Артур Конан Дойль - Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса

– Мистер Холмс!..

– Дорогой сэр, тут нет никакой тайны. Так было помечено ваше письмо, а настойчивость, с которой вы подчеркивали неотложность вашего дела, ясно показывала, что случилось нечто внезапное и важное.

– О да! Письмо было отправлено днем, а затем произошло еще многое… Если бы полковник Эмсуорт не вышвырнул меня вон…

– Вышвырнул!

– Ну, несколько в переносном смысле. Железный человек, полковник Эмсуорт. В свое время самый крутой солдафон в армии. И это было время не слишком мягких выражений. Я бы не сунулся к полковнику, если бы не Годфри.

Я закурил трубку и откинулся в кресле.

– Не объясните ли, о чем, собственно, вы говорите?

Мой клиент лукаво усмехнулся.

– Я поверил, что вы все знаете без всяких объяснений, – сказал он. – Но я изложу вам все факты и горячо надеюсь услышать от вас, что они означают. Я ночь не спал, прикидывая так и эдак, и чем больше я думаю, тем невероятнее все это кажется.

Когда я записался волонтером в январе тысяча девятьсот первого года, ровно два года назад, Годфри Эмсуорт поступил в тот же эскадрон. Он единственный сын полковника Эмсуорта, – Эмсуорта, удостоенного Креста Виктории за Крымскую кампанию, так что он унаследовал кровь воина, а потому неудивительно, что он стал добровольцем. В полку ему не было равных. Между нами завязалась дружба – такая дружба, которая возникает, когда вы живете одной жизнью и делите одни печали и радости. Он был моим товарищем, а в армии это много значит. Целый год постоянных боев, все плохое и хорошее было у нас общим. Затем в сражении при Даймонд-Хилле под Преторией он был ранен пулей из ружья для слоновьей охоты. Я получил одно письмо из госпиталя в Кейптауне и еще одно из Саутгемптона. С тех пор, мистер Холмс, ни слова, ни единого словечка вот уже шесть месяцев с лишним, а он был самым близким моим другом.

Ну, затем война кончилась, и мы все вернулись домой. Я написал его отцу, справляясь, где Годфри. Никакого ответа. Я немножко подождал и написал снова. На этот раз ответ я получил – короткий и сухой. Годфри отправился в кругосветное плавание и вернется не раньше, чем через год. Вот и все.

Меня это не успокоило, мистер Холмс. Показалось неестественным. Он был отличным парнем и не порвал бы с другом ни с того ни с сего. Совсем на него не похоже. И опять-таки я знал, что он должен унаследовать большие деньги и что с отцом он не очень ладил. Старик порядочный тиран, а Годфри слишком независим, чтобы терпеть такое. Нет, я не успокоился и решил раскопать, в чем тут дело. Однако после двухлетнего отсутствия мне надо было привести в порядок собственные дела, а потому только на этой неделе я смог снова заняться Годфри. Но раз взявшись, я махнул рукой на все остальное, лишь бы распутать дело до конца.

Мистер Джеймс М. Додд выглядел человеком, которого лучше иметь другом, чем врагом. Его голубые глаза смотрели сурово, а пока он говорил, квадратный подбородок был воинственно выставлен.

– Ну, и как же вы поступили? – спросил я.

– Для начала решил поехать к нему в Таксбери-Олд-Парк под Бедфордом и посмотреть, что к чему. Написал его матери – грубостей его отца было с меня достаточно – и ринулся в атаку: Годфри был моим товарищем, я могу рассказать ей много интересного о том, что мы пережили вместе, я как раз буду поблизости, так нельзя ли мне… et cetera?[25] Я получил от нее очень любезный ответ и приглашение переночевать у них. Я отправился в понедельник.

Таксбери-Олд-Холл труднодоступен – пять миль от чего бы то ни было. На станции меня не ждал экипаж, так что мне пришлось идти пешком, таща саквояж, и уже почти стемнело, когда я добрался туда. Это огромный длинный дом, окруженный довольно большим парком. Я бы сказал, что он представляет собой смесь разных эпох и стилей, начиная с полубревенчатого елизаветинского ядра и кончая викторианским портиком. Внутри – панели, и гобелены, и полустертые старинные портреты – дом теней и тайн. Там имеется дворецкий, старый Ральф, который выглядит почти ровесником дома, а еще его жена, которая, пожалуй что, и постарше. Она была няней Годфри и, судя по его словам, занимала в его сердце второе место после его матери, а потому я проникся к ней симпатией, вопреки ее странной внешности. Мать мне тоже понравилась – такая тихая белая мышка. Не понравился мне только полковник.

Мы сцепились почти сразу, и я зашагал бы назад на станцию, если бы не чувствовал, что, поступив так, подыграю ему. Меня проводили прямо к нему в кабинет, и я увидел его – дюжего, сгорбленного, со словно закопченной кожей и жидкой седой бородой. Он сидел за письменным захламленным столом. Крючковатый в красных прожилках нос торчал, словно клюв коршуна, а из-под кустистых бровей на меня яростно уставились два свирепых серых глаза. Мне стало ясно, почему Годфри редко говорил о своем отце.

«Ну-с, сэр, – сказал он скрипучим голосом, – мне было бы интересно узнать истинные причины этого визита».

Я ответил, что объяснил их в моем письме его жене.

«Да-да, вы сказали, что знали Годфри в Африке. Разумеется, мы знаем это только из ваших слов».

«У меня с собой его письма».

«Будьте любезны показать их мне».

Он взглянул на два письма, которые я вручил ему, и швырнул их мне назад.

«Ну, так что?» – спросил он.

«Я дружил с вашим сыном Годфри, сэр. Нас связывает многое пережитое, как и общие воспоминания. Разве не естественно, что меня озадачивает его внезапное молчание, и я хотел бы узнать, что с ним произошло».

«Насколько помнится, сэр, я уже написал вам о том, что с ним произошло. Он отправился в кругосветное путешествие. После пережитого в Африке он стал слаб здоровьем, и мы с его матерью пришли к выводу, что ему необходимы полный отдых и перемена обстановки. Будьте любезны сообщить это другим его друзьям, которые им интересуются».

«Разумеется, – ответил я. – Но может быть, вы не откажете сообщить мне название парохода, на котором он отплыл, а также название пароходной линии и дату отплытия. Не сомневаюсь, что сумею отправить ему письмо».

Моя просьба словно бы привела полковника в недоумение и рассердила его. Мохнатые брови насупились над глазами, пальцы нетерпеливо забарабанили по столу. Наконец, он посмотрел на меня с выражением шахматиста, который обдумывал опасный ход противника, и принял решение, как на него ответить.

«Очень многие, мистер Додд, – сказал он, – были бы оскорблены вашей чертовой навязчивостью и подумали бы, что эта навязчивость уже перешла в проклятущую наглость».

«Вы должны отнести ее, сэр, на счет моей искренней любви к вашему сыну».

«Вот-вот. Я уже сделал все возможные скидки на это. Однако должен просить вас прекратить эти розыски. У каждой семьи есть собственные секреты и собственные побуждения, которые не всегда следует объяснять посторонним, даже преисполненным наилучших намерений. Моя жена очень хочет узнать что-нибудь о прошлом Годфри, и это в ваших силах, но прошу вас не касаться настоящего и будущего. Такие розыски, сэр, не служат никакой полезной цели и ставят нас в щекотливое и трудное положение».

– Так я оказался в тупике, мистер Холмс. Ничего сделать было нельзя. Мне оставалось только притвориться, будто я смирился, а про себя поклясться не успокаиваться, пока не выяснится, что же произошло с моим другом. Вечер тянулся скучно. Мы втроем тихо пообедали в мрачной старой комнате, где все выцвело. Хозяйка дома жадно расспрашивала меня о своем сыне, но старик выглядел угрюмым и подавленным. Я так изнывал, что, едва позволили приличия, извинился и ушел в отведенную мне спальню – большую, почти не обставленную комнату на первом этаже, – такую же мрачную, как остальной дом, но после ночевок посреди вельда на протяжении года, мистер Холмс, перестаешь обращать внимание на такие пустяки. Я раздернул занавески и, выглянув в сад, заметил, что ночь выдалась ясная и месяц в небе светил ярко. Затем я сел у пылающего огня с лампой на столике возле меня и попытался отвлечься, открыв роман. Однако мне помешал Ральф, старый дворецкий, вошедший с ведерком угля.

«Подумал, ночью вам может не хватить, сэр. Погода морозная, а эти комнаты давно не топлены».

Он замялся возле двери, а когда я оглянулся, то увидел, что он стоит передо мной с грустным выражением на морщинистом лице.

«Прошу прощения, сэр, да только я же не мог не слышать, как вы за обедом говорили про молодого хозяина, про мастера Годфри. Знаете, сэр, моя жена его вынянчила, так что я ему вроде как приемным отцом прихожусь. Ну, и понятно, что мы интересуемся. Значит, сэр, он хорошо себя показал?»

«В полку храбрее никого не было. Один раз он вытащил меня из-под бурских пуль, не то, наверное, меня бы сейчас тут не было».

Старый дворецкий потер сморщенные ладони.

«Да, сэр, да, уж он такой был, мастер Годфри. Отважней некуда. В парке, сэр, не найти дерева, на которое он бы не залезал. Никак его не остановишь. Был он редким пареньком… и, ах, сэр, редким мужчиной».