Николай Леонов - Ультиматум Гурова (сборник)

— Я шевелю… Эту тоже не знаю, правда.

— Ох, и врешь ты, друг ситный! Если я узнаю, что врал…

— Ей-богу, не вру…

— Ты… мне еще Бога поминать тут будешь! Давай, смотри на фотки!

— А вот эту где-то видел… Точняк, начальник!

— Спокойно, Свекла, спокойно!

— Я — Тыква, — обиженно отозвался уголовник. — А видел я ее, знаете где, во, с Мироном я ее видел!

Гуров так резко повернулся, что в шейных позвонках что-то хрустнуло. Стараясь сдерживать нетерпение, он подошел к столу. Крячко ткнул пальцем в фотографию Татьяны Калининой. Значит, Тыква, ее где-то все-таки видел.

— Щас вспомню, — торопливо лепетал Тыква. — Это… это был… Вы на квартиру к Катьке нагрянули в пятницу… А в среду я ее с Мироном видел. И от Катькиного дома недалеко. Они стояли под деревом и шептались. Главное, прятались ведь от кого-то. Мирон, понятно, он в бегах, а она…

— Раз они прятались, то как ты ее разглядел? — одернул Тыкву Крячко.

— Так я стоял и ждал. Я ж к Катьке шел, в смысле, к Мирону. Пива нес. А потом они расстались, и она пошла, вот я и разглядел.

Крячко посмотрел на календарь и старательно внес себе в план выяснение места нахождения Татьяны Калининой в данный день и в данное время. А Тыква продолжал стараться. Он расписывал, какое лицо было у девушки, как она два раза оглянулась на дом и подъезд, в который вошел Миронов после того, как расстался с ней.

Потом зазвонил телефон на столе у Гурова. Крячко вопросительно посмотрел на шефа, снял трубку и протянул ее через стол.

— Слушаю!

— Лев Иванович, — раздался голос Афанасьева, — мы закончили. Двое опознали Калинину как находившуюся на платформе в то время. Она привлекла внимание не выражением лица, а одеждой. На ней, как показывают оба очевидца, были джинсы и футболка. Так вот, они обратили внимания, что молния на гульфике джинсов была расстегнута, а футболка сзади вылезла из-за ремня. На неопрятность обратили внимание, а потом уже на лицо. По-моему, логично посмотреть в лицо, кто это так небрежен в одежде в общественном месте.

— Да, можно согласиться, — ответил Гуров.

Он положил трубку, кивнул, чтобы увели Тыкву, и подошел к Калинину.

— Может, приляжешь? Ночь будет долгая, а может, и следующие сутки тоже.

— Как ты мог, Лева? — вдруг спросил Калинин. — Почему?

— Ты о чем? — стиснув зубы, процедил Гуров.

— Ты догадывался, понимал. И ты молчал. Почему сразу ничего не сказал, почему довел до этого?

— Юра! Я ничего не знал, а когда стал догадываться, то сразу бросился проверять. И как только у меня появилась уверенность, я сразу полетел к тебе.

— Ты все знал и молчал, — почти простонал Калинин. — Я не хочу больше тебя видеть, понимаешь? Мне больно! Я хочу уйти…

— Юра!

— Оставь меня. Хочешь арестовать — арестуй. Но быть с тобой и ждать я не могу.

— Ну куда ты пойдешь? Ночь ведь, документов… вещи твои… А, черт! — Гуров повернулся к Крячко: — Стас, прошу тебя. Устрой его в гостиницу по своему паспорту, по моему. А потом смотайся ко мне на дачу и привези все его вещи. Ну, в комнате у него увидишь. Я просто не могу оторваться сейчас, а он…. видишь, что с ним.

— Ладно, я все устрою, — пообещал Крячко.

Он подошел к Калинину, взял его за плечо и стал что-то шептать на ухо. Юрка кивнул, встал с дивана и, не проронив ни слова, вышел за дверь.

Татьяну нашли под утро. Позвонил Афанасьев. Голос у капитана был хриплый и уставший. Кажется, он уже двое суток на ногах.

— Нашли бедолагу, — сказал капитан. — Она шла по Садовому, натыкалась на людей. У нее вид, как говорят, был, как у пьяной. А потом к ней какие-то пацаны привязались, а она никакая. Кто-то в полицию позвонил, а там уж завертелось. Прилетели первыми ребята из ДПС, по фото ее опознали и сообщили нам в МУР.

— Все, Андрей Андреевич, спасибо тебе. Вымотался ты, как я слышу.

— Если честно, то слегка пошатывает, — пробормотал Афанасьев.

— Отправляйся-ка домой. Я утром свяжусь с твоим руководством, скажу, чтобы отпустили тебя до восемнадцати часов отсыпаться.

— Ну-у! — восхитился Афанасьев. — По-царски!

— Это я могу, — усмехнулся Гуров. — До вечера постараюсь организовать экспертизу в «Кащенко». — Он по привычке назвал Психиатрическую клиническую больницу № 1 «Кащенко». Так он привык, да и все опера тоже. Хотя с 1994 года клинике вернули название «Имени Н.А. Алексеева». — Пусть психиатры сделают свое официальное заключение. А твои ребята пока займутся поиском свидетелей, другими следственными мероприятиями. Короче, бумагу набирать будут. Ты мне понадобишься вечером. Нам предстоит довести дело Креста до конца, отработать его связи с Рязанью, если таковые есть. А еще проверишь рязанский след по конопляным делам. Я тебе информацию к вечеру подготовлю, будь она неладна.

Пару часов Лев провел на диване в полудреме. Сном это назвать было нельзя. В семь он встал и выпил две таблетки из специальных средств спецназа, которые используются для поддержания работоспособности без сна, еды и во время тяжелейших нагрузок. Гурову сейчас нужна была свежая голова. Он снова и снова гнал от себя подленькую мыслишку, что следовало поехать туда, навестить Татьяну еще ночью. Нет, говорил он сам себе, не стоило. Теперь ей не поможешь, теперь ей раздражители не нужны. Если она уже пришла в себя и стала просить объяснений, стала допытываться, по какому праву ее посадили в камеру, то ему бы уже сообщили. А раз не сообщили, то она еще во тьме своих нездоровых фантазий. И он ей пока не нужен.

В начале девятого он был на Петровке. Дежурный поздоровался с Гуровым за руку и повел его в дальний коридор. Открылась одна из дверей, куда помещали задержанных для выяснения личности, доставленных для допросов из СИЗО. Татьяна сидела на лавке и смотрела в стену. Девушку откровенно трясло.

— Вы что? — с угрозой спросил Гуров. — Не следите за задержанными? А если у нее приступ, если эпилептический припадок?

Он подошел к Татьяне и присел рядом. Хотелось найти какие-то слова, какие-то интонации, как-то по-особому все объяснить. А как? Как сказать человеку, что ты не все помнишь из своей жизни. А в те минуты, которые не помнишь, ты была убийцей.

Татьяна вдруг повернула голову и посмотрела на Гурова.

— Дядя Лева, что со мной?

— Ты больна девочка, понимаешь?

— Меня не вылечили? Не получилось? Я где-то была, куда-то опять ушла или уехала?

— Угу, — кивнул Гуров. — Мне тебя очень жалко, моя хорошая, но тебе придется серьезно лечиться.

— В психушке?

— В клинике! В специализированной клинике. И дай-то бог, получить тебе туда направление…

Что он мог еще сказать? Мог только пожелать, чтобы Татьяну признали невменяемой, чтобы ее просто положили на принудительное лечение. По крайней мере, оттуда она может когда-нибудь выйти, там ее может навещать отец. И как же тяжело разговаривать с девушкой, называть ее «моя хорошая», когда знаешь, что на ее руках кровь как минимум пяти человек. Надо очень долго проработать в полиции, и не просто в полиции, а именно в уголовном розыске, чтобы уметь увидеть человека даже не в человеке. И эта девочка не монстр, она…

— Ты не бойся, Таня, — погладил Гуров девушку по голове. — Я тебя отвезу к врачам, тебя посмотрят, подумают…

— А Лозовский?

— И с ним посоветуются. Тебе назначат лечение. Положат в уютную белую палату, где будет тихо и спокойно. Тебя будут лечить.

— Дядя Лева, а где папа? — вдруг вскинулась Татьяна и схватила Гурова за руку.

— Приедет твой папа. Я позвоню, и он приедет.

Гуров погладил ее по руке и вдруг ощутил что-то влажное. Он поднял ладонь — на ней яркой полоской алела кровь. Так вот откуда, вот что значили эти капельки на платках. У основания большого пальца правой руки он увидел не совсем зажившие болячки. Сейчас они снова были растерзаны. До какой же степени она должна чувствовать непонятное напряжение, чтобы впиваться в собственную ладонь ногтями? А потом… а потом окровавленный платок летел туда, где уже ничего изменить было нельзя. Приходило после этого успокоение?

Борис Моисеевич Лозовский вышел в коридор, вытирая пот со лба. Вид у профессора был утомленный и несколько сконфуженный. Гуров понял это и, опустив глаза, спросил:

— Ну, каково будет мнение консилиума?

— Да однозначное, Лев Иванович! Тут и говорить не о чем. Девочка, конечно, невменяема, она, конечно же, периодически впадает в состояние полной потери контроля над собой, над сознанием. Это очевидно. Боюсь, что просветление теперь наступит не скоро.

— Может, это и к лучшему, — пробормотал Гуров. — Не скоро она узнает, что с ней происходило, не скоро оценит всю ситуацию.

— С этой точки зрения, конечно, гуманнее держать девушку в состоянии неведения, и для лечения полезнее. Только вот… Лев Иванович, пойдемте куда-нибудь присядем.