Игорь Шприц - Империя под ударом. Взорванный век

Вбежал в подъезд — и вовремя: дверь в квартиру второго этажа уже открыли. Прикинувшись глупым извозчиком, Евграфий Петрович ловко оттер Джокера в сторону. Тот брезгливо отпрянул:

— Куда прешь, скотина?

— Ваше благородие! — заверещал Медянников, выигрывая время. — А денежку кто за проезд заплотит? Денежку?

— Какую денежку, дурак? А ну давай отсюда! Давай, давай!

Из двери высунулась не в меру любопытная хозяйка:

— Иди отсюда! Сергей Ипполитович, я крикну дворника!

— А рази ж дворник уплотит? Барин ехал, барин и плотит, — наседал Медянников, крепко держа Джокера за полу.

Тут уже и этот дурень почуял что‑то неладное и полез во внутренний карман, где у него, кумекал Медянников, что‑то лежало. И это «лежало» еще и стреляло…

Внизу стукнула входная дверь и раздался топот крепких городовых ног. Джокер рванул было оружие из‑за пазухи, но Медянников давно ждал этого финта и вывернул руку Джокера, да так, что тот осел на колени. Выстрел, к счастью единственный, лишь попортил лепнину на потолке. Тут подоспели два дюжих городовых, навалились, стали вязать…

Когда все было кончено и Джокер только злобно скулил, лежа на полу, Евграфий Петрович присел на корточки, заглянул в желтоватые малярийные глаза вора — подхватил в Туркестане, боевой ведь был офицер! — и сдернул со своей головы папаху вместе с паричком.

— Доброго здравичка, Сергей Ипполитович! Аль не признали меня?

Тот перестал дергаться и сразу обмяк — все понял, сукин сын. Медянников встал и поклонился хозяйке:

— Доброго вам здравия, хозяюшка. А нельзя ли нам заглянуть одним глазком в комнату этого господина?

Ошалевшая хозяйка сглотнула слюну, молча кивнула головой, повернулась как во сне и пошла вперед показывать дорогу. Медянников устало шел сзади. Павел Нестерович будут довольны.

По пути в свой кабинет Путиловский заказал служителю крепкого чая с лимоном, и после первых обжигающих глотков под уютным зеленым абажуром настольной лампы голова стала ясной. На зеленом же ломберном сукне перед ним лежал доклад — плод умственных усилий последних трех месяцев.

К счастью, Франк по пути отстал — побежал за новогодними покупками. Клара вела хозяйство сильной рукой прибалтийской немки, и любое манкирование обязанностями неотвратимо и незамедлительно наказывалось. Поэтому стоило Путиловскому с невинным видом поинтересоваться здоровьем супруги, как глаза у Франка стали круглыми от ужаса: он забыл купить кардамон, нюхательную соль и марципановые игрушки детям.

Наспех облобызав Путиловского, он тут же исчез в Елисеевском, откуда сотни таких же взмыленных отцов семейств деловито перли пакеты с осетриной, окороками, мандаринами, ананасами, банками икры и прочей праздничной бужениной. «Вот что ожидает меня в скором времени», — с легкой грустью подумал Путиловский. «Ну и черт с тобой», — тут же откликнулся внутренний голос. Павел Нестерович не страдал раздвоением личности, но в переломные жизненные моменты иногда возникал диалог с внутренним голосом. Впрочем, до драки дело у них никогда не доходило.

Вот и сейчас внутренний голос при взгляде на доклад сказал: «Хорошая работа!» Доклад сей являл итоги размышлений о судьбах криминальной России. Но поскольку криминальная Россия составляла, составляет и будет составлять заметную часть всей империи, то можно было с известной долей правды и без зазрения совести сказать, что речь шла о России вообще.

Картина вырисовывалась неутешительная, особенно в отношении применения новейших способов ограбления, мошенничества и душегубства. Прогресс науки и техники мгновенно становился достоянием не лучшей части российского общества. Уже вовсю использовались при взломах ацетиленовые горелки, вольтовы дуги, осваивались новейшие технологии печатания фальшивых денег и обмана доверчивых господ с помощью телеграфа и телефона.

В заключительной части был дан обзор применению огнестрельного оружия и взрывчатых веществ. Самые последние модели американских и европейских револьверов большой убойной силы и скорострельности давали неоспоримое преимущество преследуемой преступной стороне. Сторона официальная проигрывала практически во всем, даже в оснащении авто с мощными моторами.

Новым для последних нескольких месяцев стал быстрый рост применения взрывчатых веществ в криминальных эпизодах. И к этому органы полиции готовы не были. Слабо контролировались запасы воинской взрывчатки, химические лаборатории и заводики, где любой злоумышленник мог организовать изготовление бомб и взрывных устройств любой силы. И возможно, это уже делалось…

Тут далее явно намечалась линия политическая, но Павел Нестерович политики не любил, считал ее делом весьма грязным и полагал, что при верховенстве идеальных (насколько возможно!) законов политикой заниматься никто не будет, потому что все это обратится в бессмысленное дело. Политику будут делать судьи и законы.

Оглядев внешний вид доклада, Павел Нестерович остался доволен: солидно и со вкусом. Темно–зеленая кожаная папка, изнутри муаровая ткань в тон коже — делопроизводитель постарался, ведь доклад шел директору Департамента полиции Сергею Эрастовичу Зволянскому.

ДОСЬЕ. ЗВОЛЯНСКИЙ СЕРГЕЙ ЭРАСТОВИЧ

1855 года рождения. Из дворян, окончил императорское училище правоведения, участвовал в русско–турецкой войне 1878 года. В 1883 году секретарь при директоре Департамента полиции, в 1887 году делопроизводитель. В 1895–1897 годах вице–директор, с 1897 года директор Департамента полиции.

Допив чай и докурив толстую ароматную папиросу черного турецкого табаку, Путиловский прошел в приемную директора департамента и вручил доклад секретарю. Договоренность с последним была достигнута еще неделю назад. Такая предусмотрительность давала уверенность в том, что докладу будет дан ход.

Секретарь Зволянского был обязан Путиловскому: не так давно при расследовании весьма щекотливого дела о совращении малолетнего сироты–кадета великовозрастными оболтусами–правоведами неожиданно всплыла фамилия секретаря. Сам он не совращал и был чист, но не потому, что чуждался древнегреческих оргий, а потому, что лежал ниц в дальней комнате в состоянии сильного алкогольного опьянения.

При желании можно было показать его роль в деле как неисполнение гражданского и служебного долга при явных признаках готовящегося преступления. Но можно было и не показывать и даже не упоминать, что Путиловский и сделал. И за это секретарь был ему благодарен так… так, что… Однако Путиловский этой благодарностью воспользоваться никак не мог в силу традиционной сексуальной ориентации. О чем секретарь втайне даже сожалел: Павел Нестерович в его глазах стал красавцем–рыцарем, защитником обиженных и угнетенных.

Папка была секретарем принята и занесена в нужную книгу с должным тщанием. Были озвучены поздравления с наступающим новым веком, пожелания счастья и здоровья всем близким и родным дорогого Павла Нестеровича. Завершилось все рукопожатием. Ладонь Путиловского была сухой и теплой, пожатие — сильным и мужественным, так что секретарь после ухода следователя пребывал в некой печальной задумчивости, пока призывный звонок вышестоящего начальства не вывел его оттуда.

Встреча была назначена в полуподвальном трактире на Сенной площади. Столик стоял в углублении рядом с кухней, откуда было удобно осматривать входящих, слушать предупреждающий шепоток пробегавших мимо половых и в случае облавы быстро рвануть к черному входу. Один вход был известен всем, а второй — только хозяину, Топазу и компании: через ледник в соседний подвал, а там ищи–свищи…

Викентьев намеренно припоздал минут на десять. Это Топазу явно не понравилось, но он не стал ничего говорить, просто в очередь не налил Викентьеву водки из стеклянного графинчика. Много водки намеренно не пили, хотя Чухна намекал. Вместо второго графинчика Топаз показал Чухне небольшой, но литой кулак. Ели пищу простую, сытную и желудок не отягощавшую: куриное жаркое с потрохами, кашу гречневую, суп из бычьих хвостов.

Викентьев иронично наблюдал за своими будущими подельниками. Туз хлебал суп весьма сосредоточенно, по–крестьянски держа кусок хлеба под ложкой, жевал долго и с благоговением. Топаз вел себя почти как аристократ, умело пользовался вилкой и ножом, только вот сморкаться за столом, как аристократ, еще не научился, не все получалось. Чухна вел себя как чухна, по–простому, без церемоний, издавая при жевании звуки, повторить которые было невозможно даже в случае большого желания. У Викентьева такого желания и не возникало. Сам он почти ничего не ел. Всякое могло случиться, скажем, погоня со стрельбой, и в этом случае пустой желудок был предпочтительнее полного. Так его учил покойный отец, бывший офицер–пехотинец: «Перед атакой ничего не ешь, получишь пулю в живот — выживешь!»