Алексей Митрофанов - Тело Милосовича

— Не говори так! — обиделся охранник.

— А как о ней говорить? Да о ней бы и жалеть никто не стал, кроме тебя. А он был президентом. — Вермер кивнул на тело заключенного.

— Я этого не хотел.

Вермер пропустил его слова мимо ушей.

— Я вообще удивляюсь, что ты до сих пор здесь, — продолжал он, — а не собираешь собачье дерьмо на улице вместе со своими собратьями.

У Ван Халена заиграли желваки на скулах, но он опять сдержался.

— Ты представляешь, что сейчас начнется? — нажимал Вермер.

Ван Хален понурил голову и уныло кивнул.

— Это может стоить работы даже мне, а уж тебе — наверняка!

Ван Хален почувствовал противную слабость в коленях.

— Так я же… — стал он оправдываться. — Я с первого дня трибунала работаю и ни одного замечания…

Вермер презрительно скривился:

— Это ты не мне рассказывай. Были у тебя замечания, и не одно. Но теперь дело гораздо серьезнее.

Теперь пахнет международным скандалом, и я покрывать тебя не стану!

Горло у Ван Халена вдруг пересохло, и он долго откашливался.

— Не надо покрывать, — пролепетал он. — Ты только не подставляй.

— Это ты меня подставил, твою мать! И зачем только я протащил тебя на эту работу?

Вермера вдруг осенило. Он хлопнул себя ладонью по лбу.

— Слушай, а ты не нарочно ли это сделал? — спросил он.

— Что именно?

— Не вызвал к нему врача. Ведь у тебя были с ним какие-то трения? Ты его всегда недолюбливал, ведь так?

Ван Хален сглотнул слюну.

— Нет, — слабо возразил он.

— Да! — воскликнул Вермер. — Ты мне сам говорил! Теперь я понимаю, как все было, — развивал свою мысль Вермер. — Его прихватил приступ, а ты просто сидел и смотрел. Ты дал ему умереть!

Ван Хален от возмущения на несколько секунд потерял дар речи. Он понял, что нужно срочно осадить Вермера, иначе тот сделает его в этой истории крайним.

Он с ненавистью посмотрел на приятеля.

— Кажется мне, — начал он, — что тут не только во мне дело. Ведь он, — Ван Хален кивнул на тело, — уже давно жаловался на здоровье, разве нет? Что же вы не отпустили его на лечение, а держали здесь до последнего? Ждали, когда он сам умрет? Нечего на меня все валить и сочинять чего не было.

— Молчи, дурак! — зашипел Вермер. — Что ты в этом понимаешь? Это не твоего скудного ума дело. Брякни об этом хоть слово — и завтра же окажешься на улице, я тебе гарантирую. Пойдешь с черномазыми наркотой торговать.

Ван Хален опять сник под его яростным взглядом и замолчал.

— В общем, так, — резюмировал Вермер, — будут спрашивать — все отрицай: не видел, не заметил, не догадался. Разыгрывай из себя дебила. Впрочем, тебе для этого и стараться особо не нужно, у тебя все должно отлично получиться, — мстительно ухмыльнулся он.

В коридоре послышались шаги. К ним спешили тюремный врач и два санитара, которых Вермер вызвал перед тем, как они зашли в камеру.

Ван Хален мысленно пообещал себе, что когда-нибудь припомнит Вермеру эти слова. Но если пронесет, то припоминать не будет.

Тело унесли в тюремный морг, он сдал смену и вышел на улицу. Отойдя уже довольно далеко от тюрьмы, сунул руку в карман, достал телефон, с сожалением повертел в руках и бросил в ближайшую урну. Эх, жаль… Телефон был новой модели и довольно дорогой. Пока Ван Хален держал его в руках, его душила жаба, но стоило только от него избавиться, как тут же стало легче.

«Пусть попробуют теперь доказать, что это именно я говорил с телефонной шлюхой, — подумал Ван Хален. — А Вермер не выдаст. Ведь и я тоже могу много чего рассказать и о нем самом, и о порядках в трибунале».

14 марта Лио Бакерия вылетел в Роттердам в сопровождении трех медиков из своей клиники. С ним были хирург, патологоанатом и кардиолог. Известие о смерти Слободана стало для Бакерии неожиданно-ожидаемым. По той информации, которая у него имелась, такое развитие болезни было вполне предсказуемым. Он надеялся, что все произойдет не так быстро, но жизнь в тюрьме ни на кого не действует благотворно. Да еще изматывающий многолетний судебный процесс, на котором Слободан взялся защищать себя сам. И это при том, что он имел возможность проводить на воздухе только один час в день. Такой образ жизни кого угодно доконает.

В тюрьме Слободан сильно сдал. От его моложавости (лицо без единой морщинки), быстрых движений и молодцеватой осанки не осталось и следа. По телевизору изредка мелькали кадры из трибунала, на которых весь мир видел немолодого, измотанного без надежной борьбой с неправедным судом мужчину. Два накачанных охранника, неизменно маячившие у него за спиной, выглядели издевательски на фоне его исхудалой фигуры. Хватило бы и одного, а если по уму, то они и вовсе были там не нужны.

В такие минуты Бакерия думал, что справедливо было бы подобные процессы ограничить по длительности. Не сумели за год, максимум за два доказать, что человек виновен, — до свидания, отпускайте. Вина как деньги — или она есть, или ее нет.

В ВИП-зале аэропорта Шереметьево он встретил Марко, сына Слободана. Марко летел забирать тело отца и выглядел подавленным.

Они обменялись рукопожатиями. Бакерия произнес слова соболезнования, ободряюще похлопал парня по плечу.

— Ведь они убили его, правда? — сказал Марко. — Вы докажете это?

— Не знаю, — осторожно ответил Бакерия. — Мне нужно провести вскрытие.

— Это убийство! — убежденно заявил Марко. — Я и так знаю. Столько лет продержать больного человека за решеткой!

Бакерия не разделял его уверенности, но не сомневался, что это было если и не убийство, то доведение до смерти путем неоказания помощи — наверняка. Ведь сколько раз российские власти на самом высоком уровне просили Гаагский трибунал отпустить Слободана Милосовича на лечение в Москву, в Центр сосудистой хирургии имени Бакулева. Предоставляли государственные гарантии его возвращения — не отпустили. Не поверили. И недоверие это было оскорбительным, с какой стороны ни посмотри.

«Заключенный получает всю необходимую помощь в трибунале», — отвечали чиновники. А какая там у них помощь? Врач общей практики и минимальное оборудование. Да и врач тот к своим обязанностям относился, как теперь видно, халатно. Впрочем, в этом предстоит еще разобраться. Бакерия был полон решимости дать голландским медикам бой и доказать, что они на самом деле гроша ломаного не стоят. Собственно, не так они, как их начальство, которое видело бедственное состояние заключенного и ничего не предпринимало.

Неужели не понимали, к чему это может привести? Или не хотели понимать? Ведь зачем им живой Слободан? Рано или поздно его пришлось бы выпускать. А как же тогда многолетняя экономическая блокада? Как же натовские бомбардировки? Позор на весь мир, да и только. Настал момент, когда мертвый заключенный устраивал их куда больше, чем живой.

— Так вы их порвете? — с надеждой спросил Марко.

— Какая уж теперь разница? — вопросом на вопрос ответил Бакерия. — Я сделаю все возможное, чтобы установить истину. Если бы ваш отец попал ко мне на лечение, он прожил бы еще долгие годы. А теперь — это все, что я могу сделать.

Бакерия не мог знать, что в Гааге даже это окажется ему не по силам.

К Марко устремились журналисты, каким-то образом проникшие в ВИП-зал, и Бакерия отошел в сторону, давая им возможность пообщаться. Марко дернулся в сторону, но сразу сообразил, что избежать встречи не удастся. До Бакерии донеслось несколько фраз.

— От чего умер ваш отец?

— Его убили.

— Вы рассержены?

— Я опечален.

Вскоре объявили посадку на рейс до Роттердама.

Сопровождавшие Марко двое неразговорчивых мужчин мягко, но решительно оттерли от него журналистов. Все устремились к самолету.

Через три часа самолет приземлился в Роттердаме. День был пасмурным, дул холодный ветер. Немногочисленные пассажиры московского рейса быстро рассосались кто куда, как будто их разнес по окрестностям аэропорта этот самый ветер.

До Гааги добирались на такси. Марко со своими людьми сел в одну машину, Бакерия с помощниками — в другую. Всю дорогу врачи молчали. Чувствовалось какое-то напряжение. Будущее объяснение с тюремными медиками и администрацией виделось им если и не бурным, то на повышенных тонах.

Когда вдали показались окраины Гааги, Бакерия набрал номер трибунала. Долго никто не подходил к телефону, и Бакерия даже засомневался, правильный ли ему дали номер. В конце концов он услышал голос секретарши на ресепшне. Бакерия попросил соединить его с начальником трибунала. Она осведомилась, кто звонит и по какому вопросу. Он ответил. Через какое-то время трубку взял человек, представившийся заместителем начальника. Он поздоровался довольно сухо и как бы нехотя назвал свое имя. От этого оно прозвучало невнятно и тут же забылось.