая-то дамочка не захотела со мной даже разговаривать. Мусорщикам вчера перестали платить, и теперь нам самим придется относить мусор вниз. Мне это не по силам.

— Вот так всегда: что-нибудь улучшается, а в чем-то другом становится хуже. — Майк Бенбаум оправился от побоев, репортеры больше не появлялись, но все жильцы думали об одном и том же — почему. Холмы Джексона перестали быть раем…

Внезапно Майк замолчал. У него отвисла нижняя челюсть. На какой-то миг Бетти подумала, что он готов упасть в обморок, но Майк остался сидеть на своем стуле, указывая длинным трясущимся пальцем на старика, который брел по асфальтированной дорожке. Старик опирался на трость, на нем были гаванская рубашка поверх легких хлопковых брюк и сандалии вместо ботинок. Он увидел Майка Бенбаума и зашагал быстрее, спотыкаясь и сильно шаркая ногами.

— Это Моррис Катц, — объяснил Рилли Мудроу и Бетти.

— Это сам черт! — завопил Бенбаум и сделал небольшую паузу, чтобы подобрать соответствующие случаю оскорбления. — Ты принес с собой спички? — проорал он. — Ты пришел, чтобы закончить работу, которую начали твои подонки?! Может, ты пришел бить меня по голове?! Единственное, чего ты не можешь сделать, так это кого-нибудь изнасиловать.

Моррис Катц начал краснеть — и веснушки ярко проступили на его носу и щеках. Он грозно потряс тростью, но на Майка Бенбаума это не произвело никакого впечатления.

— Почему, — простонал Катц, поднимая глаза к небу. — Боже, почему ты опять привел меня сюда? Для чего? Чтобы в моей жизни была эта пытка? Ты каждый день забираешь к себе прекрасных людей: святых, младенцев из колыбели. Почему ты оставил жизнь этому человеку? Человеку, который сделал страданием каждую минуту моей жизни в Нью-Йорке? Этот подонок за тридцать пять лет ни разу не внес полностью квартплату. Господи, он уже старик! Забери его сегодня!

— И ты говоришь о квартплате? — Бенбаума колотило от злости. — За этот свинарник? Ты хоть один сезон топил в нем нормально? Штукатурка сыплется с потолка, а я должен умолять, чтобы пришел маляр! Коридоры вечно грязные и темные. Я должен чуть ли не ползать, чтобы не сломать себе позвоночник…

— Хоть бы ты упал и сломал голову!

— Я сделаю так, что ты будешь платить штрафы, пока не станешь таким бедным, чтобы жить в собственном доме!

На какую-то минуту наступила тишина, потому что противникам нужно было собраться с силами. Бетти воспользовалась этим.

— Меня зовут Бетти Халука. Я — юрист и представляю здесь интересы жильцов.

Моррис Катц уже успокоился. Он повернулся к Бетти и наклонил голову.

— Мое имя Моррис Катц, и мне не выплачен долг по ссуде на покупку этих зданий. Вот уже два месяца, как не высылается чек. Я позвонил в компанию, они сказали мне, что нового владельца нет, его юрист погиб, и никто ничего не делает. Завтра я иду в суд.

На этот раз Бетти заговорила до того, как Майк Бенбаум успел открыть рот.

— Мистер Катц, вы не возражаете, если я узнаю, кто ваш юрист? Мы могли бы обсудить некоторые детали до суда. Тогда все пойдет гораздо быстрее.

— Какой юрист? — Моррис с подозрением взглянул на Бетти и потянул носом воздух. — Вы что думаете, я всю жизнь работал, чтобы сделать богатым какого-нибудь проходимца? Я не нуждаюсь в юристах! Я отремонтирую этот дом, и он станет лучше прежнего! Новые окна, новая крыша, новый лифт. Багамы мне надоели, я от них устал. Вода, солнце — это отвратительно. Дышать не могу тем воздухом. У меня есть яхта длиной в сорок футов, так пусть она утонет в бухте!

— Пусть она утонет вместе с тобой, подонок! — негодовал Бенбаум.

Бетти взглянула на Мудроу, но его лицо, как обычно, ничего не выражало. Только в глазах был намек на то удовольствие, которое он получил от этой сцены.

— Нам пора ехать, — сказал Мудроу.

— Да, мне тоже так кажется. — Бетти взяла его за руку, и они направились к машине. — Странно, у меня было впечатление, что Майк в восторге от Морриса Катца, а теперь он готов съесть его с потрохами.

— С точки зрения Майка, все домовладельцы — жадные воры, которые чувствуют удовлетворение только тогда, когда в канун Нового года отключают жильцам горячую воду. Моррис оказался святым, лишь перестав владеть недвижимостью. — Мудроу с неприязнью смотрел на «хонду», открыл дверцу и передал ключи Бетти. — Твоя очередь, — сказал он.

Бетти взяла ключи, но осталась стоять на месте, пока Мудроу не взгромоздился на переднее сиденье. Тогда она обошла машину и наклонилась к нему.

— Стенли, — сказала Бетти, — я все это время думала…

— О чем? — Мудроу понял, что она пришла к какому-то важному решению.

— Помнишь, я тебе рассказывала, что я хотела все сделать сама? То есть, — Бетти поколебалась, — убить Ножовски.

— Да, помню.

— И сказала тебе, что работа, которой я занималась всю жизнь, очень все усложняет.

Она замолчала, и Мудроу снова сказал «да».

— Но я не говорила о том, что люблю тебя. Мне казалось, любовь поможет мне многое преодолеть, но она только все усложняет!

Мудроу попытался выпрямиться, однако ему удалось только удариться головой о потолок.

— Это значит, что ты решила от меня уйти?

— Я решила уйти с работы. Знаешь, я больше двадцати лет откладывала деньги, и у меня с этим все нормально. Что касается остального… Мне просто надо подождать и посмотреть, что получится.

Бетти маневрировала тяжело нагруженной «хондой» между машинами на площади Куинс, а затем выехала на Пятьдесят девятую улицу, убегая от автобуса, который двигался так, будто ему принадлежала вся трасса.

— Если я уйду из отдела по работе с неимущими, то просто не буду знать, чем мне заняться, — сказала Бетти, как только ей удалось вырулить на свободную полосу. — Не убирать же целыми днями квартиру после того, как двадцать лет я провела в суде. Мне надо что-то придумать.

Из-за жары стекла в «хонде» были опущены, и шум машин заглушал ее слова. В четверти мили от них уже высились башни Манхэттена. Их очертания в вечернем освещении казались более мягкими.

Мудроу пытался устроиться поудобнее. С тех пор как он постоял в грязи под окном Ножовски, у него все еще болели колени. Наверное, не стоило рассказывать Бетти обо всем, что случилось. Скорее всего, нужно было бы вовсе промолчать. Говорил ли он, что любит ее и она ему необходима? Но это был один из моментов, когда не надо игры, когда риск оправдан. Так или иначе, но освобождает только правда.

Мудроу искоса посмотрел на свою подругу. Рот Бетти был слегка приоткрыт, и Мудроу видел розовый кончик ее языка.

Если зерно не умрет, то оно не воскреснет для жизни.

Это из Библии, хотя он не помнил, откуда именно. Мудроу чувствовал, что-то заканчивается и начинается почти одновременно, нужна только небольшая пауза, чтобы перевести дыхание.

— Поразительно, правда? — сказала Бетти. Сейчас башни Манхэттена высились от них по обе стороны, отражая в миллионах стекол свет заката. — Я просто обожаю город, когда он становится таким.

Мудроу молча согласился. Он всегда видел окружающее с самой неприглядной его стороны. Он смотрел в упор на Медузу Горгону, но не превратился в камень. Теперь, погруженный в весеннее свечение, он готов был признать, что очень любит этот город. Он готов был признать, что любит его не меньше своей жизни и своей работы. И сказать по правде, все это он любит, как никогда раньше.

Не говорю (исп.).

Селезень (исп.).