Игорь Прелин - Агентурная сеть

Первые сообщения о начавшихся в стране позитивных процессах еще больше подняли их авторитет. Всем было ясно, что именно сотрудники КГБ будут служить главной опорой в проведении долгожданных реформ, и от их всевидящего ока не спрячется ни один скомпрометировавший себя при прежнем руководстве функционер.

Так продолжалось чуть более года, до того самого момента, пока на высшие посты в партии и государстве не пришел К. У. Черненко. С этого дня все резко вернулось на круги своя, и тонко чувствующие конъюнктуру загранработники моментально охладели к тем, чью дружбу и расположение они еще вчера считали гарантией собственного благополучия.

Я пережил и эту смену генсеков, и вновь она никак не повлияла на наши с Гладышевым взаимоотношения, если не считать нескольких крепких слов, которыми мы (наедине!) обменялись по этому поводу. Нам было ясно, что при новом руководстве ни о каких реформах не может быть и речи, и страна снова погрузится в летаргический сон, от которого всех порядочных людей уже давно тошнило.

К этому времени из страны уже уехал Базиленко, и я работал практически с новым составом резидентуры.

Вскоре и Гладышев получил из МИДа весточку, что ему готовится замена в лице бывшего секретаря обкома партии, которому потребовалось срочно подыскать другую работу. Перспектива налаживать отношения с новым послом мне никак не улыбалась. Откуда я мог знать, что он за человек и как сложатся наши отношения?

По своим каналам я навел о нем кое-какие справки, и полученная информация подтвердила самые худшие мои опасения. Решив не искушать судьбу, я сослался на семейные обстоятельства и настойчиво попросил Центр подготовить замену и мне. Заканчивался четвертый год моей работы в стране, и Центру ничего не оставалось, как пойти мне навстречу и разрешить до приезда замены передать дела своему заместителю.

У меня не было никакого желания не только работать с новым послом, но даже с ним знакомиться. Поэтому дату отъезда я наметил ровно за неделю до отъезда самого Гладышева.

Когда я зашел к нему в кабинет, чтобы пригласить на традиционный банкет по случаю отъезда, Гладышев, не дослушав меня до конца, спросил:

— Где вы собираетесь давать отходную и сколько людей хотите пригласить?

— Отходная будет на квартире, а пригласить я хочу человек двадцать, — ответил я.

Гладышев прикинул что-то в уме, а затем, впервые за все время нашей совместной работы, тоном, не терпящим возражений, произнес:

— Отмечать ваш отъезд будем в банкетном зале посольства. Пригласим всех руководителей советских учреждений, секретарей парторганизаций и дипломатов. Все расходы посольство возьмет на себя.

Я пробовал возразить, доказать, что такая помпа, особенно с участием секретарей парторганизаций, мне совсем ни к чему, к тому же я не привык пировать за государственный счет, но единственное, в чем я сумел его убедить, это в том, что непременно понесу свою долю расходов, иначе это может быть превратно истолковано и дать повод для всевозможных кляуз, на которые среди наших общих знакомых были большие мастера.

Тут же Гладышев вызвал завхоза Шестакова и отдал необходимые распоряжения.

А на банкете в присутствии восьмидесяти приглашенных он произнес пламенную речь, которую начал такими словами:

— Мы собрались сегодня, чтобы выразить свое уважение и признательность за почти четырехлетнюю работу в стране резиденту ближних соседей Михаилу Ивановичу Вдовину и его очаровательной супруге. Я впервые в своей практике открыто называю функциональные обязанности человека, занимавшего в посольстве такую ответственную должность, потому что испытываю глубокую симпатию к Михаилу Ивановичу и знаю, что, находясь на этом посту, он очень много сделал для блага и безопасности нашего государства, и его работа заслуживает очень высокой оценки…

Некоторые приглашенные, хотя таковых, прямо скажу, было очень немного, были шокированы таким вступлением и в буквальном смысле слова пооткрывали рты от удивления. Но остальные восприняли речь посла как должное: они отлично знали, что я резидент и каких именно «соседей»!

Я тоже рассудил по-философски: раз уж для недругов наших это не являлось тайной, то и от своих соотечественников скрывать столь очевидный факт, тем более накануне окончательного отъезда, не было никакого смысла! Единственное, что привело меня в смущение, это некоторые эпитеты, которыми Гладышев украсил свою речь. Но к этому я тоже был внутренне готов. Тем более что доброе слово, тем более из уст самого посла, удавалось услышать немногим и не так уж часто, и потому оно было приятно вдвойне!

И пока Гладышев в сдержанных, но достаточно ярких выражениях характеризовал мою деятельность в качестве резидента и советника посольства, я вспоминал о том, как ровно два года назад уезжал Дэ-Пэ-Дэ. Сделал он это по-тихому и совершенно незаметно, без всяких банкетов, опасаясь, что либо никто не придет на его проводы, либо придет специально для того, чтобы выразить ему глубокое неуважение и, воспользовавшись благоприятным моментом, высказать все, что о нем думает.

Для таких опасений у Дэ-Пэ-Дэ было достаточно оснований, потому что в течение всех восьми месяцев, что прошли после его скандального переизбрания, он только тем и занимался, что выявлял людей, набросавших ему черных шаров при выборах в партком, и пытался свести с ними счеты.

Мне показалось, что по причине своей необычайной скаредности Дэ-Пэ-Дэ был даже рад, что ему не пришлось тратиться на банкет. В аэропорту он одиноко стоял у стойки Аэрофлота, пока два дежурных коменданта, ворча и поругиваясь, кидали на транспортер его скарб. Завершив свою миссию, они, не сказав Дэ-Пэ-Дэ на прощание ни слова и даже не удостоив его взглядом, пошли помогать другим сотрудникам посольства.

Проститься с ним и пожелать ему всего, что обычно желают улетающему в Союз члену коллектива, так никто и не подошел.

Как же сложилась судьба тех, кто сотрудничал с нами?

Я не следил специально за их дальнейшей жизнью и работой: не полагается после окончания командировки проявлять интерес к работе резидентуры, даже если ты ее долгое время возглавлял. Но обстоятельства сложились так, что еще какое-то время меня периодически привлекали для консультаций при возникновении в стране тех или иных ситуаций, и это позволило мне быть в курсе некоторых дел.

Раньше всех из обоймы выпала «Люси». В связи с возрастом и ухудшением здоровья она отошла от дел, в книжном магазине стал хозяйничать управляющий, и пришлось исключить ее из сети.

На последней встрече с Борисовым она плакала, просила не забывать ее насовсем и заверяла, что при необходимости всегда будет готова оказать советской разведке посильную помощь.

«Дож», «Артур» и «Монго» без каких-либо проблем продолжали сотрудничать с резидентурой.

«Рокки» при содействии «Атоса» и не без нашей помощи сделал блестящую карьеру в спецслужбах. Через год после моего отъезда он был назначен начальником провинциального управления безопасности и на несколько лет покинул столицу. Это было большое повышение: оно открывало ему прямую дорогу к руководящей должности в госсекретариате внутренних дел и безопасности. Но для резидентуры оно имело отрицательные последствия, поскольку, работая в провинции, «Рокки» утратил интересующие нас разведывательные возможности. К тому же возникли большие сложности в поддержании с ним регулярной связи.

Так в целом благое дело привело к временной потере ценного источника. Была ли с ним впоследствии восстановлена связь, мне неизвестно.

К моменту назначения «Рокки» на руководящую работу в провинции «Атоса» уже не было в стране, и поэтому он никак не мог повлиять на ход событий в нужном нам плане. Так и не дождавшись утверждения в должности руководителя советнического аппарата (видимо, пришедших к власти во Франции социалистов не устраивали его голлистские взгляды), «Атос» принял предложение занять пост советника при главе одного из латиноамериканских государств.

Несколько лет он работал в стране, где не было резидентуры КГБ, и потому связь с ним не поддерживалась, после чего возвратился в Париж. Судя по тому, что со мной консультировались относительно того, как, не имея «железных» условий связи, восстановить с ним агентурные отношения, я могу заключить, что такие попытки были предприняты. Чем они закончились, я, по понятным соображениям, никогда не интересовался.

«Бао» после завершения командировки в африканской стране работал где-то в Европе и все эти годы продолжал активно сотрудничать с внешней разведкой. Потом и в Китае и в СССР начались реформы, две великие державы перестали быть врагами, советско-китайские отношения в значительной мере нормализовались, и все это, видимо, имело какие-то последствия и для использования «Бао» в качестве источника конфиденциальной информации.