Сергей Высоцкий - Крутой поворот

В саду большого дома играли в бадминтон два мальчика. Один лет десяти, а другому, наверное, было не больше шести. Оба белесые - таких в деревне называют сивыми, оба усыпанные веснушками. Увидев Корнилова, старший спросил:

- Вы, дяденька, к папе?

- Угу, - ответил Игорь Васильевич. - Он дома?

- Дома! - ответили ребята хором.

- Проводите к нему?

Маленький взял Корнилова за руку, а старший шел впереди, открывая двери.

Дом был просторный и добротный. Внутри нештукатуренный, некрашеный. Так хороши были чуть потемневшие струганые бревна стен, дощатый, покрытый лаком потолок, что подполковнику пришла неожиданная мысль: "Имел бы я дачу, сделал бы так же".

- Папа, к тебе дяденька пришел! - сказал старший сын, отворяя двери в одну из комнат.

- Это ты, Петро? - спросил мужчина, сидевший за большущим столом, и обернулся.

Корнилов сразу понял, что мужчина слепой. Его широкое скуластое лицо было все изборождено шрамами и синими рябинками. "Он него, конечно, многого не узнаешь, но, может быть, жена дома..."

- Нет, я из милиции, - сказал подполковник. - Хотел просто кое о чем вас спросить. Меня зовут Игорь Васильевич.

- Из милиции? - слепой сказал это так удивленно, как будто к нему пришли из миланской оперы. - Да садитесь, садитесь, - он развернулся на своем крутящемся кресле. - А вы, други, давайте гулять. Потребуется помощь - призовем.

Старший спросил:

- Пап, морсу можно?

- Конечно.

Мальчик ушел, а младший смирненько уселся на широкой тахте и, казалось, старался даже не дышать.

- Алеха, а ты чего затаился? - спросил отец. - Давай, мил друг, смывайся. Потом все обсудим.

Алеха вздохнул и покорно пошел к двери. В дверях он обернулся и, с интересом посмотрев на Корнилова, два раза обоими глаза моргнул ему.

- Их у меня пятеро, - сказал слепой. - Один уже работает. Другой университет кончает. Третий, Филипп, сейчас с матерью в Ленинграде. Вы извините, не представился. Кононов Егор Алексеевич, профессор математики. Да вы, наверное, знаете, коль из, милиции ко мне пожаловали. Ваше дело все знать, - он улыбнулся доброй, располагающей улыбкой. И его лицо, изуродованное синими шрамами, преобразилось.

- Так чем обязан?

Корнилов рассказал о гибели Горина.

Егор Алексеевич кивал головой, иногда что-то переспрашивал, но подполковнику показалось, что на лице профессора нет ни тени сочувствия.

- Вы не были знакомы с Юрием Максимовичем? - поинтересовался Корнилов.

- Соседи всегда хоть чуть-чуть да знают друг друга. А с Гориными мы живем бок о бок уже много лет. Правда, Юрий Максимович постоянно плавал, но, когда бывал на даче, захаживал. А Наталью Николаевну я знаю хорошо. Она достойная женщина. Жаль, как говорится, что бог детей не дал.

- В ту ночь, когда произошло несчастье, кто-то взломал дверь на даче Гориных. Украсть ничего не украли, а рылись в письменном столе, в бумагах. Вы ничего не слышали? - Подполковник чуть было не сказал "видели".

- Слышал.

Корнилов замер и чуть подался к профессору.

- Часа в два... - Кононов ухватился ладонью за крутой подбородок. Подумал немного. - Да, часа в два ночи мимо нас проехала машина "Жигули". Я даже подумал, что это другой наш сосед, Петр Александрович Жариков. У него тоже "Жигули". Но эта прошла мимо его дома, мимо дома Гориных и остановилась... - Лицо у Кононова вдруг стало хитрющим, он покачал головой и спросил: - Не верите? Тут ошибки быть не может - у меня слух с детства прекрасный. Природа знала, что делала.

- Это у вас с войны?

- С войны. Мальчишками собирали по лесам всякие боеприпасы. Интересовались, что там, внутри... Так вот, остановились "Жигули" в сосняке, - продолжал профессор. - К нам вы по проселку ехали? От шоссе?

- Да.

- Дом Гориных на проселке последний, дальше начинается сосняк. Мы с ребятами туда гулять ходим. Машина остановилась там. А когда уехала - не знаю. Заснул.

- Спасибо вам большое, Егор Алексеевич, - поблагодарил Корнилов. Подумал: "Сейчас обшарим весь сосняк. Вдруг да повезет!"

Но уходить ему почему-то не хотелось. Хозяин - слепой профессор математики, просторная, с высокими потолками комната, вся обитая тесом, заставленная стеллажами с книгами, пишущая машинка на маленьком столике все это было так необычно, требовало разъяснения.

- Жаль Наталью Николаевну, - сказал Кононов. - Правда, и с мужем ей несладко приходилось.

- Они ссорились?

- Да нет, наверное... - в голосе Егора Алексеевича сквозило сомнение. - Может быть, я излишне субъективен. То есть несомненно субъективен. Но Юрий Максимович меня постоянно раздражал. В те редкие минуты, когда нам приходилось общаться.

- Чем же?

- Трудно даже определить чем. Скорее всего приблизительностью своих суждений. Непонятно?

Корнилов обратил внимание на то, как говорит Кононов, - голос у него был удивительно красивый, бархатный. Таким голосом он, наверное, хорошо умел убеждать студентов. И никакой жестикуляции. Руки спокойно лежали на столе.

- Он жил понаслышке, - продолжал Кононов. - Там услышит, тут услышит. Поэтому все, о чем он говорил, страдало приблизительностью. Даже то, что он видел сам, в его пересказе почему-то искажалось. Он всегда чуть подыгрывал собеседнику, а это неприятно. Не правда ли?

- Да, да, - согласился Корнилов.

- Никогда не знаешь, что же думает человек на самом деле. - Кононов помолчал, обратив свое широкое лицо с большим лбом к подполковнику, словно хотел разгадать, действительно ли разделяет собеседник его суждения. Наконец заговорил снова: - Но самая большая его беда - Юрий Максимович жил в постоянной суете, насколько я могу судить... Он постоянно чего-то добивался, чего-то хотел. Перейти на другое судно, стать капитаном, купить новую машину, достать старинный камин для дачи. Так же нельзя жить! Это самоубийство. Смешно думать, что все желания исполнятся, - такого времени никогда не наступит. Я как-то процитировал Юре Эпикура: "Если ты хочешь сделать Пифокла богатым, нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания". Посмеялся... Но ведь мы примеряем мудрые мысли древних не к себе, а к нашим знакомым... Вы, наверное, удивлены, что я про покойника так говорю! Я ж математик. Я люблю точность.

- Егор Алексеевич, один вопрос, не относящийся к делу, - сказал Корнилов. - Вы математикой с детства увлекаетесь?

- Нет, товарищ. Я к ней, родимой, не сразу пришел. Мечтал, между прочим, сыщиком стать. Ходить вот как вы, в сложности жизни разбираться. И еще была у меня задумка... - Он улыбнулся чуть-чуть смущенно. - Да, собственно, не только была. Вы о письмах Наталии Пушкиной слышали?

- Слышал, - ответил Корнилов. - Они во время революции пропали и до сих пор не найдены.

- Они пропали значительно позже. В двадцать втором году. Из Румянцевского музея в Москве. Очень загадочная история! Их готовили к печати, и вдруг... И еще кое-что интересное пропало. Был случай, когда там сторожа закололи кинжалом... Вот бы вы взялись расследовать, а? - горячо проговорил Кононов. - Вам поколения людей спасибо сказали бы. Я бы с вашим начальством поговорил, чтобы все официально... Меня послушают! Я почетный член пяти академий. - Он добродушно засмеялся.

- Это интересно, - загораясь, отозвался Игорь Васильевич. - Очень заманчиво. Но ведь то Москва. Не будут же они ленинградцев приглашать.

- А вы им подскажите. Пусть они займутся. Дело-то святое - неважно кто распутает. Эх, был бы я сыщик, - вздохнул профессор. - Или вот убийство, Пушкина! Не верю всем версиям, вместе взятым. Там посерьезнее дела. Он ведь историей Пугачева в последнее время занимался. Только ему одному разрешили в архивах копаться. Нашел, наверное, Александр Сергеевич в этих архивах чего-то взрывоопасное. Ох, нашел! Ну да ладно, заговорил я вас. Чувствую, что по возрасту мы близки. Сколько вам?

- Сорок девять.

- А мне сорок восемь... Я когда зрение потерял, мир мой сузился. Многое стало недоступным, и вот повезло, проявилась склонность к математике. Как говорят нынче, доминанта прорезалась.

Игорь Васильевич поднялся, стал прощаться.

- Найдете выход? А то я сыновей позову.

- Найду, найду, - отозвался Корнилов. - Спасибо вам. Извините за беспокойство.

- Наталье Николаевне пенсию назначат? - спросил Кононов. И сам себе ответил: - Нет, наверное. Она же служит. А вы, Игорь Васильевич, если в этих краях будете - милости прошу. Поговорим о том о сем. Ко мне интересные люди захаживают. В шахматы вы играете?

- Играю, - подполковник улыбнулся, - люблю эту работу.

- Ну вот и посидим, - обрадовался Кононов. - Заходите. А зимой я в городе. В академическом доме имею честь жить, на набережной Лейтенанта Шмидта. Там вам каждый скажет. - Он протянул Корнилову огромную ручищу и осторожно пожал протянутую подполковником.

- Да, - вдруг словно что-то вспомнив, оказал профессор и нахмурился. - А все-таки жаль Юрия Максимовича. Кажется, только что сидел здесь человек, печатал на машинке... - Он сделал слабый взмах в сторону маленького столика, на котором стояла пишущая машинка.