Лев Гурский - Опасность

– Вот видишь, Толик, – рассудительно заметил Олег из ВПК. – А ты говорил: легенда. Так вот и бомбочка сталинская могла где-то залежаться. Чтобы в нужный момент – ба-бах!

– Президент никогда бы не пошел на такой риск, – проговорил из своего угла спикер. Он бросил быстрый взглйд на Олега и снова вперился в иллюминатор. – Он ведь слабак известный. Даже если бы он сумел ту бомбу отыскать…

– Ага, – перебил Олег. – Обратите внимание, Толик уже не отрицает, что бомба все-таки есть. Может, ты знаешь заодно, где она спрятана? Молчишь, спикерская морда?

Спикер Верховного Совета отлип, наконец, от своего иллюминатора и закрыл лицо руками.

– Не знаю, не знаю я! – воскликнул он. – Горбачев ни разу со мной о бомбе не говорил. Но я не думаю, я просто не верю, что он способен…

– Отчего же нет? – недовольно обронил председатель Комитета. – Он мог все заранее рассчитать, и тогда он хитрее нас всех, вместе взятых. Если после девятнадцатого бомба взорвется, кто окажется в выигрыше? Нас уже нет, тех, что в Белом доме, тоже нет. А президент жив-здоров и въезжает на белом коне… допустим, в Питер. И – никакой оппозиции, вся страна в трауре, а он, президент, опять отец нации. Тем более что взрыв, конечно, будет списан на нас. У кого был чемоданчик с кнопкой? У министра обороны. Нажал спьяну не на ту кнопку и сам себя взорвал… Красиво, правда?

– Он на такое никогда не пойдет… – застонал, как оплеванный, спикер. – Он…

– Пойдет или не пойдет, уже не имеет значения, – подвел черту военно-промышленный Олег. – Мы уже летим к нему и, значит, мы уже капитулировали.

Из кабины высунулось лицо второго пилота.

– Товарищ председатель Комитета государственной… – начал было он.

– Короче, – прервал его шеф КГБ. – Связь налажена?

– Так точно, – браво отрапортовал пилот. – Президент уже на линии, можете говорить.

Председатель Комитета пташкой метнулся в пилотскую кабину. Через пару минут он вышел обратно с перекошенным лицом и, ни слова не говоря, сел на свое место.

– Ну что, – затеребил его Олег-из-ВПК, – поговорил с ним?

– Поговорил, – потерянно пробормотал председатель.

– Спросил насчет бомбы?

– Спросил…

– Ну, а он, он что? – тревожно высунулся из своего угла спикер.

– Засмеялся, – скорбно ответил председатель. Министр обороны удивленно взмахнул рукой и чуть было не выпустил драгоценные бутылки.

– Засмеялся – и все? – поразился он. Председатель Комитета тоскливо вжал голову в плечи и смахнул непрошеную слезу.

– Нет, не все, – признался он застенчиво. – Еще он сказал, что мы все мудаки.

– Идиотские шутки, – сердито пробормотал я. – Развяжите меня, наконец. У меня руки-ноги затекли от этих веревок… Думаете, приятно лежать вот так на этой глупой больничной каталке?

Юлий мимоходом изобразил на лице сочувственную гримасу:

– Наверняка неприятно. Но придется потерпеть, напарник. Честное слово, это ненадолго.

Он подошел вплотную к серой панели, за которой должен был находиться аварийный генератор, прислонился щекой к старому металлу и ласковым, почти мечтательным тоном произнес:

– Вот она, голубушка. Золотко мое. Славное, урановое…

Он разговаривал с панелью, как с ребенком – разве что только не сюсюкал во весь голос. Ребенок молча сносил все ласки Юлия, а тот, казалось, уже готов был расцеловать даже ржавую жестянку с черепушкой и словом «Опасно!». Но из-за своего маленького роста никак не мог дотянуться. Табличка с кнопкой находилась на высоте, недоступной для коротышки Юлия.

Я по-прежнему еще ничего не понимал. Шутка была неуместной и затягивалась, освобождать меня от пут никто не собирался. Да, кроме Юлия, и некому было. А тот продолжал мечтательно обнимать стену, шепча ей что-то неразборчивое. Был он похож на пьяницу, внезапно подружившегося с фонарным столбом. Правда, напарник мой пьяным не был. Может быть, спятил? Бывают же случаи спонтанного помешательства. Солнышко пригрело в Алма-Ате, и ум за разум зашел. Я немедленно вспомнил, что именно я и законопатил его в столицу Казахстана, искать беглого Лебедева; мне стало стыдно. Маленький Юлий ведь уже дважды спасал мне жизнь и наверняка заслуживал лучшего обращения. Боюсь, что тезка Цезаря имел основания на меня обижаться.

– Ну ладно, Юлий, – я неловко заворочался на неудобном ложе. – Я понимаю, что вы могли обидеться на меня… Готов извиниться за Алма-Ату… за что угодно. Развяжите, и я все объясню…

Напарничек отклеился от стены, снисходительно выслушал мой лепет и, подойдя к каталке, вновь похлопал меня по плечу. С самым что ни на есть доброжелательным видом. По-приятельски.

– Какие там обиды, дружище, – рассеянно произнес он. – Алма-Ата – неплохой теплый городишко, фрукты дешевые… Это ведь я должен извиняться. Мне пришлось вас немного обмануть для пользы дела, конечно, не из вредности, не подумайте. Так вы мне очень нравитесь, ей-богу. Из всех чекистов, которых я знаю, вы – самый умный…

Похвала Юлия отчего-то меня совсем не обрадовала. Лучше бы он меня обложил. Лучше бы назвал меня кем угодно – гэбэшной мордой, лубянским отродьем, минбезовским дуболомом, – но только бы развязал. Однако как раз этого мой милый напарничек делать не собирался. Что-то он затеял, не иначе. Судя по выражению его физиономии, нечто увлекательное и веселое. Вроде уже известного фокуса с ананасом, только еще смешнее.

– …Да-да, Максим Анатольевич, – продолжал тем временем Юлий, легонько катая мою каталку туда-сюда. – Вы очень умный. У вас светлая голова. Будь моя воля, я бы вас сделал сразу генералом…

– Что вы такое несете, Юлий? – простонал я. Я вдруг очутился в положении младенца, которого заботливо укачивают в коляске. Только вот спать мне совершенно не хотелось. Напротив, больше всего мне сейчас хотелось проснуться. Терпеть не могу снов-кошмаров. В особенности – наяву.

– Нет, правда, Максим Анатольевич, – напарничек наконец-то оставил в покое мою каталку и снова приблизился к стене. – Помните наш разговор в Саратове, в гостинице «Братислава»? Когда вы мне рассказали про Партизана, я чуть не прослезился. Мне ужасно понравилось это слово! Пар-ти-зан… Пар-ти-заннн! Чувствуете музыку? Как будто колокол звонит, верно?

«И поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол, – очень к месту припомнилась мне цитата. – Он звонит по тебе».

– Слово как слово, – буркнул я, стараясь отогнать похоронное настроение. – К тому же вы тогда не очень-то поверили моей версии…

– Ну как же я мог не поверить, – всплеснул ручками Юлий, – когда вы все так замечательно угадали? Конечно, мне пришлось немножко напустить туману… Но я же говорю – не из вредности! Так надо было.

Я все еще пытался цепляться за ускользающий от меня здравый смысл, но кошмар уже настигал меня своею мохнатой лапой.

– Не хотите же вы сказать, Юлий, – – задушенным голосом проговорил я, – будто все эти взрывы в Москве…

Юлий жизнерадостно расхохотался. Подпирая стену, он стоял в наполеоновской позе и хохотал громко, смачно, с удовольствием. Как человек, который после долгих усилий все-таки добился своего и теперь торжествовал победу. Металлическое звяканье снова материализовалось в зале и для начала по-хозяйски вплелось в смех моего напарника.

– Точно! – с восторгом отозвался Юлий. – Верно! Вы как в воду глядели! А как вам мой шедевр с памятником Первопечатнику? Филигранная работа, скажите! Это вам не «роллс-ройсы» и «мерседесы» подрывать этих жирных ворюг, тут нужно искусство, глазомер, фантазия… Я ведь специально с вами поездом в Саратов не поехал, чтобы успеть насладиться зрелищем. Представьте: раннее утро, еще толком не рассвело, памятник на фоне неба такой скучный, темненький… И тут – ба-бах! Сполохи огня, дымный след, фейерверк! И обломок строгой геометрической формы улетает ввысь… Это надо испытать, Максим Анатольевич, это надо почувствовать. Разрыв, стихия огня – и ты его Бог, хозяин, властелин… Осознали?

– Осознал, – произнес я тускло. – Бог, властелин с самодельным безоболочным взрывным устройством… Романтично до слез.

Капитан Маковкин, он же Партизан, оценил мою иронию. Но не огорчился, а с полным пониманием кивнул:

– Смотрите в корень, коллега. Рано или поздно детские игрушки надоедают. Хочется не фокусов, а чего-то большого. Огромного хочется, настоящего… А вы, наверное, подумали, что приставить к вам напарника из МУРа – это идея майора Окуня? Проклинали его, наверное, да?

Я ничего не ответил – и потому что сказать было, увы, нечего, и потому что был занят: узел все-таки поддавался с большим трудом. Мои надежды освободиться без посторонней помощи пока оставались призрачными.

– Проклинали, – сам себе подтвердил Юлий. – И напрасно. Окунь, наоборот, был рад, что Лубянка берет на себя чужую работу. Только удивлялся очень чекистской глупой перестраховке. «Во всей Москве, – говорил мне, дурашка, – убивают каждой твари по паре. И физиков, и лириков, и бывших членов ЦК…» И везде безо всякой политики… Деньги, мол, и бабы – вот и вся политика… Тоже мне, философ выискался, майор Окунь! Смешно?