Дмитрий Вересов - Загадка Белой Леди

Далее он едва ли не с поэтическим вдохновением поведал сидящей рядом с ним женщине о существовании полов, об их вечном стремлении навстречу друг другу, о радостях взаимной любви и счастье обретения любимого человека. Внимательно, но по возможности незаметно фиксируя каждый душевный отклик пациентки, он рассказал о рождении детей, о радостях и горестях супружеской жизни. И наконец, когда оба фужера уже опустели, а золотые глаза потрясенной женщины потускнели и, казалось, окончательно ушли в бездонную пустоту, вновь спросил:

– Так у вас был муж, миссис Хайден?

В кабинете повисла тяжелая тишина, которую хозяин намеренно не прерывал и не стремился смягчить. Взгляд миссис Хайден постепенно возвращался из каких-то потаенных глубин и все больше раскрывался навстречу испытующему взгляду доктора. Несколько минут прошло, прежде чем женщина смогла наконец разлепить пересохшие губы и медленно прошептать:

– Я не знаю, доктор.

Доктор Робертс по-отечески положил руку ей на запястье и мягко сказал:

– Это ничего. Вы все вспомните. Идите к себе и постарайтесь просто отдохнуть. Не надо ни о чем думать и не надо ничего бояться, все будет хорошо.

Миссис Хайден медленно встала и, словно сомнамбула, вышла из кабинета. Робертс немедленно попросил сестру Ангелику проследить за пациенткой, взглянул на часы, тяжело вздохнул и сел за компьютер.

Миссис Хайден вышла, когда солнце уже мягко садилось за неровные края стен, отчего плющ на них казался медно-красным. Вероятно, благодаря все той же ее болезни, первое потрясение от этого странного разговора быстро прошло, будто растаяло на свежем воздухе. Но, как всегда после беседы с доктором Робертсом, у нее оставались странный железистый привкус во рту и некая физическая подавленность. И все же сегодня, вооруженная, внутренне она смогла держаться более независимо, и это дало ей возможность заметить то, чего раньше она не замечала. Доктор Робертс знал о ней больше, чем делал вид, и явно больше, чем она сама. Этот вывод она сделала отнюдь не благодаря интеллектуальному напряжению, а скорее наоборот: расслабив в себе зверя. Того зверя, что первое время после возвращения к жизни дремал, видимо, от большого количества сильных лекарств, а теперь проснулся и встал на службу ее тайны – побега.

Миссис Хайден медленно пошла вдоль стены, где плющ рос особенно густо. Под глянцевитыми, будто лакированными листьями во множестве виднелись широкие, выеденные временем уступы. Она подняла голову и подумала, что при отсутствии чувства страха перелезть через эту стену ничего не стоит. А физический страх отсутствовал у нее совершенно. На мгновение она прильнула лицом к теплому камню и улыбнулась блаженной улыбкой нового знания, своей тайны. Но тут вдруг сзади послышался приглушенный смешок.

– Что, собралась заняться альпинизмом?

Даже не оборачиваясь, миссис Хайден узнала по голосу Жака – странного чудака, местную достопримечательность, имеющуюся в каждом обществе, особенно закрытом. Ни возраст его, ни национальность определить было невозможно, ибо он болтал на всех языках – или, правильней сказать, на их чудовищной смеси, этаком вопиющем воляпюке. Жак называл всех на «ты», был постоянно под хмельком, небрит, в мятой одежде и жил не в коттедже, как все без исключения пансионеры, а в небольшом домике, расположенном неподалеку от административного корпуса. Пансионеры менялись, но Жак прочно делил их любовь и ненависть всегда приблизительно наполовину.

Миссис Хайден он понравился если не с первого, то со второго раза, поскольку сумятица его слов, настроений и жестов показалась ей похожей на ее собственный хаос. К тому же при второй встрече этот чудак, увидев ее, вдруг запел известную песенку «Roslein, Roslein, Roslein rot, Roslein auf der Heiden».[13] И этот щемящий мотив, как и сама история о погубленном ни за что ни про что цветке, наполнял ее сердце той беспричинной печалью, которая порой слаще радости.

Жак выполнял в пансионе самую разнообразную работу. Он подстригал траву, помогал на кухне, а большую часть дня просто валялся где попало в обнимку с обтрепанными книжонками. Как-то она обратила внимание на очередной томик в его руках – это оказался некий Станислас де Гюайт, и текст был явно нехудожественный, сплошные сноски и комментарии. Миссис Хайден так заинтересовалась этим, что даже поделилась своим впечатлением с Виктором, но тот, как обычно, рассмеялся, заявив, что этот Гюайт то ли палеограф, то ли теософ и что чудак Жак вечно читает только то, чего понять вообще не в состоянии – такова уж особенность его болезни, сложного названия которой миссис Хайден так и не смогла запомнить.

И вот теперь этот странный Жак, скривив изрядно небритый рот в ухмылке, просто так открывал всему миру ее тайну.

– Зачем вы подглядываете за мной? – вспыхнула раздосадованная миссис Хайден.

– Я? – изумился он. – Да это ты сама за собой следишь денно и нощно! – Миссис Хайден прикусила губы. – А дорога отсюда куда короче, чем дорога к себе.

– И где же она?

Жак затрясся всем своим рыхлым телом.

– Ясное дело, что совсем не там, где кажется! Иди, иди скорей, там тебя уже давно дожидается твой унтеррокер.

– Что?

– Да не торопись: чем больше кошек, тем легче мышкам.

Миссис Хайден торопливо пошла к беседке, а в спину ей еще долго несся добродушный смех Жака. Хотя теперь он почему-то перестал казаться ей простым дурачком.

Было видно, что Виктор и в самом деле ждал ее. Гравий дорожки у вигелии темнел следами ввинченных каблуков. Теплая вечерняя истома медленно охватывала тело и душу миссис Хайден.

– Кинни! Какая вы умница, что задержались и дали мне возможность ощутить себя пятнадцатилетним мальчишкой. – Она вспыхнула. – А все ваш роман. Но, надеюсь, Глеб – это не я?

Золотые глаза без дна глянули в синие и остановились, словно ударившись о неведомую стену.

– Конечно, нет. Какая странная мысль… Но пойдемте потихоньку к «Биргу», я отдам вам продолжение. Удивительно, что вы могли так подумать… Но дальше… – Тут она совсем сбилась и взяла Виктора под руку. – Послушайте, почему меня все время преследует здесь ощущение тайны? – Не имея за спиной груза памяти, миссис Хайден всегда говорила откровенно. – Неужели это только из-за моей амнезии?

– Нет, я думаю, это происходит оттого, что здесь, так сказать, работают с человеческой волей – а это всегда тайна. К тому же ум современного европейца настолько привык к демократизации всякого знания, что вообще не допускает создания тайны, секретности и так далее. А здесь это есть, и это вас раздражает, отсюда сконцентрированность на этом и преувеличенное беспокойство. Но я прошу вас успокоиться, Кинни, это просто хорошая дорогая клиника и только. А потому наша с вами задача: взять от нее как можно больше и с наибольшим удовольствием. – Ее пальцы ласково дрогнули на его руке. – Как ни странно, именно здесь, среди мути, поднятой со дна человеческого сознания импотентом Фрейдом и казановой Райхом, начинаешь особенно ценить тонкость и подлинность настоящих чувств, настоящих движений души. Но оставим это. Что наш падишах? – резко сменил он тему, чувствуя, как пальцы миссис Хайден становятся все горячее.

– Знаете, сегодня мне показалось, что он обладает не только противоядием, но и ядом.

– Вот как? Это наверняка справедливо – но на основании чего вы сделали такой вывод, Кинни?

– Он знает больше, чем показывает. И знает не изнутри, а откуда-то снаружи. А тот, кто знает больше, всегда может и спасти, и… столкнуть окончательно, – неловко закончила она.

– Да, безразличность знания существует лишь в первые мгновения, дальше оно неизбежно делится на добро и зло. Я рад, что вы раскусили нашего доктора.

Они медленно приближались к утопавшему в цветах «Биргу». Миссис Хайден молчала. Сегодняшний день был слишком насыщенным, и ее смятенное сознание требовало отдыха или… полноты чувств. Смуглая тонкая кисть Виктора осторожно поддерживала ее вздрагивающие пальцы, и синие глаза в наплывающих сумерках мерцали то бирюзой, то гагатом.

Что она должна сейчас сделать? Оставить его на пороге, вынести новые листки, а потом положить руки на плечи и, на мгновение утонув в синеве, сказать «спокойной ночи»? Или пригласить его внутрь? Или?..

Над башнями снова появилась птица.

– Кто это? – вдруг вырвалось у миссис Хайден, и она удивилась, почему не задала Виктору этот вопрос раньше. Сегодня воистину был необычный день. И, сама не зная как, вдруг добавила: – А то я откуда-то знаю только одну птицу – сову…

Он долго следил за причудливыми росчерками крыльев на дымчатом от заката небе.

– Это… балобан. Чудный охотник, берет и зайцев, и уток. Раньше в арабских странах обученного балобана приравнивали по ценности к верблюду…

– А сейчас – к роскошному автомобилю? – перебила его с улыбкой миссис Хайден.

– Именно. Но уже темнеет, Кинни, а мне так хочется прочесть продолжение вашего романа прямо на улице, где-нибудь неподалеку от «Биргу».