Гуннар Столесен - Ночью все волки серы

Я познакомился с Ялмаром Нюмарком в том самом кафе, куда стал часто заглядывать в ту зиму, когда от меня ушла Сольвейг.

Я давно приметил его. У него было мужественное лицо, заостренный крючковатый нос, глубоко посаженные, живые темные глаза и волевой подбородок. На мой взгляд, ему можно было дать лет семьдесят. Волосы совсем седые, прямо зачесанные назад, так что проступали глубокие залысины. Обычно он сидел, держа в руках свернутую газету, но редко когда читал ее. Газета служила ему для того, чтобы, постучать ею по столу, подчеркнуть какую-либо мысль в разговоре.

Крепко сбитый, он казался коренастым при росте не менее метра восьмидесяти, и как подобает такому крепышу, на месте живота у него был не отвислый мешок, как у некоторых, а сплошные мускулы. Сидел он обычно за один-два столика от меня. Чаще всего в одиночестве, хотя иногда к нему подсаживался кто-нибудь еще. Случалось, что мы сталкивались с ним в дверях, и я видел, что он узнает меня. В глазах его вспыхивали озорные искорки, а однажды, когда я входил в дверь, он бросил мне вдогонку: «Ну что, опять пришли, в свое любимое местечко?» Я не успел ответить, как он уже скрылся.

Кафе располагалось неподалеку от моей конторы, и так уж сложилось, что три-пять вечеров в неделю я проводил там.

Уже у входа можно было заметить примечательную для этого кафе особенность любой выходивший из дверей редко твердо стоял на ногах. В таких случаях на помощь приходил швейцар, он указывал, где выход, а то и поддерживал посетителя, пока не подойдет такси. Большинство сами не в состоянии были добраться до дому.

Пивной дух и табачный дым придавали этому заведению характер места, куда женщины, как правило, не заходят. Здешние завсегдатаи целый вечер глушили пиво, часто внушительными дозами. На толстощеких физиономиях были видны следы пережитого и застарелые признаки алкоголизма. Здесь собирались старые докеры, чтобы вспомнить те времена, когда большая часть работ в порту выполнялась вручную. После закрытия рынков сюда захаживали торговцы, на чьих больших сморщенных ладонях запеклась в бороздках кожи рыбья кровь.

Здесь бывали и фабричные рабочие, вышедшие на пенсию, в спецовках одинакового цвета, наглухо застегнутых у самого ворота, они надрывно кашляли, сдувая пену с пива, потом опрокидывали кружку, стучали ею об стол и требовали еще. Какой-то конторский служащий, коротышка с редкими волосами, в белой рубашке и кроваво-красном галстуке аккуратно разворачивал вечернюю газету и прятался за пол-литровой кружкой — возвращение к благоверной откладывалось еще на полчаса. Молодые словоохотливые крестьянские парни, которые ввалились сюда поздно вечером, предварительно уже так набравшись, что их не пустили бы ни в какие другие заведения. Как исключения из правил, появлялись здесь и женщины, которым чаще всего было давно за пятьдесят. Они подсаживались к знакомым за столики, не снимая пальто, пили пиво из маленьких кружек, а разгорячившись, расстегивали на пальто пуговицы, выставляя на обозрение тяжелые груди, обтянутые голубыми мохеровыми свитерами, которые были в моде лет двадцать назад.

Из окон, выходящих на север, через пожелтевшие от дыма занавески струится вечерний свет, а в простенке между окнами висит коричневатое керамическое панно. В глубине зала, позади стойки — огромная картина в бледно-голубых, как будто выцветших тонах изображает кипучую жизнь в порту.

Скатерти здесь разноцветные, и когда попадаешь сюда с улицы, то в первый момент кажется, что их расцветка чередуется в соответствии с каким-то художественным замыслом, но стоит побыть здесь немного, как понимаешь, что тут властвует случай: скатерти меняют, когда на них прольют уж слишком много нива и насыплют чересчур много пепла.

Еда здесь простая и нехитрая, блюда всегда почти одни и те же, без затей, разве что пучок зелени иди свернутый на тарелке листик салата как украшение, но это добротная пища, она насыщает без малейшего вреда организму. Случалось и мне здесь обедать, но чаще всего я заглядывал, чтобы выпить кружку-другую пива. Обычно покупал пару дневных газет в киоске у входа, садился за столик где-нибудь сбоку и коротал время в одиночестве.

Так вот размеренно проходили здесь вечера, как будто гребля во время штиля. Минуты капают на водную гладь, и ты отдыхаешь на веслах только для того, чтобы ощутить ход времени, так и эти газетные заголовки перед тобой: вчерашние новости, уже ставшие историей.

Прошло несколько месяцев, и большинство завсегдатаев стали со мной здороваться, а однажды, в конце апреля, мы разговорились с Ялмаром Нюмарком.

В тот вечер когда мы впервые заговорили друг с другом, погода была холодной, шел дождь, маленькие серые облачка предвещали мокрый снег. Весна в том году наступила в конце марта. А потом времена года как будто снова пошли вспять, погода походила больше на ноябрьскую, нежели на апрельскую.

Целый день я писал почтовые открытки друзьям и знакомым. Одна из них адресовалась тому самому парню, который на законных основаниях носил мою фамилию, а жил теперь между Стеленом и Скансеном. Наверняка он будет рад получить от меня весточку. Потом я стал набирать номер автоответчика кинотеатра, чтобы послушать полуминутную информацию о текущем репертуаре. Набирал несколько раз, но все время было занято, и я решил, что продолжать бесполезно.

Накануне я прочел объявление: «ОТКРЫВАЕТСЯ КОНТОРА». Сыскное бюро Гарри Монсен открывает свое отделение в Бергене. Международные контакты, новейшее электронное оборудование. Охрана, слежка, все виды частных расследований. Первоклассные сотрудники, стопроцентная гарантия». Я перечитал объявление. Интересно, что подразумевается под «первоклассными сотрудниками» и «стопроцентной гарантией»? Наверно, надо позвонить и спросить или, быть может, пожелать успехов в работе. Номер телефона был указан в объявлении. Небось и автомобили у них с телефонами, не то что мой старенький мини-«моррис», сменить который мне не позволяли материальные возможности, хотя асфальтовые пространства уже давно доконали его. Вне всякого сомнения, впереди у меня были трудные времена.

В такой вечер так и тянет пропустить стаканчик-другой, и я ринулся навстречу дождю, поднял воротник плаща, натянул на лоб капюшон, и мелкой рысцой затрусил к кафе.

У этого кафе была еще одна особенность. Когда входишь, всегда кажется, что зал переполнен, но стоит приглядеться, и свободное местечко отыщется. В этот вечер ненастье, казалось, занесло сюда всех: гуляк и бродяг, и я примостился за маленьким столиком, на котором высилась стопка керамических пепельниц с рекламой итальянского вина.

Подошел Кельнер, убрал пепельницы и принял заказ. Я попросил большую кружку пива и китовый бифштекс, огляделся по сторонам. Все вокруг тонуло в клубах пара от промокшей одежды, дыма самокруток и трубок-носогреек.

В зал вошел Ялмар Нюмарк, отбросил назад мокрые пряди волос и стряхнул воду с пальто. Огляделся. Свободных столиков не нашел, но рядом со мной было одно местечко.

Он приблизился, остановился, дружелюбно кивнул и сказал:

— Что-то никого из своих приятелей не вижу. Можно мне здесь присесть?

— Пожалуйста, если вас теснота не смущает.

Я подвинул свой стул ближе к колонне, к которой был прижат столик. Потом поднялся, и мы пожали друг другу руки.

— Веум, Варг Веум.

Его рука оказалась совсем не такой большой и сильной, как можно было ожидать.

— А меня зовут Ялмар Нюмарк.

Он придвинул свободный стул и сел, повесив мокрое пальто на спинку. Заказав большую кружку пива и мясное рагу с картофелем, достал из кармана пальто сложенную газету и сжал ее в руке.

— Погода отвратительная. Я согласно кивнул.

— Говорят, летом будет еще холоднее.

— Радужная перспектива, — сказал я.

Он посмотрел на меня изучающе.

— А чем вы занимаетесь, Веум? Впрочем, погодите, я сам угадаю. Когда-то мне это хорошо удавалось.

— Что удавалось?

— Я был мастак определять, кто есть кто.

— Ну что же, отведите мне место на самой нижней полке.

— Там, где стоят самые ценные призы[1]? — усмехнулся он.

— Не уверен, что тяну на ценный приз, — сказал я, горько улыбнувшись, и провел рукой по волосам. Теперешняя седина не более, чем намек, но на исходе холодных 80-х снежная белизна навсегда покроет мою голову.

Его взгляд скользнул по моим волосам, бледному, как у Януса[2], лицу, расстегнутому вороту голубой джинсовой рубашки, слегка потертому пиджаку, синему джемперу под ним, коричневым вельветовым брюкам. И голос моего собеседника прозвучал одновременно сурово и доброжелательно:

— Судя по одежде, вы принадлежите к академической среде, но не занимаете высокого положения. Скажем, аспирант или сотрудник библиотеки.