Темное дело - Рауфжон Джамилович Кубаев

— Этого не может быть, — твердил он себе, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всем том, что происходило с Ним в течение последних лет.

Смысла не было. Ну, не было, хоть убей!

И убьют, вдруг подумал он. Убьют, ведь, и фамилии не спросят…

Он вдруг по-настоящему испугался. Постой, постой, а как же с Погибенко?

«Что с Погибенко?» — спросил его внутренний голос. «Как это “что”?! Где он?!»

«В каком смысле?»

«В прямом, черт меня побери! Не может же человек просто так исчезнуть. Кто-то должен о нем вспомнить…»

«Кто?» — издевательски спросил внутренний голос.

«Не знаю… Родственники!»

«У тебя нет родственников».

«Есть, но дальние».

«Ты их не интересуешь».

«Они меня тоже…»

«Вот видишь!» — обрадовался внутренний голос.

«Видишь! — передразнил Борис Николаевич сам себя. — Но кто-то же должен быть! Друзья, приятели, товарищи по оружию. Собутыльники, в конце концов!»

«Нет у тебя друзей. И всего остального, что ты только что перечислил, тоже нет!»

«О, черт!»

«Правильно. Ругайся. Может быть, полегчает!»

«Заткнись!»

«Заткнул один такой. Ха-ха!»

«О!.. Стоп! Вспомнил. Я же пенсионер. Должны же быть хоть какие-то бумажки, справки там разные…»

«Ты думаешь, они полные идиоты?»

«Кто?»

«Не притворяйся! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь».

«А… Эти… Нет, идиотами я бы их не назвал».

«Вот именно! — торжествуя, сказал внутренний голос. — Конечно же, они давно позаботились о таких мелочах, как справки. О так называемом «бумажном» следе».

«Каком еще “следе”, о чем ты?»

«О том, который остается после жизнедеятельности любого человека».

«Остается?..»

«Да!»

«В прошедшем, значит, времени…»

«Да! Да!»

«Ты хочешь сказать, что меня уже нет в живых?..»

«Да! Да! Да!»

«Этого не может быть…»

«Еще как может! Вспомни, с кем ты имеешь дело».

«Значит, больше нет товарища Погибенко?»

«Скорее всего…»

«У тебя есть какие-то сомнения?» — с надеждой спросил Борис Николаевич у самого себя, почувствовав тень неуверенности у внутреннего голоса.

«Всякое могло быть».

«Конкретней!»

«Они могли поставить вместо тебя другого человека, например… Хотя это бред!»

«Конечно, бред! У меня же там есть соседи. Ахмедзенко и другие».

«Соседи — не проблема».

«Как это “не проблема”?»

«А так. Ты что, забыл, с кем имеешь дело?»

«Помню, чтобы их…»

«А вот ругаться нехорошо!»

«Пошел ты!..»

«Смешной человек! Куда ты пойдешь — туда и я. Ты что, и это забыл?..»

Борис Николаевич с силой потер лицо.

Надо лечиться, как-то вяло подумалось ему. А что толку? Кому это, действительно, нужно? Ему? Нет. Им? Конечно! А вот раз им нужно, то пусть и лечат…

Все эти ночные разговоры с самим собой, все это самокопание… Господи, как надоело все!

Никогда не думал, что просто жить и ждать — это так тяжело. Стоп! Подожди. Но если сейчас тяжело тебе, то значит и тому, другому, которого называют САМ, ОН или ХОЗЯИН, тоже тяжело?.. Секунду, секунду. Не стоит торопиться. Вот сейчас торопиться не стоит!..

Борис Николаевич вдруг почувствовал, что находится рядом с чем-то очень важным. Рядом с тайной. Той самой настоящей тайной, ради которой и держат его в подобном качестве.

Спокойно! Только спокойствие, как говорил шведский еврей Карлсон. Хотя, почему именно еврей? Это что еще за признаки антисемитизма, товарищ Борис Николаевич?.. Но с другой стороны… Это тоже имеет отношение к тайне. Без сомнения, имеет.

Значит, они взяли меня, как какого-то подопытного кролика, и стали экспериментировать. Но не только со мной, вот ведь в чем дело!

Они стали экспериментировать и с НИМ!

С САМИМ!

С ХОЗЯИНОМ!!!

Конечно. Только так. Иначе и быть не может. Ведь, что у нас получается. Я в точности копирую ХОЗЯИНА. Полностью! От мозга до костей. Каждый его жест. Каждое движение. Я знаю, как он спит — о, Господи, сколько же часов ушло на просмотр этих дурацких видеокассет! — как ходит, как разговаривает. Я чувствую боль, как он ее чувствует. И, уж будьте уверены, если кто-нибудь вдруг нечаянно наступит мне на ногу, то я вскрикну как ОН, отдерну ногу как ОН и обругаю наступившего тоже как ОН. Все это произойдет рефлекторно, без участия головы, без специального настроя.

Потому что я — это ОН.

ОН!

А значит, если ему тяжело, то и я должен чувствовать то же самое. Один в один. Теперь мы близнецы. Копии. И ставя опыты на мне — они, конечно же, ставят опыты и на нем. Какие опыты? Кто они? Зачем все это?..

Кровь вдруг ударила в голову, и у Бориса Николаевича потемнело в глазах. Он осторожно нащупал рукой кресло. Присел. Подышал глубоко, постепенно приходя в себя.

Раз мы копии, то чувствовать мы должны синхронно, неожиданно подумалось ему. Чувствовать, дышать, реагировать. И даже мыслить. Мыслить? А почему бы и нет!

Но ведь ОН думает о стране, о глобальных вещах, о мировых проблемах. Бред! Разве ты, Борис Николаевич, думаешь об этом? Нет. Ни-ког-да! Так и он. Что?! Значит, и он ни о чем не думает? Этого не может быть. Может. Еще как может. И скорее всего, оно так и есть.

Бориса Николаевича вдруг прошиб холодный пот, стало труднее дышать.

А ведь у НЕГО сейчас то же самое!

И если я чувствую ЕГО — каким-то необъяснимым чудом, какой-то сверхъестественной возможностью, которая может быть объяснена только с точки зрения «теории близнецов» (какие теории? откуда? что ты знаешь о них?) — то и ОН должен меня чувствовать. Обязательно должен! Мне тяжело — и ЕМУ тяжело. А если ОН вдруг заболеет, то и я должен заболеть, но не просто заболеть, а именно тем недугом, который у НЕГО.

Мистика! Но почему?! Никакой мистики. Ведь живут же примерно таким же образом разные, там, близнецы. Но мы же не близнецы…

Мы — хуже. Мы — двойники.

Я — его двойник. А он — мой. И если я сейчас ударю головой об стенку…

Борис Николаевич вскочил с кресла. Глаза его возбужденно заблестели. Он огляделся, заметил «телеглаза» во всех четырех углах комнаты, улыбнулся.

Они наблюдают за мной. Ну и пусть!

(Он не догадывался, что кроме обычных «телеглаз», ведущих стандартное наблюдение, разбив комнату на четыре сектора, есть еще несколько подсматривающих устройств — «прозрачные зеркала», «двойная картина» на правой стене и «рыбий глаз», замаскированный под декоративный светильник.)

Вот