Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив

Перед надпоручиком Скалой стоял человек, еще не отдышавшийся после беготни на солнце, по жарким улицам. Нетрудно было угадать, что этот человек со своей группой метался в поисках Арнольда Фидлера.

— Возьмите больше людей и не прекращайте поиски, — приказал ему Скала. — Арнольда Фидлера желательно допросить.

— Что за спешка? — вмешалась женщина лет тридцати, с соломенно-желтыми волосами. — Он ведь уже появился! А эти семь дней он имел право проводить, где ему угодно.

— Ошибаетесь, пани Мильнерова, — строго оборвал ее Скала и повернулся ко мне.

Человек, получивший от него неблагодарную задачу продолжать поиски, испарился как дух.

Отношения, сложившиеся в маленьком коллективе ателье, недолго оставались для меня тайной.

Пани Мильнерова носила романтическое имя Флора; ее рабочее место было в помещении, которое выходило на площадь и называлось здесь «лавочкой». Там она оформляла заказы. Лицо у нее было невыразительно-хорошенькое, розовое, ухоженное. Пани Мильнерову отличало стремление искусственными средствами усилить свое обаяние, но ей немножко изменял вкус. В пышной летней юбке она была поперек себя шире; губы она подкрашивала светло-красной помадой. Однако вся ее забота о своей внешности приводила к обратному результату: ее экстерьер словно предостерегал от чего-то.

— Это пан Бочек, — представил мне Скала, — заместитель заведующего и мастер-ретушер. А пан Гадраба, — он показал еще на одного человека, — работает лаборантом.

Бочек и Гадраба не знали, как им себя держать. Бочек от смущения хранил полную неподвижность. Ему было не более тридцати пяти. Одетый в полотняные брюки и коричневую рубашку с короткими рукавами, он был похож на спортсмена, и я никак не мог представить его себе за ретушированием негативов. Такой работе соответствовал, пожалуй, только его твердый взгляд да крепкие, хотя и толстоватые, пальцы. Темные волосы, не очень красивые на вид, словно влажные и значительно поредевшие, довольно часто встречаются у таких вот здоровяков.

Юлиус Гадраба был в белом халате. Под халатом виднелся жилет, застегнутый на все пуговицы, солидная рубашка и чистый, аккуратно завязанный галстук с немодным узором. Я бы дал ему лет пятьдесят с лишним. Цвет лица — бледный, даже несколько желтоватый, волосы совершенно седые. Природа наделила это лицо чертами классической мужской красоты, но отказала в мужественном выражении. В молодом возрасте это, вероятно, еще больше бросалось в глаза. Ослепительно белые вставные зубы, возможно, хорошо ему служили, но вовсе не шли ему, к тому же, наверное, изменяли форму рта. Роста Гадраба был обычного и фигуру имел почти юношескую — правда, без юношеской гибкости.

— Еще одного члена здешнего трудового коллектива я вам пока представить не могу, — сказал Скала, метнув на Мильнерову ехидный взгляд, — так как он питает болезненное пристрастие к прогулам.

Флора Мильнерова усмехнулась. Притворившись, что не видел этого, я сказал:

— Что ж, тогда доставим сюда его отца. Если вы можете освободить кого-нибудь из своих людей, то моя машина ждет на улице.

Скала обошел взглядом чудовищный аппарат и кивнул Карличеку:

— Ладно. Освобождайтесь!

Карличек собрался быстро.

— Как обычно, ресторан «У королей»? — уточнил он на всякий случай.

— Да.

— Четвертая группа цен[4], выходной по понедельникам, — недисциплинированно выказал он свою осведомленность.

Я попросил Карличека привезти всех, кто, может быть, случайно составил Фидлеру компанию за обедом.

Карличек с умным видом ответил, что и у случайности есть своя права, после чего поспешил к выходу, но с кем-то столкнулся в коридоре.

— Еще одна случайность! — бросил он, многозначительно помаргивая, и вышел.

Вошедший же приблизился к Скале.

— В лаборатории и на складе все в порядке. Выборочная проверка коробок с материалом результатов не дала.

Юлиус Гадраба в безмолвном ужасе всплеснул руками. Скала заметил этот жест.

— Не бойтесь, — холодно сказал он. — Это эксперт. Он в деле разбирается. Если же материал испорчен, стоимость будет возмещена.

— Мы понимаем, — заговорил Йозеф Бочек голосом, странно глухим при его гладиаторском облике, — мы понимаем, вы хотите пролить свет на дело... Только осторожней с кассетами и фотобумагой. А то, знаете, большое спасибо за заботу...

Наш эксперт спокойно повернулся к нему:

— Мы ничего не испортим. Гарантируем.

— По-моему, без оснований! — упорствовал Бочек.

— Предъявлять претензии имеет право только ваш заведующий, — отрезал Скала. — А вы, пан Гадраба, лучше расскажите-ка нам еще раз, как вы встретились с Арнольдом Фидлером.

Гадраба склонил голову и прижал к груди левую руку, растопырив пальцы.

— Еще раз? — недоуменно спросил он, принимая степенную позу. — Я предупредил вас, господа, что мне чрезвычайно вредно волноваться.

— А что тут такого волнующего? — удивился Скала,

— Но согласитесь, вся ситуация...

— Вы ведь не ипохондрик, пан Гадраба?

— Боже сохрани! — обиделся лаборант.

Стараясь придать себе убедительности, он наморщил лоб и с солидным видом развел руками. По всей вероятности, он принадлежал к тому типу людей, которые вечно опасаются, что их не принимают всерьез, и потому стремятся придать себе весу, разыгрывая этакое театрально-лирическое достоинство.

— Но вы не можете отрицать, что тут у вас не все в порядке, — наседал на него Скала. — Или как?

— Что вы имеете в виду? Я лично не вижу никакого беспорядка, если не считать непривычного для нас обстоятельства — то есть того, что у нас совершенно беспричинно производят обыск...

— Пан Гадраба, неужели я должен вам напоминать, что уже хотя бы с производственной дисциплиной у вас не все ладно? — строго оборвал его Скала. — Скажите на милость, где это видано, чтоб сотрудники самочинно устраивали себе отпуск на целую неделю — как это сделал Арнольд Фидлер — и вообще чтоб они работали так, как он? Или вы это одобряете? А вы, пани Мильнерова?

Флора Мильнерова пожала плечами и не ответила.

— Жить в свое удовольствие, не работая, — это, в сущности, всегда преступление, — продолжал Скала. — Не так ли поступает и Фидлер-младший? Это признает даже его отец.

В конце концов Гадраба все-таки рассказал, как было дело. Бочек и Мильнерова ушли в начале двенадцатого. Вообще-то работать они должны были до двенадцати, но в субботний день после одиннадцати обычно нечего делать. Гадраба по субботам дежурит до конца рабочего дня, за что берет выходной в воскресенье — по воскресеньям ателье открыто до обеда.

— Мы стараемся рационально распределить обязанности, — заметил Гадраба в защиту такой системы, — По крайней мере я могу хоть раз в неделю отоспаться. У меня бессонница. Без снотворного не засыпаю...

Одним словом, Гадраба каждую субботу дожидался Бедржиха Фидлера, в редких случаях — его сына, чтобы обработать принесенные ими негативы свадебных снимков. Сегодня заведующий что-то долго не шел. Он ведь очень тревожился за сына, это так понятно по-человечески. Тут не до работы...

Гадраба приготовил бачки для проявления пленок и все прочее. Обе двери в ателье были заперты. У Бедржиха Фидлера были, конечно, ключи, Гадраба пошел в лабораторию поменять объектив увеличителя. Через приоткрытую дверь он услышал шаги. Кто-то вошел в ателье, только не Бедржих Фидлер — шаги были энергичнее, чем у него. Да и не стал бы заведующий топтаться по комнатам, он всегда прямиком направлялся в лабораторию, и если находил дверь запертой, а над ней — горящую сигнальную лампочку, то стучался и называл себя.

Гадраба вышел из лаборатории, полагая, что это вернулся Бочек, забыв что-нибудь.

— Минутку, — прервал я его пространное повествование. — Сколько существует ключей от ателье, и у кого они?

— У меня только ключ от «лавочки», — неохотно отозвалась Мильнерова.

Йозеф Бочек держался спокойнее и нейтральнее, хотя и не сказать чтобы терпеливее. У него был ключ от черного хода, из подворотни. У Гадрабы и старшего Фидлера — тоже. Запасные ключи от железной шторы и главного входа висели на гвоздике в «лавочке». Арнольд, кажется, носил при себе ключи от главного входа, от своей квартиры и от гаража во дворе.

— Продолжайте, — сказал я Гадрабе.

Он вздохнул.

— В съемочном павильоне я никого не увидел... Но из «лавочки» доносился какой-то шорох.

Дверь, ведущая из коридора в «лавочку», тоже закрывается портьерой, но с внутренней стороны. Портьера эта оказалась наполовину отдернутой, дверь — открытой. Гадраба вошел в тамбур перед «лавочкой». Он немножко трусил. Тамбур этот, называемый здесь «сенями», освещался только электричеством, окон в нем не было. Гадраба крикнул: «Есть там кто?» Из «лавочки» ответили: «Есть». Гадраба узнал голос Арнольда. Страх его прошел, зато он взволновался. Такие сюрпризы, знаете ли, не для больного человека... Гадраба открыл дверь; в «лавочке», когда опускают железную штору, горит лампа, и при ее свете Гадраба действительно увидел Арнольда Фидлера. Его, Гадрабу, и теперь еще, как вспомнит, всего трясет, потому и рассказывать ему не хочется, для здорового человека это пустяки, а ему-то каково! Ведь уже со вторника парня разыскивают, и вдруг он появляется так внезапно... На нем была кожаная куртка и кожаные брюки, голова непокрыта, лицо хмурое; он стоял у стола и завязывал туго набитый рюкзак. Гадраба вскрикнул: «Господи, это вы?!» Арнольд бросил на него сердитый взгляд и отрезал: «Ну я, и что?!» И продолжал заниматься своим делом. Потом он вскинул рюкзак на спину и цыкнул на Гадрабу: «Пропустите!»