Рут Ренделл - Заклание волков. Блаженны скудоумные

— Похожа.

— Как она выглядит? — тихо спросил я.

— Черный «кадиллак».

— Ну, все, — сказал я. — Нам крышка.

— Здесь они ничего не сделают, — заявила Герти.

— Мы можем поймать такси на углу, — предложила Карен.

— Нет! — рявкнул я. — Им только этого и надо. Мы сядем в такси, а водитель окажется их человеком.

Карен взглянула на меня так, словно собралась повторить, что я сгущаю краски, но потом передумала и спросила:

— Что же нам тогда делать?

— Разделиться, — предложила Герти.

— А может, лучше держаться вместе?

— Сейчас мы — более крупная мишень, — объяснила ей Герти. — А если разделиться, то хотя бы один из нас доберется до ГПП.

— Что ж, возможно, — с сомнением молвила Карен.

— Герти права, — сказал я таким тоном, словно и впрямь понимал, о чем говорю. Во всяком случае, если мы разойдемся, вероятность того, что с Карен стрясется беда, будет уже не так высока. Я точно знал, за кем из нас увяжется черный «кадиллак», и не тешил себя напрасными надеждами.

— Пошли дальше, — сказала Герти. — Как ни в чем не бывало, будто мы и не подозреваем, что творится.

Мы пошли дальше. Как деревянные. Как люди, прекрасно знающие, что творится.

— На углу разойдемся в разные стороны, — не разжимая губ, продолжала Герти. — Не забудь, штаб-квартира ГПП ютится в Рокфеллеровском центре.

— Я помню, — ответил я и, когда мы добрались до угла, спросил: Часы сверять будем?

Карен посмотрела на меня долгим и очень внимательным взглядом.

— Что ж, нет так нет, — сказал я.

«Кадиллак» увязался за мной.

Наша троица распалась на углу Семьдесят восьмой улицы и Бродвея, исполнив этот маневр с четкостью, присущей оловянным солдатикам. Карен свернула налево, Герти двинулась вперед, шагом-марш, а я — направо.

Направо свернул и «кадиллак».

На Семьдесят девятой улице я опять сделал правый поворот. «Кадиллак» держался на почтительном расстоянии, но я не сомневался, что машина была та же. Наверняка и занавески на задних окнах, по обыкновению, задернуты.

Никогда еще солнце не казалось мне таким ярким, никогда еще витрины магазинов на Семьдесят девятой улице не были так далеко от мостовой, никогда еще здешние тротуары не достигали такой огромной ширины. Никогда еще ни один квартал Нью-Йорка не был столь безлюден майским утром в десять часов.

Я пересек Амстердам-авеню как рассеянный матадор, преследуемый быком.

У проспекта Колумба Семьдесят девятую улицу, будто пробки, затыкают здания планетария и музея естественной истории. Перед ними стояли велосипеды. Мне в голову пришла дикая мысль, и я торопливо пересек улицу, но на всех велосипедах, разумеется, висели замки. В Нью-Йорке замки повсюду, хотя проку от них никакого.

«Кадиллак» застрял перед красным светофором. Будь у меня хоть какое-то средство передвижения, сейчас я мог бы оторваться от преследователей.

Внезапно, обтекая меня с двух сторон, мимо прошмыгнула стайка малолетних велосипедистов. Мальчишки на ходу соскакивали со своих стальных коней, лихо опускали ногами подпорки, привычными движениями доставали замки.

Я огляделся и понял, что мое время пришло.

Ближайший ко мне мальчуган оказался толстеньким, маленьким и очкастым.

Я подошел, взялся за его велосипед и сказал:

— Прошу прощения.

Он тупо посмотрел на меня. Я оседлал велосипед и покатил прочь.

Сзади поднялся хай. Я оглянулся и увидел, что остальные мальчишки снова садятся на велики и пускаются в погоню, а «кадиллак», дождавшийся, наконец, зеленого сигнала светофора, медленно выныривает из-за угла.

Я угрюмо склонился к рулю, яростно налег на педали, объехал музей и помчался по Семьдесят восьмой улице.

Я не ездил на велосипеде уже много лет. Может, и правда, что однажды обретенные навыки не забываются, но правда и то, что, садясь на велосипед после многолетнего перерыва, вы наверняка будете являть собой страшное зрелище. Особенно, если тротуар, по которому вы едете, кишит мусорными баками, молодыми деревцами, пожарными гидрантами и старушками с пекинесами.

Уж и не знаю, как я изловчился продраться сквозь все это, но выжить мне удалось. Благодаря свите из вопящих юных велосипедистов и черному «кадиллаку», который нетерпеливо похрюкивал перед красным светофором на проспекте Колумба.

В конце квартала виднелся Центральный парк, и я устремился к нему, как цирковой медведь к пещере. Но между мной и возможным укрытием лежала Западная Сентрал-Парк-авеню — широкая улица, забитая машинами. Автобусы, такси, «МГ», «роллс-ройсы», врачи в «линкольнах», студенты в «феррари», содержанки в «мустангах», туристы в «эдзелах», художники по интерьеру в «дафах», все они сновали туда-сюда, зная, что у них в запасе ровно шестьдесят секунд, а потом снова загорится красный светофор. Всем было известно, что неофициальный мировой рекорд равен семидесяти кварталам на «зеленой волне», и все стремились побить этот рекорд. Разумеется, никто не был готов к встрече с чокнутым на велике, который норовил проскочить прямо перед носом.

Ну что мне было делать? Я ехал слишком быстро и слишком неуверенно, чтобы свернуть налево или направо. Остановиться я и подавно не мог: сзади вопили грозные дети, а «кадиллак» уже наверняка снова увидел зеленый свет.

Оставалось только одно — зажмуриться. И я зажмурился.

О, этот визг тормозов! О, этот звон подфарников, разбивающихся о стоп-сигналы! О, эти яростные изумленные вопли! О, этот дивный переполох!

Я разомкнул веки и увидел впереди бордюр. Какой-то сохранившийся с детства рефлекс заставил меня резко дернуть руль, и велик взлетел на тротуар вместо того, чтобы резко остановиться перед ним и катапультировать меня через низкое ограждение в парк. Тот же детский рефлекс помог мне повернуть направо, не завалившись набок. Я помчался по тротуару сквозь толпу гревшихся на солнышке пешеходов, оставляя за собой сумятицу, смуту, неистовство, раздавленные соломенные шляпки, лес рук, увенчанных грозящими кулаками.

Казалось, я несся по рядам римлян, пришедших послушать Муссолини.

В каменной ограде была брешь, а за ней — гудроновая дорожка, которая шла вниз и вправо. Я свернул на нее, продолжая яростно накручивать педали и пыхтеть, и помчался под уклон.

Прекрасно. Наконец-то я мог просто сидеть, не работая ногами, наслаждаясь ветерком, овевавшим покрытый испариной лоб. Я плыл вниз по склону, и даже вопли юных преследователей теперь казались мне далекими и не имевшими никакого значения. Я едва не заулыбался, но потом посмотрел вперед, увидел, что ждет меня у подножия холма, и бросил эту затею с улыбками.

Прямо передо мной раскинулся пруд. Вероятно, самый грязный и загаженный водоем в Соединенных Штатах. У берегов его плавали пивные банки, картонки из-под молока, вощеная оберточная бумага, разного рода молочные продукты, игрушечные самосвалы, огрызки маринованных огурцов, сломанные выкидные ножи, бутылки из-под муската, бумажные кофейные стаканчики, экземпляры «Плейбоя», коричневые башмаки и сетки от детских кроваток.

О, нет. Пожалуйста, не надо.

Я нажал на тормоза. Точнее, на то, что называлось и было велосипедными тормозами в годы моего детства. Иными словами, я принялся крутить педали в обратном направлении. Но времена меняются, и годы моего детства давно миновали. Теперешние велосипеды — больше не велосипеды. Я начал вертеть педали назад, не почувствовал никакого сопротивления и приложил большее усилие, но велик знай себе набирал ход. Я все быстрее крутил назад, он все быстрее несся вперед, а там лежал черный пруд, похожий на дополнительный круг ада, не предусмотренный первоначальным проектом.

Я так и не догадался, в чем дело. Может, проклятый велик сломался?

Почему же я не останавливаюсь? Я неистово крутил педали назад и так же неистово мчался вперед.

Пруд был уже в нескольких футах, когда я, наконец, заметил рычажки, прикрепленные к рулю рядом с моими пальцами. От рычажков тянулись тонкие тросики, исчезавшие в трубах велосипедной рамы.

Может, это и есть тормоза? Времени на раздумья не оставалось; я схватился за оба рычажка и надавил на них изо всех сил. Велосипед остановился. Жаль, что сам я не был оборудован никакими рычагами и мне не удалось остановиться вместе с велосипедом. Свободной птицей воспарил я в воздух, на миг завис над грязно-оливковой водой и канул вниз, в радушные объятия какого-то подозрительно желтого пятна. Я закрыл рот, зажмурил глаза, сжался, будто зародыш в чреве, и рухнул в воду, после чего камнем пошел ко дну.

Когда я вынырнул на поверхность, фыркая и выплевывая конфетные фантики, то увидел, что моторизованные части подростков разделились и двинулись в объезд пруда, чтобы соединиться у его дальнего края, где находился я. Они по-прежнему горели желанием захватить меня в плен, хотя я больше не присваивал себе ничьих велосипедов. Ну разве пристало детворе быть такой злопамятной?