Детективное путешествие - Татьяна Витальевна Устинова

– Вот наша тысяча драхм. В целости и сохранности. Совсем скоро они нам пригодятся, чтобы сесть на корабль и отправиться дальше. Погода в кои-то веки благоприятствует.

И она выглянула в окно гостиницы, где после многодневного шторма в зареве позднего зимнего рассвета лучилось присмиревшее море.

Третьего дня вдруг он мне объявил, что летит в командировку и там у него работы-ы-ы!.. То есть очень много у него там работы. И вся она какая-то сложная, разная, важная, и, в общем, не до меня ему решительно. Он должен приготовиться, морально и физически.

Физически он готовится очень просто – я аккуратно складываю его вещички в чемодан трепетными кучками и сорок раз повторяю, где именно внутри чемодана расположены крем для бритья, а где запонки. Иногда ему в голову приходит фантазия носить рубашки с запонками!.. Обратно я всегда получаю чемодан, который снаружи ничем не отличается от того, с которым он улетал, а изнутри напоминает как бы апартаменты уездного комиссара после веселого налета махновцев. То есть я, как нормальная взрослая девочка, решительно не могу себе представить, что именно нужно делать с вещами, чтобы они превратились в то, во что превращаются, когда я получаю их обратно!..

Нет, что ты там делал-то?! Спал в них?! Топтал их ногами?! Поливал из душа?!

Ничего я не делал. Я работал.

Итак, с физической подготовкой к сложной командировке у нас все понятно и просто.

Хуже с моральной.

Он думает о своем – он всегда думает о своем, а о «моем» очень редко, почти никогда! – смотрит в бумаги и на вопрос: «Хочешь чаю?» – отвечает рассеянно, что поедет, пожалуй, часов в семь, ибо пробки и вполне можно опоздать, а опаздывать он не может, у него где-то там, куда он летит, много трудной работы.

Да, но ты улетаешь только завтра!.. А сейчас, может, чаю?..

Ну вот завтра я и поеду в семь. А сейчас дай мне подумать.

Он всегда все забывает, теряет, не знает, и ему скучно помнить о таких глупостях, как паспорт, очки и ключи от квартиры, а уж когда… «думает о своем» – пиши пропало!

Что-то такое он потерял и на этот раз, то ли телефон, то ли билет на самолет, то ли детей. Я точно знаю, что все это никогда не теряется безвозвратно, рано или поздно находится – в карманах, чемодане или за обеденным столом в ожидании ватрушки, но вот этот момент, когда он ищет, мечется и пребывает решительно не в себе, нужно пережить. Я все про это знаю. Я давно научилась с этим справляться.

Успокойся, все будет хорошо. Не дергайся, мы сейчас все уладим. Давай я посмотрю, куда именно ты мог засунуть телефон и билет. В конце концов, телефон можно купить новый, а билет восстановить, они нынче все электронные!..

А тут мы вдруг совершенно рассорились.

Бабушка Клавдия Васильевна, когда-то учившая меня печь плюшки и правильно обращаться с таким хрупким существом, как мужчина, говаривала, что ссориться можно когда угодно, но только не на ночь и не перед работой!

Вот хочется тебе поссориться, учила Клавдия Васильевна, ссорься на здоровье, но выбери для этого правильное время! Если еще удастся выбрать правильное место – так, чтобы никто, никто ничего не видел и не слышал! – значит, ты молодец. Все уроки усвоила и, стало быть, настоящая женщина. Ссориться постоянно очень скучно, а настоящая женщина не должна позволять себе так скучно проводить жизнь. А на ночь и перед работой – запрещено строжайше, раз и навсегда!..

Итак, на этот раз я очень определенным голосом объяснила ему, что он невозможный человек, и жить с ним невозможно, и иметь дело невозможно тоже. А следующим вечером он улетел в свою командировку, где ему предстояло много сложной работы.

Весь день мы не могли поговорить. Для нас день в состоянии ссоры – катастрофа, конец света. Мы так не умеем. Мы не можем. Мы погибаем, оба. Правда.

Конечно, когда он прилетел, мы помирились и все наладилось, но что-то такое как будто колючее осталось у меня в голове, и я время от времени натыкалась на эту колючку, и царапала она меня, и не давала покоя, как камушек в ботинке.

А потом меня одолела бессонница, я до утра сидела на кухне, глотала чай, думала и вдруг все поняла!..

Я ведь тогда все неверно сделала, поссорилась, причем одновременно и на ночь, и перед работой! Все бабушкины уроки псу под хвост!

И я побежала в спальню и растолкала его, чего не делала никогда в жизни. Я толкала его довольно долго, он все не просыпался, – если уж спит, он спит крепко, – и когда наконец он открыл совершенно чистые, ясные утренние глаза цвета тающего весеннего льда и уставился на меня с изумлением, я немедленно поклялась ему, что мы никогда, никогда больше не будем ссориться. Ей-богу!..

Нет, я взрослая девочка и точно знаю, что, конечно, мы поссоримся еще миллион раз. Но только не на ночь и не перед работой!

– Мы ведь с тобой внутри совсем не каменные, – философствовала Лизавета, выворачивая с моста через Синяву на живописную дорогу с рекой по одну сторону и лесом по другую. – Хотя и вынуждены были обрасти твердой кожурой.

– Как орехи? – усомнилась я.

На звание «крепкого орешка» я никогда не претендовала. И как-то не видела третьим в нашей с подружкой компании Брюса Уиллиса.

– Нет, не орешки. Как безе, – немного подумав, уточнила Лизка.

Видно, тоже не хотела иметь дела с Брюсом. Да ну его, у него все приключения в диапазоне от локальной катастрофы до полного апокалипсиса, нам такого не надо!

Мы женщины мирные, добрые, особенно теперь, когда обе пристроены за хороших мужиков и уже не имеем вынужденной необходимости создавать между собой и внешним миром твердую защитную кожуру.

Но тогда к чему было это упоминание нашей каменной крепости?

Я вдруг встревожилась.

– Ты не сказала, куда мы едем! – напомнила я подруге.

– Я никому не сказала. – Лизка кивнула и почему-то покраснела. – Все-таки дело деликатное, личное…

Я несколько успокоилась. Деликатное личное – не в стиле «крепких орешков».

Но обрести понимание, пусть и с запозданием, все же хотелось, и я поднажала:

– Так что за дело-то?

Лизка покосилась на меня, неодобрительно покачала головой, снова уставилась на дорогу и неохотно призналась:

– Мы