Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)

— К-какого кармана?

— Потайного, — совсем нежно ответил Аркадий и молниеносно, всем телом рухнул на Глеба. Еще мгновение, и на ладони Аркадия топорщился выхваченный из-под рубахи Глеба самородок.

— Отдай, ты, ханыга!

— И не подумаю, — спокойно заверил Аркадий, цепко следя за каждым движением Глеба. — А чтоб у тебя не было соблазна, поступим так… — И, широко размахнувшись, швырнул самородок в речку.

— Ты что! — ахнул Глеб и с трудом выговорил: — Ты же знаешь, какой это ценой…

Шилов подождал, пока Глеб, подавленный его натиском, уселся на лесину и, понизив голос, спросил:

— Глебушка, хочешь пятьдесят тысяч?…

— За что? — спросил Глеб, с трудом раздвигая закаменелые губы.

— Тот, чьи интересы я представляю в данный момент, готов выплатить тебе этот гонорар. Это — большая сумма. Даже если тебе очень повезет в твоем старательском, так сказать, промысле, — Аркадий хихикнул, — ты соберешь ее лет за пять. А пяти тебе не продержаться. Вредное производство… — Он исподлобья посмотрел на Глеба и продолжал сочувственно: — А твоя Лиза, при зарплате в сто двадцать рублей, может скопить такие деньги за четыреста с лишним месяцев. Четыреста месяцев, это очень долго, больше тридцати лет. Будете ли вы нужны друг другу через тридцать лет?

— Послушай, хватит!

— Пятьдесят тысяч, Глеб, — это трехкомнатная кооперативная квартира улучшенной планировки, обставленная старинной мебелью, «Волга» в собственном гараже, дача в живописном уголке Подмосковья и еще кругленькая сумма на мелкие карманные расходы…

Глеб подался к Аркадию, заглянул ему в лицо. Прищуренные глаза блестели возбужденно и не было в них ни тени насмешки.

«Он верит в то, о чем говорит», — это открытие оглушило Глеба, он отпрянул от Аркадия и сказал срывающимся голосом:

— Самое большое, что я до сих пор получал из твоих рук, — это две тысячи.

— Вот именно — из моих. Как говорится, заяц трепаться не любит. Аркадий Шилов — человек слова.

Глеб знал страсть приятеля к пустопорожним афоризмам, поморщился и перебил:

— Только я, один я знаю, какой ценой они мне достались. Ты предлагаешь в двадцать пять раз больше. Подозреваю, что и достанутся они мне в двадцать пять раз труднее. Скажи прямо — чего хотите от меня ты и тот, чьи интересы ты представляешь? Что должен я натворить? Взять хранилище обогатительной фабрики? Перебить инкассаторов? Взорвать к чертовой бабушке прииск? — он говорил, возбуждаясь от своих слов, и проникался к себе все более глубокой жалостью.

— Какая буйная фантазия, — подбодрил Шилов и засмеялся. — Вот до чего могут довести впечатлительного человека одинокие ночные прогулки по тайге… — Он замолк и договорил жестко: — Я знаю про тебя все. Если ты окажешься упрямцем, то пошепчу кое-что районной милиции. И смогу подтвердить свой шепоток кое-какими, как выражаются эти почтенные товарищи, вещдоками. И встретимся с тобой, Глеб, годков этак через десяток, когда ты придешь ко мне на подмосковную дачу наниматься личным шофером. Но я не смогу тебя взять даже из жалости. После долгой отсидки тебе не разрешат московской прописки.

— Ты что, запугиваешь меня?!

— Не пугаю, а предостерегаю. Все твои посылочки, тайнички… В общем, смешно все это, Глебка, и грустно. Школьная самодеятельность. Драмкружок семиклассников, который решил поставить «Гамлета». А тот, чьи интересы я представляю здесь, — великий артист-профессионал! Как все профессионалы, он презирает дилетантство, как все люди искусства, он — гуманист. И потому его первое условие для выплаты тебе гонорара — это полная твоя безопасность. Ты должен напрочь забыть свой опасный промысел. Он вреден для твоей репутации. Репутация, Глеб, у тебя должна быть чище, чем у жены Цезаря. Поэтому перевыполняй нормы, вноси рацпредложения, пусть твой портрет, кстати, лучше, если он будет без этой экзотической бороды, украсит доску Почета артели. Вступи в народную дружину, в народный контроль, стань передовым и авторитетным. Ты же можешь, Глеб. У тебя ведь хорошие задатки. Порви со мной, пьяницей и бродягой. С треском порви.

— И ты не станешь жить со мной под одной крышей? — обрадованно прервал Глеб и продолжал настороженно: — А дальше? Сколько их всего, этих условий?

— Всего три. Видишь, Глеб, как в хорошей сказке. А ты смотрел на меня волком и даже, по-моему, хотел проверить прочность моих шейных позвонков. Ладно, забудем. Чего не бывает между друзьями. Дальше самое приятное. Ты, кажется, слегка поешь?

— Именно слегка.

— Больше и не требуется. Разучи полдюжины современных шлягеров: «Как провожают пароходы…» или «Как хорошо быть генералом…» и ступай в поселковый клуб, к Насте Аксеновой. И пой ей. Везде. В клубе, под луною, дома, по телефону. Пой о своей любви к ней. Искренне, от души, без единой фальшивой нотки, пой до тех пор, пока не станешь ее тенью, ее женихом, своим человеком в ее доме…

— В доме ее отца, управляющего рудником, — мрачно уточнил Глеб.

— Вот именно. Ты должен стать для Николая Аристарховича Аксенова привычным и необходимым, как домашние туфли…

— Чтобы потом его руками взять хранилище прииска?

— Ну что тебя влекут дешевые детективы?

— Постой, постой. — Глеб со страхом взирал на него. — Ты сказал: стать женихом Насти Аксеновой?

— Да, думаю, что это не потребует от тебя слишком много усилий. Парень ты видный, красивый. Лирических героев, равных тебе, я в поселке не знаю. А девичьи сердца влюбчивы.

— Но как же Лиза?

— Вот с ней ты порвешь раньше, чем со мной! — Шилов заметил протестующий жест Глеба и продолжал мягче: — Когда получишь гонорар за труды, предъявишь Лизе наличные, я думаю, она простит тебе юношеское беспутство.

Глеб дернулся, как от удара, закрыл глаза, всплыло в памяти лицо Лизы и отчетливо прозвучал ее голос: «Я не верю в рай в шалаше даже с милым».

— Попробую. Давай третье условие…

— Погоди. Мы отвлеклись и не кончили со вторым. Перед приходом к Насте Аксеновой ты должен знать, что бывший хозяин прииска Климентий Данилович Бодылин, первейший сибирский миллионщик, по отцовской линии прадед Насти…

— Ого! — присвистнул Глеб.

— Теперь слушай меня внимательно. — Аркадий перешел на полушепот. — Когда войдешь к ним в дом, в столовой увидишь большой портрет, ты спросишь: «Не Климентий ли, мол, Данилович Бодылин изображен?» Когда услышишь утвердительный ответ, выскажись в том смысле, что читал где-то о нем и проникся уважением. Светлая голова, крупная, хотя и трагически противоречивая личность. Это Аксеновым, как маслом по сердцу. В их семействе — культ предков…

Мы станем встречаться с тобой в чайной. Ты докладывай мне о своих наблюдениях. Кто бывает у Аксеновых, о чем говорят. Когда ты мне понадобишься, я найду тебя. Наблюдай, запоминай, но записей не веди никаких. Мемуары нам писать не придется.

— Итак, твой великий артист хочет, чтобы я стал его личным шпионом в семье Аксеновых?

— Пятьдесят тысяч, Глеб, — напомнил Шилов и развел руками: — А ты знаешь, чем лучше коньяк, тем крепче он пахнет клопами. Шпион!.. К чему эти страшные слова? Можешь быть абсолютно спокоен: ни в Си-Ай-Си, ни в ЦРУ на тебя не заведут карточку. И вообще, не заведут нигде. Любить красивую девушку, быть другом ее дома — это ведь не уголовное преступление.

— Но я не слыхал твоего третьего условия, — мрачно сказал Глеб.

Аркадий обнял его, привлек к себе, встряхнул шутливо и сказал подчеркнуто беспечно:

— Эх, Глебушка, друг ты мой ситцевый! Чти народную мудрость: много будешь знать — скоро состаришься, в тюряге. А в тюряге, друг, скучно…

— Значит, внук Бодылина управляет дедовским прииском, — проговорил Орехов, как бы свыкаясь с этой новостью. — Своего рода наследный принц. Странно только, почему Лукьянов не знал об этом потомке Бодылина?

— А при чем тут Лукьянов? О чем ты?

— Правда, своего именитого деда Аксенов-младший не видел в глаза. Зато отца и видел, и слышал. Мать — тоже, — рассуждал Орехов. — Значит, мог принять от них эстафету семейной тайны…

— Но фронтовик, коммунист, управляющий крупным рудником и… хранитель клада. Зачем это ему?

— Не станем думать о нем плохо. Посчитаем невинным хобби, зовом бодылинской крови. А сейчас невинное хобби может стать для него источником трагедии. Скорее всего Никандров рассказал лже-Федорину именно об Аксенове. Но только ли об Аксенове? Тут простор для твоей интуиции… А раз так, вот тебе пища для нее. — Орехов достал из сейфа и подал Зубцову канцелярскую папку. Пахло от нее пылью старых сундуков и кладовок. Умный все-таки был мужик Иван Захарович Лукьянов. На вечер я вызвал к себе гражданина Потапова Павла Елизаровича. Это сын бывшего компаньона Бодылина… Нет, я не ясновидец. Потапова подсказал мне тоже Лукьянов…