Мария Спасская - Волшебный фонарь Сальвадора Дали

– Это потому ты такая культурная, что выросла у стен Кремля, – покаянно свесил на грудь курчавую голову Прохор.

– Это потому я культурная, что учительница литературы, старая грымза, заставляла нас учить «Мертвые души» наизусть, – рассмеялась Кристина. – За что я ей премного благодарна.

Прохор чмокнул жену в щеку, пробормотал «ты моя умница» и, по мере приближения к хвосту очереди, с любопытством рассматривал так хорошо отрекомендованного Кристиной седовласого господина преклонных лет с крохотными усиками под крупным орлиным носом. Было в нем что-то одновременно от сицилийского мафиози и от старорежимного профессора, и не только в смысле метафоры. Профессор-искусствовед мог одинаково свободно вращаться и в полукриминальной среде столичных коллекционеров антиквариата, и в шумной тусовке студенческой братии.

Блуждая скучающим взглядом по окрестностям, Мышиный жеребчик тоже увидел приближающуюся пару – роскошную платиновую блондинку с точеной фигурой, затянутую в открытое алое платье, и рядом с ней худощавого брюнета с длинными черными кудрями и лицом, некрасивым до притягательности. Вахтанг Илларионович оживился, раскинул руки, точно собирался обнять весь мир, и устремился навстречу идущим.

– Кристиночка, – звонкий голос профессора серебром разлился по плавящейся от зноя площади, перекрывая уличные шумы. – Королева! Богиня! Звезда! Какая встреча! Глазам не верю! Как тесен мир!

– Это что-то невероятное! – всплеснула руками Марина, устремляясь следом за спутником. – Сначала я встретила Вахтанга Илларионовича, теперь тебя, Кристин! Прямо день нежданных встреч! Привет, подруга! – И, понизив голос, спросила, указывая глазами на Прохора: – Твой муж? Он что, тот самый? Не может быть!

– Еще как может, – дернула плечиком Кристина. – Знакомься, Прохор. Это Марина Абрамова. А это наш самый любимый преподаватель, непревзойденный знаток истории искусств, Вахтанг Илларионович.

– Профессор Горидзе, Вахтанг Илларионович, – солидно представился Мышиный жеребчик, протягивая для рукопожатия изящную узкую ладонь.

– Прохор Наумович Биркин, – авторитетно сообщил миллионер, пожимая протянутую руку. Он намеренно добавлял отчество, которым практически никогда не пользовался.

– Да-да, конечно, я слышал, что одна из моих лучших учениц вышла замуж за уважаемого предпринимателя, однако не думал, что за владельца «ПроБиркин». Вы ведь, Прохор Наумович, персона публичная, пользователи Интернета только и делают, что обсуждают ваши проекты.

Прохор к лести отнесся спокойно, зато Кристина залилась ярким румянцем.

– Приятно слышать, что вы, профессор, считали меня своей лучшей ученицей, хотя я и прогуливала ваши лекции. Стыдно признаться, как раз тему о Дали я пропустила, зато прочла вашу книгу. Нам с тобой, Про, невероятно повезло, ибо Вахтанг Илларионович написал блестящую книгу о Сальвадоре Дали.

– Да-да, никто лучше Вахтанга Илларионовича вам не расскажет о жизни и творчестве художника, – оживленно закивала Марина.

– Я бывал здесь много раз и обожаю это место! Раньше здесь был городской театр «Принсипал», но Дали переделал его в театр-музей одного гения – самого себя! – восторженно говорил Вахтанг Илларионович, озирая причудливые статуи с хлебными батонами на головах и подпорками-костылями, установленными на крыше. – Музей не случайно притягивает к себе людей неординарных, творческих. Это место силы. Мистический магнит. Встретиться за столько километров от дома! Это в высшей степени символично! Я, так сказать, заочно, в аудитории, рассказываю своим студентам обо всех этих красотах и, раз уж мы встретились у стен театра-музея, не могу не предложить вам небольшую экскурсию.

– Интересно послушать, – согласился Прохор.

– Когда-то эта площадь называлась Гала-Сальвадор Дали. Видите, – преподаватель тронул Кристину за плечо и приобнял за талию, – плитки на мостовой образуют лучики, сходящиеся к своему геометрическому центру – сцене, накрытой куполом?

– Вижу, – откликнулась Кристина, внимательно наблюдая за реакцией супруга на заигрывания искусствоведа.

– В этом пространстве, – взахлеб продолжал профессор, не выпуская локоть Кристины из ухоженных пальцев и не торопясь убрать руку с ее талии, – в пространстве, служащем как бы преддверием к вершине творчества Дали, храму его духа, его любимому детищу – я говорю о театре-музее, – художник расставляет знаки своих пристрастий и навязчивых идей. Вот, взгляните, – профессор выпустил Кристинин локоть и описал освободившейся рукой широкий полукруг, указывая на возвышающуюся на постаменте схематичную скульптуру человека, выкрашенную золотом и держащую на голове что-то загадочное, отдаленно напоминающее слипшуюся рыбью икру. – Это атом, – в голосе искусствоведа послышался неподдельный восторг. – Элемент образной системы Дали. Также наука в творчестве художника представлена скульптурой «Памяти Ньютона». А академическое искусство – тремя скульптурами Мейсонье. Их мы увидим позже. Символом же новаторства стал «Обелиск телевидения» Вольфа Фостеля. Вы, Кристиночка, как раз на него смотрите.

– Вот этот вот монстр с телевизором во лбу? – Кристина кокетливо ткнула пальчиком в гигантскую голову во дворе музея, отлично просматривающегося с улицы сквозь прутья забора.

– Нет, деточка, то, на что вы указываете, инсталляция, принадлежащая самому Дали, – ласково поправил рассказчик. – Фостель правее.

– Все это очень интересно, – озабоченно протянул Прохор, и по всему было заметно, что он отнюдь не разделяет восторгов искусствоведа, – однако слишком жарко. Надеюсь, в музее кондиционеры работают?

Не дождавшись ответа от погруженного в созерцание «Обелиска телевидения» профессора, инвестор обернулся к Марине.

– Полагаю, что да, – смешавшись под его пристальным взглядом, откликнулась девушка.

– Тогда не понимаю, чего мы здесь стоим, – Прохор недовольно поморщился. – Нужно уходить.

– Позвольте, куда уходить? – растерялся застигнутый врасплох искусствовед, сдергивая с носа солнечные очки и принимаясь тереть темные стекла полой льняной рубашки. – Мы уже изрядно продвинулись вперед!

– Не вижу в этом никакого смысла, – категорично отрезал Биркин, наблюдая, как новый знакомый водружает очки на тонкую переносицу горбатого носа. И, подхватив жену под локоток, устремился к воротам музея, на ходу обронив: – Присоединяйтесь к нам! Ну же! Скорее!

Через минуту Прохор, потряхивая солидным бумажником и шурша банкнотами, уже договаривался с администратором музея, а еще через пару минут проводил всю компанию через служебный вход. Они прошли сквозь вестибюль, потянув на себя стеклянные двери с утюгами вместо ручек, и Вахтанг Илларионович, словно завороженный, остановился перед огромными окнами, за которыми открывались феерические декорации внутреннего двора.

– В голове не укладывается, как взрослый человек, пусть даже художник, мог на полном серьезе создавать такую ерунду, – хихикнула подошедшая к искусствоведу Кристина.

– Что конкретно вы имеете в виду? – уязвленно проговорил ее бывший преподаватель. – Если вы, душа моя, про фигуру в центре двора, то это «Великая Эсфирь», тянущая цепями колонну Трояна из автомобильных шин. А если про мраморный бюст под перевернутой лодкой, то это «далинизированный» «Раб» Микеланджело, поддерживаемый костылями и укрываемый черным зонтом Галы. Вот вы смеетесь, Кристиночка, а, по мнению Дали, это величайший сюрреалистический памятник в мире.

Кристина окинула быстрым взглядом торчащие из стен театра-музея пластиковые манекены, чередующиеся с обугленными балками, рукомойниками и гротескными чудовищами, которые состояли из улиток, камней с мыса Креус, веток платанов, обломков горгулий из церкви святого Петра, кусков разбитых блюд и старых ящиков от мебели. Скользнув глазами по инсталляциям, она устремилась к институтской подруге, оставив профессора прислушиваться к звукам музыки Вагнера, приглушенно доносящимся из сада.

– Тристан и Изольда, – с видом знатока заключил Вахтанг Илларионович, чувствуя за плечом чье-то горячее дыхание и полагая, что Кристина все еще стоит рядом с ним. Но, обернувшись, увидел улыбающееся раскосое лицо японского туриста, согласно кивающего головой, отчего многочисленные фотокамеры и объективы на его груди энергично подпрыгивали и со стуком ударялись друг о друга.

Пока профессор под музыку Вагнера наслаждался из окна вестибюля видом сюрреалистического сада и геодезическим куполом, девушки бродили по фойе, рассматривая причудливые символичные плакаты, яркие афиши выставок и фантасмагорические скульптуры. Прохор задержался перед фотографией на стене, на которой художник был изображен совсем молодым рядом с забавной конструкцией, больше всего похожей на цирковую арену размером с обувную коробку, в центре арены была установлена миниатюрная тумба с циклично повторяющимся рисунком, имеющим лишь небольшие расхождения на протяжении всей череды «кадров». На картинках была изображена едущая на тройке девочка, откинувшаяся на спинку саней. Услышав за спиной знакомое сопение профессора, Биркин, не оборачиваясь, проговорил, указывая на фото: