Юрий Иваниченко - Мертвые молчат

Дружба — дружбой, а порог дома Деркача Таня не переступала больше года. Чуть не ежедневно виделись с Клавой на работе, вместе или по очереди, подменяя друг друга, бегали в школу, на родительские собрания (дочечка Олечка Стеценко и Василек, Деркача мазунчик, вместе осваивали таблицу умножения); вместе ездили в театр и на концерты; не раз и не два Клава оставалась у Татьяны ночевать. А вот к Деркачам Таня — ни ногой.

Плохо там было.

Такое ощущение, что во вражье логово попадаешь.

При детях, особенно при Васильке, Жора еще как-то сдерживался, а когда взрослые оставались одни…

Даже трезвый, Жора изводил жену. Цеплялся к каждому слову, каждому взгляду. Все ему было не так, не по душе; бесчисленные Клавины попытки угодить разбивались вдребезги.

Тайн в небольшом городе не слишком много; все здесь знали, что у Деркача есть другая.

Впрочем, и Жора не слишком маскировался. Да, да, другая, такая себе инструкштучка, очень самонадеянное и распущенное создание, хотя, действительно, весьма сексуальное. По слухам, у них с Деркачом началось, еще когда Жора погоны носил; до самого последнего времени там вроде бы продолжалась горячая «любовь».

Клаве сочувствовали и в большинстве — искренне; тихая, душевная женщина, и что без времени отцвела — так ее ли в том вина?

И только в самое последнее время Жора несколько переменился; во всяком случае, с кралечкой своей по ресторанам не ошивался, спал если не с женой, то дома, пьянок стало меньше, начал зазывать гостей — например, Таню с Сагайдой…

Похоже, что Клава, простая душа, поверила в перемену, хотя суть занятий Деркача оставалась прежней, и дома он бывал ненамного чаще, и денег особых от него не видела…

Много ли женщине надо? Промолчать вместо выругаться, чуточку внимания к детям, не свинячить в доме — и уже кажется, что дела пошли на поправку.

Клавдия — верила; но не Татьяна.

Последнее приглашение было как раз накануне «операции» на рынке, после которой Деркач впервые попал на допрос.

— Скажите, Таня, — попросил Шеремет, — а почему Клавдия за все это время не попыталась с ним разойтись? Неужто такая любовь?

Они остались в комнате вдвоем: Николай, едва покончив с голубцами, извинился и подсел к аппарату: обзванивать подчиненных.

— Он отказал, — тихо проронила Таня.

— Вот как? — Шеремет не донес очередной абрикос ко рту. — А что, его согласие так уж необходимо? Юридически…

— Вы его не знали, — впервые за время обеда перебила Таня и, осознав это, порозовела, — о покойниках, наверное, так не говорят, но… Он — злой. Страшный человек. Ни перед чем не останавливался… Хитрый и злой… Будто заранее знал, кого и как ударить… Боялись его. И Клава — тоже.

— Это в последнее время он стал таким?

— А раньше? Он даже задержанных в милиции бил… Мои, родители наших учеников, такое рассказывали! Ребят задержали — вроде в какой-то краже заподозрили, — а когда те напрочь отказались, так избили… Один из родителей — пожилой человек, — пожаловался, написал в прокуратуру… А через неделю Деркач вызвал старика в кабинет и избил резиновым шлангом. Потом вытащил его заявление, то, что отправлялось наверх, в прокуратуру, и заставил съесть. И предупредил: еще раз, мол, голос подашь, — в тюрьме сгною.

— А что Деркач сказал жене, когда она потребовала развода?

— Сказал: забирай свою вонючую спидныцю и катись, откуда пришла. Я с тобой ни детьми, ни домом делиться не буду.

Узеньскую прокуратуру Матвей Петрович называл «колхоз „Тихая обитель“». Как там называют лично его, Шеремет не интересовался, хотя иллюзий на этот счет у него не было. Какие основания у здешних для пиетета? За последние месяцы облпрокуратура, прежде всего — Шереметова служба принесла «Тихой обители» едва ли не больше хлопот, нежели сами они, совместно с преступниками, за целый год. И каких хлопот! Один только подпольный цех чего стоит!

На областном совещании уже успели всыпать узеньским по первое число. А на подходе еще несколько дел! Рэкет, коррупция, взяточничество… И вот еще одно: громкое убийство. Такое громкое, что эхо, наверняка, прокатится по всей республике.

Психология чиновников слабо зависит от географии. Еще недавно в Узеньской прокуратуре полагали, что сами с усами, что крепко знают, кого и за что сажать, что надо, а что и вовсе ни к чему. Областное начальство было далеко, чуть ли не за облаками, а олицетворял его нерушимый Лесовой; вроде бы суровый, но в то же время к своим правоверным очень-очень великодушный.

Свое начальство находилось рядом, всего-то за двумя заборчиками. Знакомое до боли. Районный прокурор, дядечка с выразительной фамилией Череватько, не то чтобы специально собирал, а так, от случая к случаю постепенно и медленно накапливал в емкой коричневой папке материалы, «телеги» и «плюхи» на руководителей и на их ближайшее окружение. Со своей же стороны, у руководства было солидное кое-что на Череватька. И равновесие, равнодействие или что там еще не нарушалось.

Потом в заоблачных высях начались некие катаклизмы, с грохотом покатились головы; рухнул, аж загудел, монолитный Лесовой. Перепуганный Череватько срочно вспомнил о своем возрасте и галопом умчался на незаслуженный отдых.

Сменились и «первые люди» в райкоме; на ковер, ну куда его прежде вытаскивали чуть ли не дважды в месяц, и все не для похвал, взошел бывший председатель крепкого (а значит, и самого неуправляемого) колхоза.

Самые заполошные из толстокожего аппаратного рода сочли, что наступает конец света в одном, отдельно взятом районе, стали разговаривать только шепотом и под теплым одеялом, а женам запретили под страхом отлучения от спецбазы потребсоюза пользоваться служебными машинами.

Но достаточно скоро стало ясно, что один персек в районе — не воин, и хоть пашет по двенадцать часов ежедневно, в аппаратные игры всунуться может далеко не всегда, а вот обходиться вообще без аппарата — не имеет ни власти, ни навыка.

Разглядели, что хоть рухнул Лесовой, но остался Хижняк, не то чтобы душепреемник «павшего», но явно делопреемник; и новый редактор районной газеты хоть и «фигуряет» в «хамелеонах» и позорных варенках, все равно так же дергается от фразы о дискредитации Советской власти, как и его затянутый в серую тройку предшественник. Короче, слухи о конце света оказались преувеличенными, просматривалась возможность досидеть в уютных креслах если не до лучших времен, то уж во всяком случае до пенсии… Конечно, развелось вокруг немало нахальных типов, которые всерьез воспринимают все новые подвижки…

И маячит грозная тень конкурсных выборов… И — страшно сказать, — независимого судопроизводства…

Но наши чиновники — народ бывалый, высокоорганизованный, связь хорошо поставлена, технология хорошо отработана; так что если серьезно, то при нынешнем ходе вещей только и проблем, чтобы всех «конкурентов» из правоверных назначить, а независимым судьям вовремя напомнить, на какой земли они живут и куда партвзносы платят…

Вот и спрашивается, за что это при таком раскладе в «Тихой обители» любить некоего М. П. Шеремета и присных его? От них-то вся морока!

О том, что надо не любить еще и майора Сагайду, в «Тихой обители» пока что не знают; хорошо бы и не догадались прежде, чем Николай раскрутит главные узлы, на какие его нацелил Головин!

Тень, холодок тревоги скользил по душе Матвея Петровича. Сагайда? Нет, отобьется, прикроем, если что; а вот маленькая Таня Стеценко…

Но — всему свое время.

Шеремет взял все необходимые бумаги, захватил с собой Дениса Комарова, — судя по работе с рэкетирами, еще не испорченного парня, — и отправился на улицу Ангарскую, туда, где Сагайдинские орлы разыскали долгожданную «шестерку» с характерным дефектом протектора.

— Ей-богу, не было еще у нас такого интересного дела, — чуть ли не с радостью сообщил Денис, устраиваясь в Шереметовой машине.

— Были, еще и сколько, — откликнулся Матвей Петрович и повернул ключ зажигания, — вы их только во времена оны не замечали.

— Разве можно перестрелку не заметить? — удивился Денис; потом до него дошло, и в голосе зазвенела обида: — Не такие уж мы слепцы.

— Зрячие, зрячие; а где вы были три месяца назад, когда начинались раскрутки?

— Да как-то притерпелось; думаете, никто ничего не замечал? Только все руки не доходили. И вот, наверное, почему: знали, что при любом раскладе все равно окажемся крайними, — вот и оттягивали неприятности.

Шеремет даже зубами скрипнул, но, сдержавшись, сказал почти спокойно:

— Не крайними, а передовыми оказались бы, если б начали сами свою грязь вычищать. А так — конечно, крайние: переложили на дядю, на «верха». Вы бы еще «важняков» из Москвы дождались!

— Привыкли. Всегда же так было…

— Ну и что? Было, но не должно быть! Не для отчетов живём! Нам что, дела больше нет, как по районам крутиться? А у вас — дожидаться наших шагов?