Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга первая

— Да, конечно, сэр.

— Поверьте моему политическому опыту, Генри: Тэтчер — самая гениальная женщина двадцатого века. И с потрясающей реакцией, что для англичан вообще не характерно. Выслушав ту ахинею, которую под сухие кексы и кларет для почетных гостей нес Горбачев, она сразу, даже не проконсультировавшись с помощниками, дала ему путевку в жизнь. Эта крашеная гладильная доска, не похвалившая за всю жизнь даже собственного мопса, выдала такие комплименты в адрес Горбачева, что… Короче, наша британская тетушка сразу поняла, что ей ВЫГОДНО иметь этого эмоционального живчика в качестве политического партнера по ту сторону железного занавеса. По-видимому, до Тэтчер первой дошло, что для Запада появление Горбачева на советском горизонте — знамение свыше. В авторитарном государстве нет и не может быть места демократии. Никакой! И наоборот. Так вот, лозунг о необходимости демократизации советского общества, с которым сегодня носится по миру Горбачев, вся эта его перестройка и есть законченная, ИДЕАЛЬНАЯ формула развала советской империи…

— Знание формулы не гарантирует успешное завершение эксперимента, — возразил Уолш.

— Но достаточное основание, чтобы его начать…

— А как же быть с ферментом выживаемости, о котором вы только что говорили? — Уолш чуть подался вперед. — Ведь политический курс Горбачева может быть просто отвергнут. И тогда его сметут, уничтожат…

— Кто уничтожит? Партийное руководство?

— И не только центральное, сэр. Огромную силу и влияние имеют местные партийные лидеры, функционеры. А армия? Госбезопасность? Это же классическая структура мафиозной организации. В то же время, Горбачев ведет себя как обычный политический авантюрист. Пытаясь просчитать стратегию его нововведений, наши эксперты в отчаянии опускают руки, сэр! Такое впечатление, что он не только не знает, что и с какой целью делает, но и стремится культивировать этот принцип управления государством, как единственно правильный. Его решения противоречивы. Короче, сэр, он то и дело ПОДСТАВЛЯЕТСЯ. И делает это столь очевидно, что вопрос его устранения от власти может стать пктуальным в любую минуту…

— Что вы имеете в виду? Конкретно, пожалуйста!

— На мой взгляд, Горбачев пошел на смертельно опасный шаг, практически официально позволив средствам массовой информации, да и партийным организациям ПЕРЕСМАТРИВАТЬ идеологию. Он нарушил табу, сэр. Ведь надстройка всегда была святая святых коммунистов…

— Что еще?

— Его сумбурные новации по части введения элементов частного предпринимательства и в какой-то степени не контролируемого внутреннего рынка потребления грозят уничтожить политический и экономический фундамент государства…

— Тем не менее, его терпят, — возразил Кейси.

— ПОКА терпят, — кивнул Уолш. — Но только потому, что вся его перестройка пока реально не угрожает существование СИСТЕМЫ. Хотя и основательно ее подтачивает. Однако если завтра в этой отлаженной схеме закоротит самый пустяковый, мало что значащий блок, тут же сработает защитная реакция механизма. И тогда крестного отца уничтожат. А в том, что закоротит, я не сомневаюсь, сэр. Поскольку действует этот господин хоть и очень уверенно, но с неуклюжестью топора в бассейне…

— Допустим, — растягивая гласные, сказал Кейси. — Допустим, что такая опасность существует реально. Но, во-первых, Горбачев достаточно хитер. Он искушенный политический интриган и, думаю, сумеет себя обезопасить. Для этого у него, кстати, есть все необходимое, Генри. Не забывайте, что он поднялся наверх не просто так, по воле случая, а весьма тонко просчитывая политические конъюнктуры. А в этих русских конъюнктурах сам черт ногу сломит. Парень работал и под Брежневым, и под Андроповым, и под Черненко… Причем работал не просто — последовательно рос, ВЫДВИГАЛСЯ… А это говорит о многом. Посмотрите, как решительно он избавился от конкурентов, которые по определению не могли стать его союзниками, как грамотно и тонко он прибрал к рукам самых опасных для себя членов Политбюро: Шеварднадзе — министр иностранных дел и поет с ним в унисон, Алиев — на коротком поводке в кресле первого зампреда Совета министров, Язов, которого он сделал министром обороны, предан Горбачеву как старая бездетная жена, наш с вами коллега генерал Чебриков тоже его человек — именно благодаря заботам Горбачева его ввели в состав Политбюро… Следовательно, и о правительстве, и об армии, и о КГБ — во всяком случае, временно, — ему можно не беспокоится. Все к непосредственной близости, все под его контролем. А, во-вторых, максимальная безопасность Горбачева и обеспечение этому господину широкого поля политической деятельности в рамках его полудемократических, полу черт знает каких реформ — наша с вами прямая задача, Генри. Запомните: если Горбачев исчезнет с политической арены в течение ближайших двух-трех лет, все наши планы не стоят и цента. В том числе, и сегодняшний разговор, который я планировал провести после Рождества. Этого нельзя допускать ни в коем случае! Поверьте, Генри, такого благоприятного момента у нас еще никогда не было…

— Минутку, сэр… — Уолш вновь потянулся к нагрудному карману пиджака, но где-то на полпути его рука замерла. — А в чем, собственно, план?

— Генри, вы действительно стареете, — усмехнулся Уильям Кейси и, застегнув пуговичку сорочки, вернул на место дорогой темно-вишневый галстук, украшенный золотым зажимом. — С каких это пор в функции директора ЦРУ стала входить формулировка конкретного плана операции? Концепция, общая стратегия, наиболее существенные политические аспекты, связь с президентом и Конгрессом — еще куда ни шло. Что же касается всего остального… Для чего же тогда в Центральном разведывательном управлении существует оперативный отдел? И его многолетний босс, кавалер трех орденов «Пурпурное сердце», бригадный генерал Генри Уолш?.. Вот и приходите ко мне, дружище, сразу же после Рождества. Не только со своими идеями, которые я — говорю об этом со всей искренностью — весьма ценю. Но и с конкретным планом оперативных действий. Меня очень интересует наиболее прогнившая доска этого уродливого ящика для овощей. Та самая, с которой мы начнем разбирать его на части. И не забудьте, пожалуйста, что, в отличие от стратегических концепций, оперативные планы такой организации, как ЦРУ, должны быть пространными, подробными и абсолютно законченными. Впрочем, о чем я говорю — вы ведь постигали тайны разведывательной работы под началом генерала Донована…

Копенгаген.

Международный аэропорт Каструп.

16 декабря 1985 года. 07.55

Очередь к стойке, у которой проходили регистрацию пассажиры рейса 063 Копенгаген-Мюнхен, была небольшой — всего несколько человек. Да и сам Каструп — огромный, нарядный, с натертыми до зеркального блеска серо-розовыми плитами гранитных полов, отражавших яркий свет бесчисленных плафонов — казался в этот ранний утренний час пустым и сонным. Как и все северные столицы, Копенгаген просыпался с трудом, нехотя…

Стоя в очереди за седым коренастым стариком в защитной штормовке, Мишин подумал, как должны эти люди дорожить своим временем, чтобы добираться до соседки-Германии современным реактивным самолетом. Датчане, как правило, отдавали предпочтение поездам и автомобилям. И те, и другие степенно вкатывались в гостеприимно распахнутые створы комфортабельных паромов, за каких-то полтора часа пересекавших пролив Бол Бельт и причаливавших к берегам Западной Германии. Таким образом, такая поездка была относительно недолгой и, главное, не такой дорогой…

— Простите, господин, служба безопасности!..

Голос за спиной Мишина звучал совсем молодо и с едва уловимым подтекстом. Таким голосом, обычно, в глухих переулках самый смелый из сомнительного вида компании просит закурить у загулявшего одиночки.

Мишин медленно обернулся.

Двое рослых датчан в одинаковых серых костюмах, светло-голубых сорочках и при черных галстуках смотрели на Мишина с казенной доброжелательностью. Из прикрепленных к лацканам пластиковых карточек с фотографиями владельцев однозначно следовало, что оба представляют ту самую службу безопасности международного аэропорта, на которую они сослались секунду назад.

— Слушаю вас, молодые люди, — на немецком откликнулся Мишин, завершив визуальный осмотр.

Почти семь лет жизни в Копенгагене так и не привили ему вкус к датскому. Язык оказался не только сложным, но и каким-то чужим, неорганичным. Впрочем, серьезных проблем за все эти годы у него так и не возникло: на языке Шиллера и Гете свободно общались практически все датчане.

— Проверка документов, господин, — пояснил прыщавый белобрысый мужчина лет двадцати пяти, очевидно, старший в минигруппе проверяющих.

— То есть, вы хотите проверить мои документы?