Томас Гиффорд - Преторианец

Им овладело бешенство. Думать он не мог: он рассчитывал. Машина развернулась и задним ходом выезжала в удобную для разгона позицию. Из-под колес летели снег и льдинки, потом открылся гравий и Годвин услышал, как скрежетнул мотор. Он был уверен, что сумеет столкнуть валун. Главное было точно выбрать время. Он понимал, что понятия не имеет, как оценить скорость машины и камня. Ну и черт с ним. Дьявол ему поможет.

Увидев, что «ровер» набирает скорость, он мощно толкнул валун и увидел, как пошел вниз проклятый булыжник. Он подминал кусты, раз-другой ударился о стволы деревьев, Господи Иисусе, как же он разогнался, слишком быстро, черт, слишком быстро, вот он уже подскочил на краю канавы и вывалился на дорогу.

И замер, с хрустом продавив наледь, тяжелый удар докатился до гребня холма, а камень врос в землю, как железный штырь, и сам Годвин замер, как вкопанный. «Роверу» оставалось не больше десяти ярдов до препятствия, и было темно, и водитель, увидев огромную глыбу, обрушившуюся с высоты, словно Бог ткнул в землю пальцем, инстинктивно нажал на тормоз, так что машину занесло в сторону. «Ровер» задел камень крылом на скорости миль тридцать в час, Годвин услышал скрежет металла и звон бьющегося стекла, машину развернуло поперек дороги и перенесло через кювет, вниз по снежному откосу к ангару, прямоугольной тенью темневшему на снегу под холмом. Годвин ждал, глядя на взметающийся пенным гребнем снег, слушая глухой грохот подскакивающей на уступах машины. Наконец затихло все, кроме свиста ветра и «биг бена», отбивающего удары у него в груди.

Далеко внизу не видно было никакого движения. Годвин едва различал машину, замершую носом книзу, как утонувший в снегу катафалк. Медленно, опасаясь упасть, придерживаясь за камни и кусты, он стал спускаться вниз. На минуту остановился на дороге, осмотрел валун и двинулся дальше по крутому откосу, то карабкаясь, то скатываясь на собственном заду. Машина под луной казалась покинутой, из разбитого радиатора поднималась жидкая струйка пара. Все вместе походило на газонную скульптуру или фонтан, словно она всегда лежала здесь, обтянутая снежным фартуком.

Годвин приближался осторожно. Снег поднялся выше голенищ сапог и намерзал сверху хрустящей коркой. Змейки поземки разбивались о корпус машины. Годвин заглянул внутрь сквозь боковое стекло. Водитель лежал неподвижно, съехав на пассажирское сиденье. Лица не было видно в тени. Ветер затих, струйка пара растаяла в воздухе. Ветровое стекло разбито, кровь на осколках стекла, оставшегося после удара головой. Годвин намеревался кое-что проверить, и ему требовалось оружие.

Он нажал ручку дверцы, потянул на себя, разгребая снег. Ничего. Наверняка мертв. Ни стона, ни хрипа — тишина. Годвин дотянулся до заднего сиденья и ухватил винтовку, извлек ее и прислонил к заднему бамперу.

Потом, скрипя зубами от отвращения, нагнулся к водительскому месту, повернул к себе тело, ухватившись за грудь кожаной куртки, принялся раздраженно дергать и в конце концов усадил прямо за руль. Голова свисала набок. Он повернул голову к голубому лунному лучу, осмотрел ухо. Целехонько. Никто его не отрывал.

Годвин начал задом выбираться из машины, сторонясь неподвижного тела, когда мертвец вдруг ожил и, издав нечеловеческий булькающий рев, выбросил растопыренные пальцы ему в лицо. Пятерня соскользнула, царапнула губу и вцепилась в овчинный воротник, затягивая его обратно в машину. Изо рта вырвался ужасный, булькающий кровью вой, Годвин взглянул прямо в окровавленное лицо, услышал собственный вопль ужаса, холодные пальцы нащупали его глотку, и Годвин наугад ударил в это лицо, шарахнулся назад, вытаскивая за собой чужую руку, потом голову с выпученными кровавыми глазами, нашарил свободной рукой ручку открытой дверцы и с жестокостью, рожденной страхом, захлопнул ее, и ее край врезался в горло убийцы под нижней челюстью, голова осталась снаружи, остальное, кроме рук, внутри, и руки выпустили его, и Годвин увидел, как высовывается из черного рта язык, как зубы в судороге удушья смыкаются на языке, увидел торчащие кисти рук и снова и снова всем телом бился о дверцу, и кровь уже ручьем текла из мертвого рта, и перекушенный язык повис на бледной нити, зажатой стиснутыми зубами, и тогда он наконец отпустил дверцу, и тело медленно вывалилось на окровавленный снег. Годвин задыхался, хватал ртом воздух, скрючился, опираясь руками о колени, пытаясь сдержать рвоту, потом ждал, пока все, что было у него внутри, выплеснется в снег, и когда дрожь прошла, он поднял винтовку и медленно пошел прочь, волоча ноги, загребая снег, туда, где ступени вели по обрыву над летным полем к дому.

На ходу он начал обдумывать случившееся. Он думал об этом всю дорогу до дома. Ему не понравилось то, что он надумал, но что-то щелкнуло у него в голове, и начала выстраиваться теория, и он, кажется, начал соображать, что происходит.

От этого случившееся не перестало быть кошмаром, более кошмарным, чем было убийство Панглосса в Германии, и кошмар еще не кончился, и он только начинал видеть все в целом, как понемногу складываются в картину причудливые кусочки головоломки.

Он гадал, действительно он начал что-то понимать — или сходить с ума.

Дом был темен и тих. После всего, что было, это казалось невероятным, но это было к лучшему. Сцилла спит. Он один. Он согрел себе новую чашку шоколада, раздул тлеющие угли в библиотеке и сел, уставившись в широкое окно на террасу. Три часа ночи. Он сидел неподвижно, изредка прихлебывая шоколад. Что делать, что делать…

Прошел час, и тогда он поднял телефонную трубку. Линия действовала: еще одна удача. Связь была ненадежной, но ему удалось застать Монка на его лондонской квартире. Монк говорил устало и напряженно, но заверил, что в эту ночь вовсе не ложился. Ждал какого-то сообщения.

— В чем дело? Что происходит? Что там у вас?

— Монк… Весь мир свихнулся, меня только что пытались убить, человек был на нашей дороге, в снегу. Он в меня стрелял. Монк! Вы слышите?

— Слышу, старина. Продолжайте.

— Монк, это бред какой-то… Кончилось тем, что я его убил!

— Боже мой, как это вы умудрились?

— Неважно. Вопрос в том, почему он за мной охотился? Слушайте, Монк, я вам что-то скажу, мне буквально некому сказать, кроме вас. Я убил Панглосса.

— Вы не в себе, старина…

— Нет, вы меня слушайте — я убил Панглосса в Германии. Я узнал, кто это был… Это Стефан Либерман. Монк, вы представляете? Вы знали?

— Вы убили Панглосса. Либермана. Я немножко не поспеваю за вами.

— Понимаете, у меня были причины считать, что все это кончилось. Панглосс мертв. Все кончилось. Макс отомщен… Но кто-то опять пытается меня убить. Монк, этот тип собирался пробраться в дом и убить меня и Сциллу тоже. Мне просто повезло… Что происходит, Монк? Я в кулуарах никого, кроме вас, не знаю. Вы должны мне помочь.

— Ну, не знаю…

— Монк, Либерман действительно был Панглоссом?

— Право, я не могу…

— Давайте начистоту, Монк. Хоть раз в жизни.

— Ну ладно. Начистоту. Да, был.

— Тогда почему за мной продолжают охотиться? Не могу понять. Я хотел убить нациста, который предал Макса и операцию «Преторианец», и предателем оказался Либерман… Но Сцилла говорит, вы знали Либермана, она говорит, он ей говорил, что он британский агент. Мне не очень-то нравится картинка, которая складывается… Я хочу только выбраться из лабиринта. Монк, все это мне не по силам, я уже убил двоих, а теперь…

— Двоих?

— Да, двоих.

— Так вы признаете, что убили Коллистера? Ну что ж, признание облегчит вашу душу. Но мы все знали, знали о вас и о бедняжке Коллистере. В том пабе двое опознали вас по фотографии, сказали, что вы весь вечер с ним проговорили. Только это все ни к чему. Вода утекла, понимаете? А теперь вы убили Стефана Либермана… Похоже, вы представляете угрозу обществу, старина.

— Нет, теперь я убил психа с винтовкой, который хотел убить меня. Не морочьте мне голову, Монк. Либерман работал на вас? Или на нацистов? Вы хоть знаете? Да или нет? Хоть кто-то знает, что за чертовщина творится? Монк, я дошел до края — хватит с меня стрелков, метящих в меня из ружья… Монк, я вас не обвиняю…

— Весьма великодушно с вашей стороны, старина.

— Но если вы мне не поможете, я готов потянуть за кое-какие ниточки. Могу обратиться прямо к Черчиллю. Может, мне так и следует поступить? Он меня поймет, не правда ли? Он был там, это он ввел меня в операцию «Преторианец», после чего все и пошло не так. Возможно, вам так будет проще? Если я начну с самого верха? Только ждать я уже не могу. Все должно кончиться сегодня.

— Роджер, послушайте меня внимательно. Вы позвонили среди ночи, и ждал я не вашего звонка. Мне надо привести котелок в порядок — так, что будем делать? Ну, прежде всего, нельзя допустить, чтобы вокруг вас шлялись оборотни-убийцы. Так что старина Монк быстренько садится в самолет и захватит с собой вооруженную охрану, чтобы прикрыть ваше возвращение. Как это вам?