Артур Конан Дойль - Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса

– Что… что, собственно, это может значить, Джон? – пробормотал он.

Сердце у меня налилось свинцом.

– Это К.К.К., – ответил я.

Он заглянул в конверт.

– Так и есть! – вскричал он. – Вот они, эти самые буквы. Но что значит надпись над ними?

– «Положи бумаги на солнечные часы», – прочел я через его плечо.

– Какие бумаги? Какие солнечные часы? – спросил он.

– Солнечные часы в саду, – сказал я. – Других тут нет, – но бумаги, видимо, те, которые он уничтожил.

– Пф! – сказал отец, собрав все свое мужество. – Мы живем в цивилизованной стране и не должны терпеть подобные шутовские выходки. Откуда оно?

– Из Данди, – ответил я, поглядев на штемпель.

– Нелепая возмутительная шутка, – сказал он. – Какое отношение я имею к солнечным часам и бумагам? Не стану и внимания обращать на подобную чепуху.

– Я бы обязательно заявил в полицию, – сказал я.

– Чтобы меня там высмеяли? Да ни за что на свете.

– Тогда разреши мне.

– Нет! Я тебе запрещаю. Не желаю поднимать шум из-за такого вздора.

Спорить с ним не имело смысла, он был крайне упрям. Однако сердце у меня преисполнилось дурных предчувствий.

На третий день после получения письма мой отец отправился навестить старого друга, майора Фрибоди, коменданта одного из фортов на Портсдаунском холме. Я обрадовался, так как мне казалось, что вне дома он находится в большей безопасности. Однако я ошибался. На второй день его отсутствия я получил телеграмму от майора с просьбой немедленно приехать. Мой отец упал в глубокую меловую яму – местность там ими изобилует – и лежит без чувств с проломленным черепом. Я поспешил к нему, но он скончался, так и не придя в сознание. Видимо, он возвращался из Фейрхема в сумерках, и, поскольку окрестности были ему незнакомы, а яма не огорожена, присяжные без колебания вынесли вердикт «смерть в результате несчастного случая». Как ни тщательно исследовал я каждый факт, связанный с его смертью, я не сумел обнаружить ничего, что могло бы указать на убийство. Ни признаков насилия, ни следов подошв, ни ограбления, ни упоминаний о неизвестных людях, которых видели бы на дороге. И все же мне незачем говорить вам, как твердо я был уверен, что он стал жертвой чьих-то гнусных замыслов.

Вот при таких зловещих обстоятельствах я вступил во владение своим наследством. Вы спросите, почему я не продал поместья? Отвечу: поскольку я не сомневался, что наши беды были связаны с чем-то в жизни моего дяди и что опасность будет равно угрожать мне, в каком бы доме я ни поселился.

Мой бедный отец встретил свою кончину в январе восемьдесят пятого года. И с той поры миновало два года и девять месяцев. Все это время я благополучно жил в Хоршеме и начинал надеяться, что проклятие, тяготевшее над нашим родом, не коснулось его последнего поколения. Однако я утешал себя слишком рано, и вчера утром удар был нанесен в той же самой форме, в какой он сразил моего отца.

Молодой человек вынул из кармана жилета смятый конверт и, повернувшись к столику, вытряс на него пять сухих апельсиновых зернышек.

– Они были в конверте, – продолжал он. – Лондонский штемпель восточного района. Внутри те же самые слова, из каких состояло последнее требование, присланное моему отцу: «К.К.К.», а затем «положи бумаги на солнечные часы».

– И что вы сделали? – спросил Холмс.

– Ничего.

– Ничего?

– Правду сказать, – он уткнул лицо в ладони худых бледных рук, – меня охватило чувство беспомощности. Будто бедного кролика, когда к нему подползает змея. Будто я оказался в ловушке непреодолимого, неумолимого зла, от которого не спасут ни предусмотрительность, ни любые предосторожности.

– Ну-ну! – воскликнул Шерлок Холмс. – Вы должны действовать, мой милый, или вы погибнете. Спасти вас могут только энергичные действия. Сейчас не время поддаваться отчаянию.

– Я обратился в полицию.

– А!

– Но мою историю там выслушали с улыбкой. Полагаю, инспектор не усомнился, что все письма были шутками, а мои дядя и отец, как постановили присяжные, стали жертвами несчастных случаев, не имевших никакой связи с угрозами.

Холмс потряс в воздухе сжатыми кулаками.

– Немыслимый идиотизм! – вскричал он.

– Однако они отрядили полицейского охранять меня в доме.

– И он сопровождал вас сюда?

– Нет. Его инструкции были оставаться в доме.

Вновь Холмс испустил громкое проклятие.

– Почему же вы пришли ко мне? – спросил он затем. – И главное: почему вы не пришли сразу?

– Я не знал о вас. О моей беде я поговорил с майором Прендергастом только сегодня, и он посоветовал обратиться к вам.

– Собственно, прошло уже двое суток, как вы получили письмо. Нам следовало бы уже действовать. Полагаю, у вас нет никаких улик, кроме тех, которые вы нам показали, и никакой пропущенной подробности, которая могла бы нам помочь?

– Есть одно, – сказал Джон Оупеншо. Он порылся в кармане пиджака и извлек грязный листок голубоватой бумаги, который положил на столик. – Я припомнил, – продолжал он, – что в день, когда дядя сжег бумаги, я заметил, что небольшие уцелевшие краешки, лежавшие в пепле, были такого вот цвета. А листок этот я нашел на полу его комнаты и склонен думать, что, возможно, он выпал из пачки бумаг и в результате избежал сожжения. Если не считать упоминания о зернышках, не представляю, что он может как-то нам помочь. Думается, это страничка из дневника. Почерк, вне всяких сомнений, моего дяди.

Холмс подвинул лампу, и мы оба наклонились над листком, зазубренный край которого свидетельствовал, что он был вырван из тетради. Вверху значилось: «Март, 1860», а ниже следовали заметки:

4-е: Явился Хадсон. Твердит все то же.

7-е: Зернышки Макколи, Парамору и Джону Свейну в Сент-Огастен.

9-е: Макколи убыл.

10-е: Джон Свейн убыл.

12-е: Парамор навещен. Все в порядке.

– Благодарю вас! – сказал Холмс, складывая листок и протягивая его нашему посетителю. – А теперь вы ни в коем случае не должны терять и секунды. У нас даже нет времени обсудить то, что вы мне рассказали. Вы должны сейчас же вернуться домой и действовать.

– Что я должен делать?

– Есть только одно, и сделать это необходимо сейчас же. Вы должны положить листок, который показали нам, в медную шкатулку, вами упомянутую. И вложить в нее записку, что все остальные бумаги ваш дядя сжег и сохранился только этот листок. Вы должны изложить это в убедительнейших словах. Сделать это вы должны без промедления и поставить шкатулку на солнечные часы, как вам указано. Вы поняли?

– Понял все.

– Сейчас не думайте об отмщении или о чем-либо подобном. Полагаю, добиться этого мы сможем с помощью закона; но нам еще предстоит сплести собственную паутину, а их паутина уже сплетена. В первую очередь необходимо избавиться от опасности, угрожающей вам сейчас. А затем раскрыть тайну и покарать виновных.

– Я крайне вам благодарен, – сказал молодой человек, вставая и надевая плащ. – Вы вдохнули в меня новую жизнь и надежду. Я скрупулезно исполню ваш совет.

– Не теряйте ни секунды. А главное, пока берегите себя. На мой взгляд, нет никаких сомнений, что вам угрожает очень реальная и сиюминутная опасность. Как вы намерены вернуться?

– На поезде с вокзала Ватерлоо.

– Сейчас еще нет девяти. Улицы полны прохожих, так что, надеюсь, вы будете в безопасности. И все-таки будьте крайне осторожны.

– Я вооружен.

– Отлично. Завтра я займусь вашим делом.

– Значит, я увижу вас в Хоршеме?

– Нет. Разгадка вашей тайны в Лондоне, и я буду искать ее здесь.

– Тогда я зайду к вам завтра или послезавтра сообщить про шкатулку и бумаги. Ваши советы я выполню со всей точностью.

Он пожал нам руки и ушел. Снаружи все еще завывал ветер, а дождь хлестал в окна, стекая по стеклу. Эта странная дикая история обрушилась на нас вместе с диким разгулом стихий, будто закрученный ураганом клубок морских водорослей, а теперь они вновь ее поглотили.

Шерлок Холмс некоторое время сидел в молчании, наклонив голову, устремив глаза на багровый отсвет огня. Затем закурил трубку, откинулся в кресле и следил за сизыми кольцами дыма, устремлявшимися к потолку одно за другим.

– Думаю, Ватсон, – заметил он наконец, – среди всех наших прошлых дел не было ни одного столь фантастичного.

– Кроме, пожалуй, «Знака четырех».

– Ну, да, кроме, пожалуй, этого. Однако, мне кажется, Джон Оупеншо оказался среди даже еще больших опасностей, чем тогда Шольто.

– Но у вас уже сложилось четкое представление, – спросил я, – что это за опасности?

– Об их характере и вопроса не встает, – ответил он.

– Так каковы же они? Кто К.К.К. и почему он преследует эту злополучную семью?

Шерлок Холмс закрыл глаза, уперся локтями в ручки кресла и прижал кончики пальцев друг к другу.

– Идеальный логик, – заметил он, – получив один-единственный факт со всеми его деталями, сумел бы с помощью дедукции не просто вывести всю цепь событий, к нему приведшую, но и то, что из него воспоследует. Как Кювье точно описывал все животное, рассмотрев одну-единственную кость, так наблюдатель, полностью постигший одно звено в цепи происшествий, должен быть столь же способен точно назвать все предыдущие и последующие звенья. Мы еще не постигли следствий, определить которые способны только логика и разум. Изучение может преодолеть проблемы, которые ставили в тупик всех тех, кто искал решения, полагаясь лишь на органы чувств. Но, чтобы поднять это искусство до его высшего уровня, необходимо, чтобы логик был способен использовать все факты, ставшие ему известными, а это само по себе, как вы легко увидите, подразумевает обладание всеми возможными знаниями, что даже в наши дни бесплатного образования и энциклопедий довольно-таки большая редкость. Однако не столь уж невозможно, чтобы человек овладел всеми знаниями, полезными ему в его работе, и именно к этому в моем случае стремился я. Если память мне не изменяет, как-то вы в первые дни нашей дружбы очень точно определили мою ограниченность.