Джон Вердон - Зажмурься покрепче

— Он парализован? — в этом вопросе клубится мгла.

— Насколько мы можем судить, участки, ответственные за движение, не затронуты. Однако при таких травмах…

— Да, да, вы уже говорили.

— Ладно, миссис Гурни, не буду вам мешать.

— Дэвид, — позвала она.

Он все еще не мог шевелиться, но паника стала рассеиваться от звука этого голоса. Черные стены, сжимавшие его, ослабили хватку.

Он знал этот голос.

Он вспомнил лицо той, которая звала.

И он открыл глаза. Сперва он увидел только свет.

А потом — ее.

Она смотрела на него и улыбалась.

Тело по-прежнему не подчинялось ему.

— Ты в гипсе, — объяснила она. — Расслабься.

В памяти с жутковатой ясностью всплыло, как он бросается вперед на Джотто Скарда.

Как оглушительно звенит в ушах первый выстрел.

— Что с Джеком? — спросил он хриплым шепотом.

— Он жив.

— А ты как?

— Хорошо.

Его глаза наполнили слезы, размыв ее лицо.

Вскоре нахлынули другие воспоминания.

— А пожар?..

— Все спаслись.

— Как хорошо!.. Что, Джек нашел этот… этот…

Он не мог вспомнить слово.

— Пульт, да. Ты же сказал ему: «Пульт от дверей в кармане Эштона».

Она то ли кратко рассмеялась, то ли всхлипнула.

— Ты чего?

— Подумала: а это могли быть твои последние слова. «Пульт от дверей в кармане Эштона».

Он начал было смеяться, но тут же вскрикнул от боли, и от этого снова засмеялся, и снова вскрикнул.

— Нет-нет-нет, только не смеши меня.

По его щекам текли слезы, в груди ужасно болело. Его силы начали иссякать.

Мадлен наклонилась к нему и вытерла слезы смятой салфеткой.

— Где Скард? — спросил он, теряя голос.

— Ты его уделал. Ничуть не хуже, чем он тебя. Небось, не ждал, что его может спустить с лестницы человек, в которого он трижды выстрелил.

В ее голосе смешалось столько разных эмоций, но он отчетливо различил среди прочих трогательную гордость.

Он снова засмеялся, по щекам слова поползли слезы.

— Отдохни, — сказала она. — К тебе скоро выстроится очередь. Хардвик всем в бюро рассказал, что случилось, и все, что ты узнал обо всех и обо всем, и что ты невероятный герой, и сколько жизней спас. Теперь они все хотят услышать из первых уст.

Какое-то время он молчал, мучительно пытаясь вытянуть события из памяти.

— Когда ты с ними говорила?

— Ровно две недели назад.

— Нет, я про пожар и про Скарда…

— Ровно две недели назад. В тот самый день, когда это случилось, когда я вернулась из Нью-Джерси.

— Боже мой. То есть…

— Ты ничего не понял, — она замолчала, и глаза ее внезапно наполнились слезами, а голос задрожал. — Я чуть тебя не потеряла, — сказал она, и черты ее исказила гримаса такой горечи, какую он не мог вообразить на ее прекрасном лице.

— Он спит?

— Скорее, дремлет. Ему временно поставили капельницу с обезболивающим. Но он нас слышит, с ним можно говорить.

Он улыбнулся. Но обезболивающее не только убирало боль, но и укутывало его в чувство удивительного спокойствия. Он улыбнулся этому спокойствию.

— Я не хочу его зря тревожить.

— Вы его не потревожите. Говорите, раз вы хотите что-то сказать.

Мадлен и Вэл Перри. Оба голоса такие красивые.

Вэл Перри сказала:

— Дэвид… я приехала вас поблагодарить, — за этим последовала долгая пауза, и тишина была, как утром на море, когда смотришь, как по горизонту скользит кораблик. — Пожалуй, это все, что я хочу сказать. Оставлю для вас конверт… надеюсь, этого достаточно. Здесь в десять раз больше суммы, на которую мы договорились. Если вам покажется мало, позвоните, — снова пауза, затем тихий вздох. Так на рассвете вздыхает ветер над полем рыжих маков. — Спасибо вам.

Он не мог различить, где кончается его тело и начинается кровать. Он не мог даже понять, дышит он или нет.

А потом он вдруг открыл глаза и снова увидел Мадлен.

— Там Джек, — сказала она. — Джек Хардвик из бюро. Позвать его? Или пусть заглянет завтра?

Гурни перевел взгляд на дверной проем. Он стоят в коридоре. Неопрятный «ежик» на голове, припухшее лицо, голубоватые глаза маламута.

— Пусть зайдет.

Он чувствовал, что нужно поговорить с Хардвиком, чтобы начать возвращаться к жизни, чтобы в голове наконец прояснилось.

Мадлен кивнула и отошла в сторону, пропуская Хардвика в палату.

— Я пойду вниз и выпью их дрянного кофе, — сказала она. — Скоро вернусь.

— Прикинь, — каркнул Хардвик, дождавшись когда Мадлен выйдет и поднимая забинтованную руку. — Мне досталась пуля, что продырявила тебя насквозь.

Гурни посмотрел на его руку. Она не выглядела серьезно покалеченной. Он почему-то вспомнил, как Мэриан Элиот отозвалась о Хардвике — «разумный носорог» — и начал смеяться. По-видимому, обезболивающее капало не на полную мощность, потому что опять стало больно.

— Есть новости?

— Ты жесткий старичок, Гурни, — произнес Хардвик, покачав головой в комическом укоре. — Сломал хребет Джотто Скарду.

— Когда толкнул его на лестницу?

— Ты ни хрена его не толкнул. Ты съехал на нем по лестнице, как на санях. Так что ему досталось инвалидное кресло, все, как ты обещал. Кажется, он был впечатлен! Старый хрен не стал проверять, сбудется ли обещание насчет ссущих в лицо сокамерников, так что добазарился с прокурором до персональной изоляции в медицинской камере подальше от основной тюремной публики.

— Как это он добазарился?

— Слил адреса клиентов «Карналы», которые любили, так сказать, доводить дело до конца.

— И что?

— По некоторым адресам нашли еще живых девчонок.

— Послабление за сотрудничество, значит?

— Ну, он заодно слил всю контору. Вообще не раздумывая.

— Сдал оставшихся двух сыновей?!

— Глазом не моргнул. Если ты не заметил, Джотто Скард мужик не сентиментальный.

Гурни улыбнулся. Хардвик продолжил:

— Слушай, но я кой-чего хотел спросить. Учитывая, что он весь такой прагматичный, когда речь о бизнесе, чего он не хлопнул Леонардо еще хрен знает когда, узнав о наличии в контракте пункта о декапитации?

— Кто ж убивает курицу, несущую золотые яйца?

— Курица — это Эштон, что ли? В смысле Леонардо.

— Он был главным тузом в бизнесе, управлял Мэйплшейдом. Убрать его — значит, потерять школу, а это главный рассадник девиц нужного сорта… — Гурни прикрыл глаза, изможденный длинной фразой. — Это было невыгодно для Джотто.

— Тогда зачем он его убил в конце?

— Он же спятил… сгорел на работе… почти буквально… золотые яйца кончились…

— Старичок, ты в порядке? Голосок у тебя не шибко бодрый.

— Я сама бодрость! Короче… бешеная курица без золотых яиц — это риск. Все дело в балансе риска-выгоды. В часовне Джотто понял, что Леонардо — риск без выгоды. Выгода осталась одна — в его смерти.

Хардвик задумчиво хмыкнул.

— Какой практичный гад.

— Да. — Гурни помолчал, а потом спросил: — Кого еще Джотто сдал?

— Штека. Мы с ребятами из департамента напряглись и разыскали его — в том самом домике в Манхэттене. Правда, он успел застрелиться к нашему визиту. Но знаешь, что интересно насчет Штека? Я уже рассказывал — когда его поймали и хотели упечь пожизненно как многократного насильника, он закосил под дурачка и слег в психушку. Так вот угадай, что за психиатр написал ему заключение?

— Эштон?

— Он самый. Пошел на такую щедрость ради человека, который не Скард… Необычно. Жирный был клиент, видать. Вообще мерзавцу нужно отдать должное: в людях он шарил. Во всяком случае, полезного психопата чуял за версту.

— А кем оказались «дочери» Штека?

— Когда мы приехали, там больше никого не было. Так что черт его знает. Может, стажерки из мэйплшейдовских выпускниц? Но я что-то сомневаюсь, что они теперь вернутся в этот бизнес.

Гурни подумал, что это соображение должно звучать обнадеживающе, но почему-то даже сквозь плотный морок обезболивающего просачивалась тревога.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросил он наконец.

— В доме-то? Да не то слово. Кучу видеозаписей, где девицы рассказывают о любимых извращениях. Там было такое… Волосы дыбом.

— И больше ничего?

Хардвик развел руками.

— А черт его!.. Может, что и было. Вроде все осмотрели, но бывает, что вещи куда-то деваются в процессе или почему-то не доживают до описи… ликвидируются по оплошности. Сам, что ли, не знаешь.

Пару секунд оба молчали.

Хардвик о чем-то задумался, а потом хмыкнул:

— Знаешь, Гурни, а ты ведь больной на всю голову. Только мало кто подозревает.

— Мы все такие.

— О не-е-ет. Вот я, к примеру. Скажешь, долбанутый? Снаружи так да, но внутри я — кремень. Безупречно настроенный, гармонично функционирующий инструмент.