Джеймс Кэрол - Сломанные куклы

Второе мое условие – в люксе должна стоять бутылка односолодового виски. Я приемлю смешанные сорта для ежедневного употребления, но когда распутываешь дело, лучше односолодового ничего быть не может. Двенадцатилетний виски – это минимальное требование, пятнадцатилетний – уже лучше, а все, что старше пятнадцати лет, – это подарок. Хэтчер подогнал восемнадцатилетний «Гленливет», который удовлетворял всем возможным требованиям. Я подключил к лэптопу переносные колонки, нашел моцартовскую симфонию «Юпитер» и нажал на кнопку воспроизведения. Затем я налил себе виски и сделал глоток, наслаждаясь его копченым и торфяным вкусом.

Я слушал музыку с закрытыми глазами и чувствовал, как она обволакивает меня. Моцарт уносил меня в другой мир, за много световых лет от этого. В том мире вместо мучений и криков царят красота и жизнь, надежда, а не отчаяние. На моем лэптопе были собраны все записи лучших исполнений произведений Моцарта, которые я смог отыскать. Все, что написал этот великий человек, у меня было. Моя цель – собрать лучшие исполнения всех его произведений. Это задача на всю жизнь.

Первая часть симфонии закончилась, и я открыл глаза. Какое-то время я просто сидел и по глотку отпивал виски. Я не знал, сколько прошло часов с тех пор, когда я в последний раз спал. Но даже при том, что я уже не мог фокусировать взгляд, я еще не смог бы заснуть. Началась вторая часть симфонии, и я стал проверять почту. Ничего важного не было: обновление информации по мэнскому делу, запрос из полицейского отделения Сан-Франциско и некоторое количество спама.

Я вышел на балкон, чтобы выкурить последнюю на сегодня сигарету. Я слушал насыщенные звуки второй части симфонии, мягкие и успокаивающие. Лондон был покрыт снежным одеялом, как будто его закрасили все очищающей белой краской. Все звуки города были более приглушенными, чем обычно, а улицы более пустые. Высоко в небе, где-то в стратосфере, одиноко летел пассажирский самолет. Замершее колесо обозрения «Лондонский глаз» сверкало бело-голубой подсветкой. Я докурил сигарету, щелчком отправил окурок вниз, в темноту, и проследил взглядом за тем, как маленький оранжевый огонек переворачивался в воздухе, все уменьшаясь, и наконец совсем исчез. Я вернулся в комнату, принял снотворное и запил его «Гленливетом». Последняя моя мысль перед провалом в сон была о жертве номер пять. Мы ничего о ней пока не знали, но единственное, что я знал наверняка, – это то, что в эту самую секунду она одинока, как никогда. Она была совершенно одна в фильме ужасов, в который вдруг превратилась ее жизнь.

Я обещал Хэтчеру, что пришлю поисковый портрет преступника к девяти утра, но было очевидно, что не получится. Обычно после сна у меня появлялось более четкое видение ситуации, но в этот раз этого не произошло. Дело было гораздо более запутанное и непонятное, чем обычно. У меня уже появилось несколько идей, но не настолько ценных, чтобы я мог ими делиться с полицией. То описание, которое я составлю, сильно повлияет на ход расследования, и, если я ошибусь, пострадает беззащитная женщина. Плохое описание как ничто другое способно уничтожить расследование.

Этот случай был не похож ни на один предыдущий. Обычно в деле есть один-два трупа, с которыми можно работать. Их отсутствие беспокоило меня больше всего. Чтобы сделать лоботомию, нужно иметь навыки и время. Насколько легче просто убить жертву! Я не понимал логику преступника, его действия не вязались у меня с тем, что я про него знал. Он был аккуратен и чистоплотен, перед каждым своим действием тщательно его обдумывал, зачем же ему понадобилось брать на себя весь этот труд с лоботомией? Его явно заводят пытки, он, можно сказать, питается болью и криками жертв. После лоботомии праздник, очевидно, заканчивается – жертва больше не чувствует боли и не кричит. Зачем ее делать? Что у него за мотив?

Другой загадкой было довольно противоречивое обращение с жертвами. С одной стороны, он их жестоко пытал. С другой – заботился. Возможно, он поддерживал их в хорошей форме, чтобы они могли дольше выносить пытки. Это было вероятным, но почему-то мне не нравилась эта версия.

Я быстро принял душ, вытерся и оделся. Вчерашние джинсы еще можно было надеть, но футболка и толстовка уже нуждались в стирке. На моей сегодняшней футболке красовалась «Нирвана», поверх которой я надел черную толстовку. Проведя рукой по волосам, я придал им более аккуратный вид.

Я не знал, почему мои предки выбрали себе фамилию Уинтер, то есть «зимний». То ли потому, что в нашем роду у всех преждевременно седели волосы из-за генетического отклонения, то ли их выбор – простая случайность. Мне не хотелось называть это случайностью, я не верю в совпадения, удачу, судьбу. Но зато я верю, что в бесконечной Вселенной возможно абсолютно все: например, то, что юноша с зимней фамилией в двадцать с небольшим может иметь абсолютно седые волосы. Но, если брать теоретически возможные случайности, мой случай не такой уж и впечатляющий. Гораздо больше поражают истории, когда парень и девушка, влюбленные друг в друга в школе, расстаются, разделенные обстоятельствами и океанами, и проживают каждый свою жизнь. И потом они, не имея никакой связи друг с другом в течение пятидесяти лет, вдруг совершенно случайно встречаются в отпуске в каком-нибудь богом забытом уголке мира. И их история продолжается с того же самого места, на котором она закончилась полвека назад.

Я заказал в номер полноценный английский завтрак – кто знает, когда мне доведется поесть в следующий раз. Первой чашкой кофе я запил еду, а вторую взял с собой на балкон. Наблюдая, как просыпается город, я зажег сигарету и глубоко затянулся. Небо было ярко-голубое – такое же, как и в Вирджинии зимой. Облаков почти не было, а значит, сегодня будет еще холоднее, чем вчера. Термометр уже показывал несколько градусов ниже нуля. Утренний коктейль из кофеина и никотина дал мне заряд энергии, и, вернувшись с балкона в комнату, я уже был готов к выходу.

Хэтчер прислал мне фотографии жертв до похищения и после. Я начал с Патрисии Мэйнард, раз я уже видел ее и, получается, знал лучше других. Фотография «до» ничем не отличалась от остальных в том смысле, что на этих фотографиях жертвы всегда изображены в счастливые моменты жизни. Фотографии были предоставлены родственниками, и совершенно естественно, что им хотелось запомнить своих близких радостными и довольными, как будто такими они всегда и были. Патрисия была обычным человеком, а значит, у нее бывали и хорошие дни, и плохие. Временами она была счастлива, временами – грустна или раздражена. Иногда с ней было хорошо, а иногда она всех доставала. Другими словами, ей был доступен весь спектр эмоций и настроений, который испытывают люди в течение жизни.

В момент съемки ей явно было хорошо. Она была в ресторане и беззаботно улыбалась в камеру. Ничто не предвещало, что ей придется оказаться в том кошмаре, который стал концом ее полноценной жизни.

Фотография была обрезана, так что сложно было сказать, по какому поводу она оказалась в ресторане. Может, это был ее или чей-то день рождения. Но событие однозначно было праздничным. Раз это фото было сделано, значит, участникам хотелось запомнить этот день.

У нее были темные волосы и карие глаза, она была привлекательна. Ее типаж был не такой яркий, как у Темплтон, она вряд ли смогла бы спровоцировать пробку на дороге, но точно заставила бы мужчину посмотреть на нее дважды. Она была в хорошей форме, без лишнего веса, выглядела цветущей и здоровой. На ней была блузка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, приоткрывавшими ложбинку между грудей и маленький кусочек кружевного белья. Она была очень счастливой, уверенной, привлекательной женщиной, у которой впереди была вся жизнь.

Фото «после» было сделано в полиции, и в нем уже не было ничего радужного. Патрисия выглядела сурово и брутально. От прежней уверенной, привлекательной женщины не осталось и следа. Глаза были закрыты. Красные и опухшие, они выглядели так, как будто она простояла пятнадцать раундов на боксерском ринге. Обмякшее лицо напоминало мне лица людей, перенесших инсульт.

Я просмотрел фотографии «до» и «после» других трех жертв – счастливые семейные снимки и холодные, жестокие изображения, сделанные полицией. Сара Флайт, Маргарет Смит, Кэролайн Брент. Я взял четыре фотографии «после» и расположил их в два ряда: Сара Флайт и Маргарет Смит попали в верхний ряд, а Кэролайн Брент и Патрисия Мэйнард – в нижний. И вдруг у меня волосы встали дыбом от внезапно накатившего предчувствия озарения. Если смотреть на эти фото так, как я их разложил, все они напоминали одного и того же человека.

Я создал новый файл, взял фотографии «до» и расположил их так же, как и фотографии «после». В глаза сразу бросилось сходство между ними. Я не заметил его раньше, потому что у двух жертв были крашеные волосы. Я набрал Хэтчера, и он ответил на втором гудке.